Ты будешь одинок

"Аrgutus" — проницательный, острый, пронзительный. Обложка фанфика (Автор — JudyDepp): http://i079.radikal.ru/1109/77/e8c8a2e2bc0a.jpg *Джорджия Клардей – это имя прозвучало по радио, которое слушал Рон в первой части «Даров Смерти». Оно значилось в списке погибших. Глядя на кое-как укрытую тонкой простыней нагую девушку, Аргутус Скабиор улыбался. Очередная глупышка, так наивно и, что самое главное, — самостоятельно решившая попасть в его постель. Точнее, в ее постель – в личной комнате старосты Пуффендуя. Которой она уже была по счету? Скабиор мог бы легкомысленно отмахнуться, сказав, что не помнит точную цифру. Но он прекрасно помнил – тринадцатая за этот год, тридцать вторая за всю его жизнь. И со всеми он был нежен, ласков, невинен… ему отлично удавалось входить в образ влюбленного юнца, а потом быстро переключаться на роль рокового соблазнителя – кому как хотелось. К любой женской натуре он с легкостью подбирал нужный ключик, которым с легким щелчком открывал девичью душу. Он знал, как нужно посмотреть на девушку, даже на гриффиндорку, чтобы она на мгновение замерла, внезапно подумав: «Почему я не замечала этого парня раньше?». Скабиор не нравился девушкам в Большом Зале, на уроках, на матчах по квиддичу, когда вокруг толпилась масса народу, и все были среди всех. Скабиор не нравился девушкам тем, что он был слизеринцем, тем, что он казался слишком порочным, хоть никто не мог привести ни одного аргумента в пользу этого заявления. Скабиор не нравился другим, потому что был одиночкой, никогда не водил компаний и не пытался с кем-то сдружиться. Но бывали моменты, когда он спокойно проходил по длинному коридору, сильно опаздывая, потому что проспал, и ему на пути встречалась какая-нибудь девушка. Он просто неотрывно смотрел на нее, но стоило ей поднять взгляд, как свой он тут же отводил с тем расчетом, чтобы она заметила его. После секундной задержки он тихо спрашивал первое, что приходило в голову, прекрасно зная, что девушка уже в его власти – моментально, стоило их взглядам встретиться. Или, бывало, он где-нибудь задерживался допоздна, а когда возвращался в подземелья, встречал старосту. И в полумраке коридора она, держа в руках палочку, начинала отчитывать его, а он послушно внимал ее словам, околдовывая внимательными, пронзительными глазами. Постепенно обвинения сходились на нет, и в конец смущенная староста просила его уйти. И снова – легко оброненные слова, невесомый комплимент, чарующие интонации чуть хриплого баритона – и мышка попадалась в лапы хитрой кошки, сытой кошки, которая в этот вечер даже не собиралась выходить на охоту. Порой бывало, что Скабиор приходил после уроков в библиотеку, где за соседним столом за грандиозными стопками книг располагалась какая-нибудь тихоня, умница и, несомненно, гордость своего факультета. Таких девушек Скабиор любил больше всего – ему нравилось наблюдать, как они старались бороться со своими чувствами и милыми, очаровательными желаниями. Они были осторожны, кротки, прятали глаза и почти до обморока пугались, когда он обращался к ним, обычно спрашивая что-нибудь из учебного материала. Скабиор никогда не врал и не лукавил – он мог спросить о чем-то, только если действительно не понимал этого. Ведь он приходил в библиотеку вовсе не ради девушек, а ради книг и учебников. А в том, что все это почти всегда перетекало во что-нибудь более интересное, не было его вины. Бабочки сами летели на свет, а свет горел только ради того, чтобы гореть. Скабиор провел пальцами по ключице спящей пуффендуйки, по плечу, талии, бедрам… Какую красоту молодого девичьего тела прятали черные школьные мантии! Потом он встал, оделся и, наклонившись к девушке, поцеловал ее в нежную ямку за ухом. Девушка улыбнулась во сне и очаровательно прижала ноги к груди. Скабиор усмехнулся, достал полочку и тихо, чтобы не потревожить спящую, произнес: — Обливиэйт. Это было, наверное, самым любимым его заклинанием, всегда получающимся безукоризненно. Скабиор решил использовать его в конце пятого курса, когда ему надоело объяснять девушкам, что он не хочет никаких отношений после очередной страстной ночи. У него не было никакого желания разбивать их хрупкие и ранимые девичьи сердца, смотреть на слезы, слушать обвинения. Поэтому стирание памяти было очень удобно как одной стороне, так и другой. Сейчас был июнь, конец учебного года и экзаменов. Приближался выпускной бал. И каждый в предвкушении «выпускного бала» ждал чего-то своего: девушки – бала, парни – просто выпускного. Это была весьма занимательна пора, на которую Скабиор обратил внимание еще в прошлом году, когда ему признались в своих чувствах сразу две девушки, причем обе – семикурсницы с Когтеврана и Пуффендуя. Как ни странно, ни с одной из них у него ничего не было, он даже не знал их имен, а о принадлежности к факультету догадался лишь по значкам на форме. Он не ожидал такого всплеска романтического интереса к своей персоне и, нужно признать, даже растерялся сначала. Когтевранка… как же ее? Лидия, кажется, подошла к Скабиору, когда он уже выходил из подземелий одним из первых, чтобы отправиться к каретам, которые отвезли бы его на станцию в Хогсмите. С взволнованными глазами Лидия приблизилась и, глядя в пол, сказала, что последний год только о нем и думала, но никак не решалась заговорить. Трясущимися губами она тихо-тихо произнесла: «Я буду скучать по тебе». Скабиор в душе расхохотался. Скучать по нему? По слизеринцу, с которым она никогда толком не общалась? Он поднял руку, заправил ей за ухо выбившуюся из прически прядь волос и сказал: «Не надо скучать, солнышко». Потом он с легкой душой отправился к дверям, оставив убитую горем девушку позади. Вторая – Джейн, догнала его уже около карет. Она была более бойкой: улыбнулась, провела рукой по шее и сказала: «Знаешь, ты давно мне нравился». Такой разговор понравился Скабиору куда больше. Он убрал ногу со ступеньки, повернулся к девушке и, наклонившись, коснулся губами ее теплых и нежных губ, подмигнул и забрался в карету. Удивленная пуффендуйка спросила: «А как же…», но Скабиор прервал ее, подняв в прощальном жесте руку. Ни одну, ни другую девушку он больше никогда не видел. Так что у него были основания интересоваться приближающимся концом учебного года. В это время уже почти бывшие ученицы решались делать то, что не решались сделать раньше. И какая-то особая атмосфера обреченной романтики появлялась в старинном замке. Признания, первые и последние поцелуи, расставания, ссоры, мысли о будущем… Скабиор тоже думал о том, что ждало его дальше. Первым пунктом его дальнейшего жизненного плана было вернуться домой и как всегда добраться до пригорода Лондона самостоятельно, потому что мать обязательно забудет его забрать. Дальше – встретить очередного «папашу», с которым его мать наверняка старалась склеить заведомо разбитые отношения, с ухмылкой выказать свое полное неуважение к нему, собрать вещи и смыться из старенького фамильного дома куда подальше. Предварительно сообщив «папаше», что если он надеется на то, что у его матери все-таки запрятаны где-то серебряные приборы, а пыльная люстра действительно сделана из золота, то он сильно ошибается. Семья Скабиора если и была богатой, то очень и очень давно. А после того, как, не дожив и до тридцати лет, умер отец семейства, оставив жену и маленького сына, дела вообще стали плохи. Все, что представляло из себя хоть какую-то ценность, было продано: и серебро, и фарфор, и фамильное обручальное кольцо, перед продажей которого миссис Скабиор проплакала чуть ли не целую неделю. Эта женщина всегда считала себя несчастней всех на этой грешной земле, и если поначалу это очень угнетало ее сына, то потом он даже перестал обращать внимание на вечные слезы матери. Когда затянувшийся период истерик и самоутешения был закончен, миссис Скабиор решила начать все сначала. И начинать ей приходилось много раз: каждый год, месяц, неделю… Новые отношения, новые знакомства, попытки найти богатого жениха. Все дело в том, что за те годы, которые она провела без мужа, миссис Скабиор так и не научилась жить самостоятельно, не попыталась найти работу, что-то устроить для себя и сына. Пребывая в постоянных горестях, она, наверное, даже испытывала некоторое удовольствие. В итоге сын стал ей совсем безразличен. Это безразличие прерывалось каждый год, в июне, когда он приезжал из школы и, как она считала, разрушал все ее планы на будущее с очередным «принцем». После этого всплеска эмоций снова начиналась меланхолия. Обычно родители ждут, что их ребенок, закончив школу, повзрослеет. В семье Скабиора было наоборот: сын ждал, что когда он закончит Хогвартс, его мать, наконец, станет умнее. Но в случае с миссис Скабиор все надежды были тщетны, поэтому Аргутус твердо решил покинуть «родное гнездо» и начать жить самостоятельно. Пусть без денег, без дома, но заодно и без матери, самопровозгласившей себя великой мученицей. Хотя нет, деньги у него были, пусть и немного. Он стал копить с пятого курса. По сиклю, иногда по галеону… на пару месяцев жизни в снятой квартире хватило бы, а дальше – будь, что будет. Он не был богат, не имел влиятельных друзей, хоть и обладал каким-то странным, специфическим даром притягивать к себе людей. Но при этом он никогда не снисходил до лести и раболепия, чтобы стать подпевалой какому-нибудь «слизеринскому принцу». А еще он не привык строить из себя того, кем не являлся. Он мог бы наврать с три короба о том, что у него есть деньги, и где-нибудь на западе Англии расположены золотые прииски его семейства. Но это было не так, и поэтому одиннадцатилетний Аргутус Скабиор остался одиночкой. Весьма самодостаточной одиночкой, нужно добавить. В начале первого года своего обучения он слышал разговор своих однокурсников. Они сидели и с высокомерием рассказывали о доходах своих семейств и размерах своих особняков. Они было позвали с собой Скабиора, но он пренебрежительно отказался, сразу решив, что не нужно показывать своих слабостей и пресмыкаться перед этими самолюбивыми наследничками. В день бала Скабиор спал до полудня, а может и дольше – он не удосужился взглянуть на часы. Он не думал, стоит ли идти на этот выпускной вечер – конечно, стоит. Отдать дань уважения родной школе, которая за эти годы стала для него чем-то вроде надежного пристанища, было бы не лишним. В Большом Зале было почти пусто, потому что все готовились к предстоящему торжеству или где-нибудь гуляли, а десяток унылых «не-романтиков» лениво уплетали свои обеды. Выпив чаю и внимательно пролистав «Пророк», Скабиор посмотрел на свои часы и решил, что пора и ему начать собираться. Он уже подходил к повороту, ведущему к лестнице в подземелья Слизерина, когда его взгляд зацепился за темный силуэт, пятном выделяющийся на фоне окна, в которое светило летнее солнце. Скабиор хотел было пойти дальше, но что-то заинтересовало его в этом одиноком силуэте, и он решил завести с неизвестным разговор. Скабиор приблизился к человеку, не будучи уверенным, что это вообще человек. Но на деле незнакомцем оказалась черноволосая девушка в черных узких штанах и черной кофте с длинными рукавами. Она с закрытыми глазами сидела на подоконнике, поджав под себя ноги и положив на колени локти. Ее длинные, ниже лопаток волосы были собраны в неаккуратный хвост, ногти были обломаны, а губы казались алыми, как будто девушка не так давно кусала их. Скабиор прислонился лопатками к стене, засунул руки в карманы и, кашлянув, сказал: — Я был уверен, что все девушки Хогвартса сейчас заняты своими нарядами. Девушка резко открыла глаза и в упор посмотрела на Скабиора. Он мило ей улыбнулся. — Аргутус Скабиор, верно? – окинув его оценивающим взглядом, поинтересовалась девушка. По ушам резануло имя «Аргутус» — его почти никто так не называл, кроме матери. — Да. А ты – Джорджия Клардей? Может, просто Джо? — Обычно меня называют так, но только друзья, так что тебе такого права я не даю. — В таком случае обращайся ко мне «Господин Скабиор». Джорджия фыркнула и отвернулась. Скабиор усмехнулся этому жесту и снова спросил: — Ты ведь гриффиндорка? — Да, а ты слизеринец. Разве ты не должен презирать меня всеми силами своей души? – она приподняла бровь и посмотрела Скабиору в глаза. Он ожидал обычного эффекта – короткого вздоха, расширенных глаз, но нет – гриффиндорка просто ждала ответа. — Тебе не кажется грустным, что мы столько лет проучились в одних стенах, а сейчас ведем себя друг с другом, как враги? — Нет, мне кажется только, что тебе стоит найти себе другую компанию. — Как грубо. — Рада, что ты оценил. Ее голос звучал приглушенно и резко, немного хрипло и гордо, а острый вздернутый подбородок был намеком для собеседника на то, что милой беседы он не дождется. — Что тебе нужно от меня? – поинтересовалась Джорджия. – С чего вдруг такое внимание? — Ты говоришь со мной так, будто я сделал тебе что-то плохое. — Помешал спокойствию. — По твоему унылому лицу не скажешь, что ты только что блаженствовала на теплом солнышке. — Что, мнишь себя Нострадамусом? – едко бросила гриффиндорка и потерла ладони. – Уйди, я хочу побыть одна. — Вот, это уже тянет на откровение, — хмыкнул Скабиор, пододвигаясь поближе к девушке. Она не оставила это его движение без внимания, уперлась руками в подоконник и ловко спрыгнула на пол. — Знаешь, амплуа идеального гриффиндорца должен не позволять мне уступать слизеринцу, но, видимо, тебе не свойственен такт. Так что я, пожалуй, пойду. Она отсалютовала ему, напоследок зыркнув недружелюбным взглядом, и пошла в сторону лестниц. — Ты заинтриговала меня. Что же могло тебя так расстроить? — спросил Скабиор, отталкиваясь от стены и следуя за гриффиндоркой. Она, не поворачиваясь, тихо произнесла, будто разговаривая сама с собой: — Гриффиндор, Слизерин… а несчастны мы все одинаково. После этого она помотала головой, вроде как отгоняя наваждение, и ускорила шаг. Вскоре она скрылась за поворотом, а Скабиор, непонимающе посмотрев ей вслед, пошел в подземелья. В шесть вечера он стоял возле стены, на которой висели стеклянные цилиндры, наполненные драгоценными камнями, призванными отсчитывать баллы факультетов. Скабиор держал в руках бокал огневиски и разглядывал танцующих. Мимо него прошла Эмма – та самая пуффендуйка, которую он оставил вчера утром одну в ее спальне. Она беззаботно танцевала с каким-то парнем, а в сторону Скабиора даже не смотрела. Она была первой признавшейся ему в своих чувствах за эти дни, но, конечно, не помнила этого, а поэтому вела себя совершенно раскованно. Скабиор довольно улыбнулся. Хорошо все-таки быть магом. Скабиора нельзя было назвать завидным красавцем или смазливым соблазнителем. В чертах его лица не было никаких правильных линий, губы и нос были слишком тонкими, а скулы слишком явно выраженными. Еще были длинные волосы, не стриженные последние два года. Все как-то не было времени, да и не имело значения. Кроме того, ему была свойственна не совсем стандартная манера одеваться, что было совсем неприемлемо для его факультета. Он любил узкие брюки и расстегнутые до самой груди рубашки, а еще жесткую кожу и высокие мощные ботинки. Этим он бросал вызов, хоть вовсе этого и не хотел. Но сегодня в честь торжественного события он решил не нарушать традиций и надел костюм, разве что без фрака – Скабиор не собирался тратиться на такие мелочи. Его волосы были собраны сзади и сцеплены черной атласной лентой. Откуда она взялась в его кармане, Скабиор не знал. Нет, его нельзя было назвать красивым, но своей неправильностью он привлекал внимание. А еще были его темные, глубокие глаза, которые затмевали все возможные недостатки его внешности. И было что-то в этих глазах: какая-то манящая тайна, тоска, страсть, огонь, которые влекли и завораживали. Слева от Скабиора к стене прислонилась девушка в фиолетовом платье. Она стояла в паре метров от него и с усталостью смотрела в другой конец зала — на пару, танцующую медленный танец. В глазах этой одинокой девушки читалась печаль и безысходность, которые не укрылись от Скабиора и заставили его чуть пристальнее вглядеться в ее лицо. Почти мгновенно Скабиор узнал свою новую знакомую – Джорджию, но сейчас она выглядела иначе, чем пару часов назад: густые антрацитово-черные волосы были заплетены в аккуратную пышную косу, фиолетовое атласное платье, приталенное и расходящееся снизу красивым колокольчиком, подчеркивало стройную худобу, которую Скабиор не заметил при их недавней встрече. У черных туфлей был невысокий каблук, но было заметно, что Джорджия чувствовала себя в них неуютно. Гриффиндорка смогла разительно преобразиться, но все равно выглядела отстраненной и неприступной, однако Скабиор решил заговорить с ней еще раз. Он подошел к ней, дождался, когда она обратит на него внимание, и сказал: — Неужели здесь настолько скучно, что ты предпочитаешь коротать время, сторонясь танцующих? — Опять ты? – закатила глаза Джорджия. – Тебе здесь что, медом намазано? — Я больше люблю ваниль. — «Это уже тянет на откровение», — процитировала Джорджия его собственные слова. — Ты запомнила то, что я говорил, значит не все еще для меня потеряно, — веселясь, намекнул Скабиор и, видя, что гриффиндорка собирается что-то ему сказать, быстро добавил: — Может, сотрем привычные рамки и просто потанцуем вместе? Ведь сегодня как-никак наш выпускной, и мы больше никогда не встретимся. — Зовешь меня потанцевать? — удивилась Джорджия и кинула быстрый взгляд в другой конец зала, после чего ее лицо перестало быть враждебным, а только еще больше погрустнело. Темно-синие глаза, подведенные густо-черным, опустились в пол. – Ладно, идем. Скабиор ожидал, что она согласиться, но что-то все равно было не так. Он поставил бокал на стол и повел свою даму в центр зала. Они покачивались в такт музыки, когда он просто так сказал: — Сегодня странный вечер. — Ага, ты еще заговори о погоде, и наш разговор можно будет считать состоявшимся, — лениво протянула она. – А еще лучше спроси, какой у меня был любимый предмет или что-то в этом роде. — И какой же любимый предмет у тебя был? – поинтересовался Скабиор. Девушка покачала головой, но ответила: — Прорицания. — Правда? И что же ты можешь мне нагадать? Скабиор ожидал, что она возмутится такому пренебрежительному отношению к Прорицаниям, но она только ответила: — Ты будешь одинок. — Не очень радужная перспектива. С чего ты взяла? — Вижу по глазам. Они протанцевали еще минуту, и она спросила: — Почему ты пришел сюда один? — А ты? Она не удержалась и снова посмотрела на танцующую пару. Значит, очередное разбитое сердце? Это уже можно было счесть за банальность. — Ты первый, — упрямо промолвила Джорджия. — Не с кем было. — Брось. Я слышала о тебе и о том, что к тебе девушки вообще неровно дышат. — Польщен. — И все же? — Сказать откровенно, девушки мне интересны только в постели. — Очень любопытно, — хохотнула Джорджия. – Да ты шовинист? — Нет, просто самодостаточный единоличник. — И кем же была твоя последняя «жертва»? — Я не помню ее фамилии, так что могу назвать предпоследнюю. Сарогипс. Джорджия вдруг отшатнулась от него и, яростно взглянув в его глаза, прошептала: — Элионор? — Вроде да. И тут звонкая пощечина опустилась на щеку Скабиора. Оторопев на мгновение, он схватил гриффиндорку за запястья и дернул: — Что ты делаешь? — Она моя сестра, кабель несчастный! – прошипела Джорджия. — Ты сама просила назвать ее имя. — Ей всего шестнадцать! Как ты посмел? — Девочка, успокойся, — посоветовал Скабиор. Джорджия вырвалась из его рук и отступила назад. — Сволочь, — бросила она и, развернувшись, пошла прочь. — Знаешь, — тихо, но чтобы она слышала, произнес Скабиор, — я не силен в прорицаниях, но хорошо вижу, что и ты будешь одинока всю жизнь. Джорджия не отреагировала на его слова и скоро растворилась в толпе танцующих. В конце ноября к Скабиору прилетела сова. Она держала в клюве письмо, на котором большими буквами было написано его имя. Письмо пришло из больницы Святого Мунго, и Скабиор, почуяв неладное, поторопился его прочесть. Писал некий целитель Джек Уайлд. Он сухо сообщил, что в его отделении «НЕДУГОВ ОТ ЗАКЛЯТИЙ» попала Агата Скабиор. Когда ее спросили, есть ли у нее родственники, она назвала имя сына, а после этого отказалась рассказывать, что с ней произошло, до тех пор, пока не приедет ее сын. Скабиор, подивившись странностям своей родной матушки, вздохнул, протиснулся между узкой кроватью и стеной, чтобы взять с подоконника волшебную палочку, и отправился в Мунго. Он уехал от матери сразу после окончания Хогвартса и последние пять месяцев работал в баре и жил, как и предполагал, в съемной комнате какого-то дряхлого и полуразвалившегося дома. Комната была совсем маленькой, но Скабиору было достаточно, тем более что ему даже не приходилось платить за свое проживание. Каким-то образом ему удалось обработать старушку-хозяйку, и она предложила ему жить бесплатно взамен на то, что он будет покупать еду на свои деньги и убираться во всем доме раз в неделю. Старушка постоянно сидела в своей комнате и почти оттуда не выходила, разве только для того, чтобы покормить своих двоих котов. Они были тощими, но по складкам свисающей кожи было заметно, что до недавних пор оба не были обделены едой. Скабиор пришел к выводу, что старушке постепенно стала отказывать память, и она иногда забывала кормить своих несчастных питомцев. Хотя в том, что хозяйку одолевает склероз, Скабиор убедился чуть раньше – когда однажды входил в дом с полными пакетами покупок и столкнулся со старушкой в дверях. Она, завидев постояльца, схватилась за палочку и закричала, чтобы он уходил, потому что она не знает, кто он такой. Скабиор остался стоять на месте, не понимая, что происходит. «Простите, мэм… я принес еду», — неуверенно сказал он, вытягивая вперед руки с пакетами. Старушка, тяжело дыша, опустила палочку, задумалась и сказала: «Пойдем, покажу тебе, где кухня. Положишь пакеты и уходи». Скабиор заверил ее, что именно так и сделает, после чего незаметно прошмыгнул в свою комнату, а на следующее утро хозяйка радостно поприветствовала его, кормя своих котов, и спросила, как ему спалось. Скабиору оставалось только тихо посмеиваться над ней. Прибыв в больницу, Скабиор, поговорив с администратором, поднялся на пятый этаж, где его тут же встретил выходящий из палаты колдомедик. Поинтересовавшись, как зовут посетителя, он представился сам. Это и был целитель Уайлд. Он провел Скабиора в палату, находящуюся в конце коридора. Они вошли внутрь, и Скабиор увидел свою мать, сидящую к ним спиной и рыдающую в подушку. — Что с ней? – шепотом спросил Скабиор у целителя. — Подозреваем, что на нее были наложены слезливые чары какого-то нового типа. Уже бьемся второй день, а никак не можем остановить ее слезы, — так же шепотом ответил целитель. Скабиор покачал головой и уверенно сказал: — Никакие это не чары, мистер Уайлд. С этими словами он подошел к матери и потрепал ее по плечу. Она отмахнулась от него и еще громче завыла. — Мам, это я, — тихо сказал юноша. Женщина тут же вскинула голову и, увидев сына, обвила его руками так крепко и резко, что Скабиор чуть не упал на кровать. — Аргу-у-уутус, — навзрыд произнесла миссис Скабиор, — нас ограбили! — Кто ограбил, мам? — Этот мошенник и негодяй! О-оливер! — Кто он такой? — Я думала, что он…он любит меня, а он просто хотел меня обокрасть! – вытирая слезы об кожаную куртку Скабиора, сказала женщина. — Да что там можно было украсть? У нас ведь даже не было ничего ценного, мам? – напомнил ей сын. — Теперь у нас вообще ничего нет! Скабиор пытался успокоить мать еще от силы пять минут, после чего целитель позвал его и заявил, что раз она не больна и не заколдована, значит, ее можно отправить домой. Втроем они спускались вниз, к выходу, когда Скабиор услышал громкий голос какого-то мужчины. Он вел за собой небольшую группу молодых людей с блокнотами и перьями в руках. Все внимательно его слушали, делая серьезные лица. Когда процессия уже заворачивала за угол, взгляд Скабиора зацепился за знакомую худощавую фигуру Джорджии Клардей. Он окликнул ее, и она удивленно к нему повернулась. Сомневаться в том, что она узнала его, было невозможно, хоть она и поторопилась отвернуться, возмущенно задрав нос. — Джо, подожди! – Скабиор попросил целителя Уайлда подождать пять минут и быстро направился к группе студентов. Джорджия демонстративно отказывалась обращать на него внимание. – Что, все еще дуешься? Она промолчала, упрямо шагая вперед. — Джо, мы не виделись почти полгода, зачем поминать прошлое? Она снова промолчала, а Скабиор перестал понимать, зачем ему все это было нужно. Был какой-то азарт, который заставлял его что-то говорить, пытаться расшевелить нелюдимую девушку. — Мы же взрослые люди, почему ты ведешь себя, как обиженная девчонка? Молчание. И Скабиор начинал терять терпение. — Твоя сестра – свободный человек, и имеет право делать все, что хочет. Но даже если ты так не считаешь, сейчас-то какое это имеет значение? Джорджия!..А может быть, ты просто завидовала своей младшей сестре? – вдруг ляпнул Скабиор, и бывшая гриффиндорка оступилась. – Да? Сама была влюблена в однокурсника, который предпочел другую, а младшая сестренка так легко нашла общий язык с тем, кто ей понравился – то есть со мной. Ему в скулу уперся кончик волшебной палочки. Густо-подведенные глаза зло смотрели в лицо Скабиора. Он, выпрямившись, сказал: – Мы это уже проходили. Или ты можешь зайти дальше пощечины? — Не смей… Группа ушла далеко вперед, и Джорджия, поправив ремешок сумки на костлявом плече, поторопилась за ними, не сказав больше ни слова. Спустя буквально неделю случилось нечто непредвиденное, что впервые за многие годы пошатнуло равновесие в душе Скабиора, напугало его. Эту неделю он решил провести с матерью в их старом доме, чтобы составить ей компанию. Поначалу он ожидал, что она, придя в себя, начнет винить его во всех своих горестях, но этого не случилось. Скабиору следовало насторожиться, но он не придал происходящему значения. И не придавал впредь до того дождливого утра понедельника, когда он отправился будить мать, но не смог достучаться до нее. Тогда он толкнул дверь, но та не поддалась, «Алохомора» тоже не подействовала. Начав нервничать, Скабиор просто разрушил дверь и часть стены, использовав «Бамбарда-максима». Он вбежал в комнату и сквозь оседающую пыль и известку увидел мать, лежащую на кровати. Скабиор подбежал к ней, ударившись ногой обо что-то тяжелое, что после удара покатилось по деревянному полу. Женщина была мертва: Скабиор предпринял несколько попыток привести ее в чувства, но бледность и мертвецкий холод кожи говорили прямо, без обиняков. «Зачем же ты это сделала? – то ли думал, то ли сказал вслух юноша, сейчас почувствовавший себя маленьким мальчиком. – Для чего?» Тем предметом, о который он запнулся, был маленький котел, из которого вытекла мутно-серая жидкость. По полу были разбросаны какие-то травы и корешки, а еще лежала темно-зеленая книга «Смертельные зелья». Скабиор потер переносицу, взял книгу и прочел открытую страницу. «Быстрая смерть», — значилось в заголовке. Исход только один – смерть без мучений, но если что-то сделать не так, допустить ошибку при готовке, то можно просто ввести человека в кому. Скабиор почувствовал надежду – вдруг мать что-то сделала не так, и сейчас находится в коме? Он взял ее на руки, захватил книгу и трансгрессировал в Мунго. После недолгого осмотра Скабиору сказали, что никакой ошибки совершено не было – Агата Скабиор умерла. В тот миг его душу наполнили отчаяние и страх. Они не были близки с матерью, но она была его единственным близким человеком, родным существом на всей земле. Она была его матерью, которая даровала жизнь, а сейчас свою жизнь покончила самоубийством. Нет, они давно уже не были близки, но ведь были времена, когда они строили ему домик на дереве, ходили на матчи по квиддичу, вместе выбирали ему палочку… Скабиор сейчас так отчетливо вспомнил все эти моменты, которые, казалось, давно должны были стереться из его памяти. Ведь Агата Скабиор когда-то очень любила своего единственного сына… На похороны Скабиор никого не приглашал – лишь сам наколдовал желтый венок на гладком надгробном камне. На венок тут же стали падать снежные хлопья, и скоро он совсем побелел. Но Скабиор уже не видел этого: он, не позволяя себе раскисать, направился прямиком на съемную квартиру. Там он собрал свои немногочисленные пожитки, распрощался с хозяйкой, погладил по спине одного из двух котов и пешком направился в свой старый фамильный дом. Пусть это было и незаметно, но в стенах этого когда-то красивого строения еще жила магия, которая тут же признала в Скабиоре своего нового и законного хозяина. Стоило только ему войти в двери, как по телу прошли магические токи, оценившие его, как нового владельца. А Скабиор так и остановился в дверях, потому что внезапно понял – вот он, единственный наследник своего забытого рода. Но дело было даже не в этом: у него больше не осталось семьи. Не осталось ничего, кроме этого дома. Он был последним и единственным, но вряд ли мог оценить это, скорее наоборот. Несколько дней он боролся, сам не зная с чем. В первый день он просто сидел в гостиной, грея руки собственным дыханием и наблюдая пляску огня во впервые за много лет разожженном камине. По краям камина была резьба, когда-то наверняка бывшая красивой, но сейчас она стерлась и запылилась. На второй день Скабиор, проснувшись все в той же гостиной, приготовил себе завтрак из остатков еды в кухонных шкафах, и готов был уже снова вернуться в полупустую гостиную, когда ему на глаза попалась небольшая фотография, висящая прямо над узким обеденным столом. На ней были запечатлены молодая женщина и маленький мальчик с серьезными темными глазами. Женщина пыталась сделать так, чтобы сын посмотрел в камеру, но он упрямо смотрел на сухие листья, разбросанные по земле, и пинал их носком ботинка. Скабиор ни за что бы не узнал в этом забавном мальчишке себя, но он узнал свою мать, еще молодую и энергичную. Фотография была коричневатого оттенка, но Скабиор каким-то образом понял, что волосы у Агаты тогда были сочно-бардового цвета. Возможно, он просто это помнил. Раньше место, где сейчас висела эта фотография, пустовало, и Скабиор не знал, где мать ее достала. Судя по тому, что Аргутусу на ней было не больше четырех, его отец еще был жив и именно он делал фото. После долгого рассмотрения фотографии Скабиор прошел в ванную комнату, к зеркалу. Порывшись в кармане, он достал свою волшебную палочку и снял с волос резинку. Отделив одну прядь, он, закрыв глаза, направил на нее палочку и окрасил в красный цвет. В память о своей матери, которую он хотел помнить именно такой – какой она была на темно-коричневой фотографии, а не такой, которую он, рыдающую, пытался успокоить в больничной палате. Запомнить ту молодую женщину, которая вместе с ним строила домик на дереве и радостно хлопала в ладоши, когда он выбрал свою первую волшебную палочку. На третий день Скабиор вышел из дома и направился на задний двор, где на огромном дереве, в гуще разросшихся в беспорядке ветвей прятался тот самый домик, уже наполовину развалившийся. Все, что осталось от него — пол и две стены. Поднявшись по сухим сучьям наверх, Скабиор увидел осколки разбитого оконного стекла и раму – наверное, его когда-то разбила одна из ветвей во время грозы. Разглядывая место, в котором он когда-то любил коротать вечера, играя со своими немногочисленными волшебными игрушками, Скабиор понял, наконец, что он будет делать дальше. Он решил уехать из страны и позволить себе путешествовать по Европе. Нет, без созерцания творений рук человеческих и походов в музеи, — уехать ради того, чтобы стать кочевником без дома и пристанища, и каждое утро, просыпаясь, не знать, где заснешь сегодня. Бросить эту осточертевшую работу в баре и стать свободным. Именно так Скабиор объяснял свое желание уехать. На самом же деле он просто не хотел чувствовать себя одиноким в родной стране, а в других уголках Европы у него будет оправдание для своего одиночества, ведь он будет путешественником, идущим неизвестно куда, ищущим неизвестно чего. Но перед этим он решил отстроить заново домик на дереве. Вот такое сиюминутное желание заставило Скабиора остаться в доме еще на четыре дня. Потом еще два дня он гулял по парку, расположенному недалеко от дома, а потом решился на то, что хотел сделать сразу после смерти матери. Он трансгрессировал в Мунго, подошел к стойке администратора и спросил, когда должны прийти студенты. Ведьма ответила, что они уже ушли и будут только через неделю. Скабиор, натянув на лицо улыбку, попрощался. Он давно уже не улыбался, с самого окончания Хогвартса, потому что не было причин. И тут сзади раздался странный звук: то ли писк, то ли вздох, то ли оклик, в котором Скабиор услышал свое имя. Он быстро обернулся, уже заранее зная, кого увидит. Как он и предполагал, человеком, окликнувшим его, была Джорджия. Она стояла в дверях одной из палат, прижимая к груди синий рюкзак. В ее глазах было столько недоверия, смешанного с радостью и облегчением, что Скабиор сначала растерялся, не понимая, чем вызвал у нее эти чувства. Девушка быстро направилась к нему, по пути задев плечом целителя в желтой робе. Джорджия во все глаза смотрела на Скабиора, а тот ждал, что же она предпримет, когда приблизится. А сделала она следующее: подлетела к нему, пахнув запахом каких-то зелий и трав, вскинула обе руки и дотронулась до его лица, кончиками пальцев проведя по щекам. И было в ее взгляде столько тепла и растерянности, что у Скабиора просто онемели руки. Он не мог пошевелить ни одним мускулом, даже не мог улыбнуться, попав в плен этого заботливого и почти незнакомого взгляда. На одну секунду, одну бредовую секунду, он захотел, чтобы это мгновение продолжалось очень долго, но Джорджия первой нарушила тишину, тут же опуская руки: — Ты жив. — А не должен? – удивленно спросил Скабиор, прочистив горло. — Я… — Джо посмотрела в пол, провела рукой по лицу, вздохнула и сказала: — Несколько дней назад я видела в архиве карточки, которые принесли работники. Это были карточки тех, кто скончался в больнице. И там была одна, на которой было твое имя – А.Скабиор. Это, наверное, какая-то ошибка. А я ведь еще видела тебя тогда в больнице, подумала, что что-то случилось, и ты… — она замолкла, переводя дыхание. — «А» — значит Агата, моя мать. Она умерла на днях от отравления, — стараясь говорить спокойно, объяснил Скабиор. — Прости, — тут же прошептала Джорджия. – Мне очень жаль. Прости, что я тогда не заговорила с тобой. — Насчет сожаления по поводу смерти матери спасибо. А вот насчет второго – не надо извиняться, это ведь я виноват. — Все равно. Они помолчали немного, не зная, что сказать друг другу. Скабиор подумал пригласить ее куда-нибудь пообедать, прогуляться, но вместо этого он сказал: — Я уезжаю из Англии сегодня, заходил сюда, чтобы забрать вещи матери. Он врал. Мерлинова борода, он нагло врал и себе и ей. Джорджия нахмурилась, делая крохотный шаг назад. Скабиор молча наблюдал за нею и заметил, что она была совсем не накрашена, не было даже ее обычной густой подводки, а глаза немного покраснели. Неужели она могла плакать по нему? — Ясно, — кивнув, наконец, произнесла она. – Тогда удачи тебе, береги себя. — Да, и ты. — Если будешь в Лондоне, заходи в гости. Я живу на Беркли-стрит. — Я не знаю, вернусь ли, но за приглашение спасибо. С этими словами он, постояв еще несколько секунд на месте и глядя в глаза Джорджии, развернулся и ушел. Поймали Поттера. Разве могло быть что-то лучше этого? Школьные повадки обольщения девушек уже давно вернулись к Скабиору, но в очень сильно измененном виде. Общение с одними только девицами легкого поведения вряд ли могло привести к чему-то хорошему. Грейнджер. Гермиона. Грязнокровая девчонка с очаровательным личиком. Так забавно было пугать ее, нагонять страх, видеть, как трясется ее хрупкое тело. Это удовольствие было каким-то плотоядным, жадным, дурманящим. Что мешало ему сделать с ней то же, что он много раз делал с другими молоденькими девушками еще в школьные годы? Но Скабиор даже не думал об этом. Тогда он сам был мальчишкой, у которого в голове был лишь ветер. Потом, на скрипучих кроватях грязных притонов с похотливыми шлюхами, глупо хохотавшими, он растерял эту свою юношескую горячность. И даже не заметил, как потерял ее. С школьными девушками он всегда был осторожен, нежен, ласков, всегда предоставлял им выбор. Сейчас же он мог, как и другие егеря, без всякого спроса брать любую, но не делал этого, не позволял себе. Он давно провел жирную алую черту между своей прошлой жизнью и тем, что он называл жизнью сейчас. Теперь он не был нежен и деликатен, а, значит, не имел право на хрупких девчонок. Попугать – да, поиграть – да, но не безбожно взять и использовать. Когда он нашел шарф Гермионы и зачем-то повязал себе на шею, это на краткий миг позволило ему дотронуться до чего-то ранимого, чувственного и нежного. Когда он своими огрубевшими за годы руками перебирал на ходу тонкую ткань платка, его мысли улетали далеко от осточертевшего леса и группки егерей, на которых уже было противно смотреть. Почему он тогда встретил Долохова? В тот холодный мартовский вечер в пригороде маленького французского городка Баргенемы. Какой черт занес его туда, в этот райский уголок Франции? Он ведь уже хотел трансгрессировать куда-нибудь поближе к Парижу, но решил зайти в обычную маггловскую забегаловку и перекусить. Там и встретил Долохова, который легко разглядел в нем одинокого мальчишку, равнодушного к судьбам других, да и к своей тоже. Тут Сивый, идущий левее, напрягся, оскалился. Он сообщил, что кто-то нарушил Табу, произнеся имя Темного Лорда. Вслед за Ферниром часть группы трансгрессировала куда-то в сторону Лондона. Скабиор очутился посреди неширокой улицы, обставленной с обеих сторон аккуратными домами. Это был спальный район Лондона, и в этот поздний час почти все его обитатели спали. Скабиор с любопытством посмотрел на темные окна, на закрытые калитки и белую деревянную вывеску в конце улицы, на которой было написано ее название. Но в темноте он не смог его разглядеть. — Тот дом, — указывая коротким пальцем, сказал Рэймонд. Кажется, так звали того долговязого мужчину с редкими мышиного цвета волосами, плавными движениями и безумными голубыми глазами. Рэймонд, Сивый и Скабиор направились к двери, отворив калитку невысокого железного заборчика. Сад был неухожен, будто его хозяевам было не до него. В окнах не горел свет, и могло показаться, что никого в доме нет. Скабиор шел позади всех, потому что вовсе не хотел в этом участвовать. Все эти облавы, почти варварские набеги уже сидели у него в горле. Он устал, просто устал, а еще ему было совершенно плевать на все происходящее вокруг. Он даже не мог дать себе ответа, почему продолжает заниматься этим. Лорду до таких, как он, нет дела, так что Скабиор мог бы просто сбежать, но почему-то не решился. С открытием двери пришлось повозиться, но в итоге Сивый просто разбил ее вдребезги, воспользовавшись своей дикой силой оборотня. Тут же раздался звук несущегося заклятия, которое не попало в цель. Сивый вместе с Рэймондом ввалились в дом, Скабиор неохотно за ними последовал. На минуту темный коридор озарился вспышками проклятий, которые ослепляли. Послышался громкий топот вверх по лестнице, кто-то кинулся следом. Скабиор же нажал на обычный магловский включатель и зажег яркий электрический свет под потолком. Он, щурясь, обвел полуразгромленный коридор взглядом, под его ботинком хрустнуло стекло. Он опустил глаза и увидел фотографию, видимо свалившуюся с полки. Фотография была цветной, сделанной на магловский фотоаппарат. Две девушки, очень чем-то похожие, были запечатлены на ней. Крупным планом – их лица: одно улыбчивое и радостное, другое – серьезное и сосредоточенное. Годы изменили его, сделали еще худее, а черты – тоньше, но Скабиор безошибочно узнал эту девушку. И когда понимание окатило его ледяной волной, он бросился вверх по лестнице, в комнату, где уже затихли залпы заклятий. Он знал, что не успел, но отказывался в это верить. Не видя ничего вокруг, он взлетел по лестнице и вбежал в небольшую комнату с распахнутым окном. Сильно пахло штукатуркой и краской, потому что в комнате шел ремонт. Толкнув кого-то плечом, Скабиор протиснулся внутрь, увидел сгорбившегося над кем-то Фернира. Чувствуя звон в ушах, он сказал: — Отпусти ее. Как удалось сохранить в голосе спокойствие, — он не знал. Ему нужно было срочно придумать оправдание своих слов для Фернира и Рэймонда. Сивый с оскалом на лице повернулся к нему и прорычал: — Чего? С непроницаемым лицом Скабиор ответил: — У меня с ней личные счеты. И каким-то образом он смог натянуть на лицо ухмылку. В тот момент он ненавидел себя за эту игру, которая дикой болью и яростью отдавалась в сердце. Нужно было избавиться от всех, кто был здесь. Сивый понимающе хмыкнул, поднялся на ноги и, рыкнув: — Тогда возьми ее себе, — толкнул возбужденного Рэймонда в сторону выхода и покинул темную комнату. Скабиор дождался, когда затихнут шаги, и с силой хлопнет входная дверь. Только потом он перевел взгляд на девушку, калачиком свернувшуюся в углу комнаты. Он подошел к ней, опустился на колени и убрал с ее лица черные спутавшиеся волосы. Они сильно отросли за эти годы, она их, наверное, не подстригала. Тонкая шея и руки были покрыты глубокими ранами, а грудь судорожно и тяжело поднималась. Она редко и хрипло дышала, а на ее лице была написана такая мука, что Скабиору стало не по себе. Он бы все отдал, чтобы не видеть этого. Кровь, покидающая ее хрупкое тело, была, кажется, везде – на полу, на стене, по которой она, видимо, сползла вниз. Длинные рукава куртки, в которую Скабиор был одет, стали бардовыми от крови, а он все не мог оторвать глаз от бледнеющего лица с зажмуренными глазами. Она вся дрожала, а ладони сжимала так сильно, что в тех местах, куда врезались ногти, появились ранки. Скабиор осторожно повернул ее на спину, разорвал тонкую мокрую футболку и только в тот момент осознал до конца, что ничего уже нельзя было сделать. Слишком много было ран, слишком много крови она потеряла. Но Скабиор все равно схватился за палочку и принялся залечивать раны, как умел. Но они отказывались сходиться, а кровь все лилась и лилась, отнимая всякую надежду. — Джо, — тихо, издеваясь сам над собой, позвал он. – Пожалуйста, не надо. Не умирай, Джо. Она разомкнула глаза и затуманенным взглядом посмотрела на Скабиора. Он схватил ее за руку, стал что-то говорить, просить, умолять. Он не помнил, что слетало с его губ, помнил только, что из его глаз безостановочно текли слезы, а вот ее глаза были сухими и смотрели прямо, что-то безмолвно говоря. Вдруг она перестала судорожно дышать, ее грудь успокоилась, дыхание выровнялось, с бледных губ прозвучали тихие слова: — Я не виню тебя. Потом она вздохнула последний раз, ее холодная рука в ладони Скабиора ослабла, а глаза устало закрылись, как будто она просто задремала. Скабиор схватил Джорджию, прижал к себе, уткнулся лицом в спутавшиеся волосы и долго сидел так, раскачиваясь взад-вперед. Долго целовал ее ладони, пахнущие зельями и травами. В тот момент разрушилось последнее, что у него было, но что никогда не принадлежало ему. Потом, кое-как поднявшись на ноги, он поднял уже охолодевшее тело и перенес его в соседнюю комнату на узкую кровать. Нашел какое-то полотенце, намочил его в раковине в ванной и вытер засыхающую кровь с белого лица и худенького тела. Он не хотел оставлять ее так, поэтому стянул с шеи малиновый шарф, укутал девушку в него, поцеловал в ледяной лоб и почти выбежал из комнаты и из того дома. Напоследок он пульнул в небо заклинанием грохота, так что сработали сигнализации автомобилей. Уже находясь далеко, он слышал, как к дому сбегаются соседи. Следующие несколько дней он много пил и не выходил из какой-то пригородной забегаловки, в которой пожилой бармен смотрел на него сначала с холодностью, а потом – понимающе. Попытка забыться далась плохо. По утрам безумно болела голова, но то, что творилось в голове, нельзя было описать этим легким и смехотворным словом «безумие». Внутри все просто горело. Скабиор безостановочно чувствовал свою вину, даже во сне, когда отключался прямо за барной стойкой, и когда глотал стакан за стаканом, травя алкоголем тело, но ни разу не сумев заглушить боль искалеченной души. Какой-то паренек с трясущимися коленками, но отважным взглядом повторяет: — Ну, давайте, попробуйте пройти! Впереди мост, через который нужно перебраться, чтобы подойти к замку. Было сказано, что защиту с замка снимут. И сняли. Скабиор, стоя впереди всех, проверяет носком ботинка, цел ли щит. Нет, его больше нет. Неживая, злая ухмылка появляется на его лице. А потом – понимание, что это Хогвартс, его бывший дом. Подгоняемый ревом толпы за спиной, Скабиор бежит вперед, чувствуя позади себя топот сотни ног. И вот взрыв – оглушающий, рвущий барабанные перепонки. И в следующий миг пугающее ощущение свободного падения в черноту под мостом. Опомнившиеся Пожиратели начинают трансгрессировать, — слышны хлопки заклятий, кто-то не успевает и с криком падает на землю. У Скабиора есть еще пара секунд, за которые нужно успеть сконцентрироваться и представить место трансгрессии. Но первое, что приходит на ум – мысль: «А зачем мне это?». Он впервые сталкивается со смертью вот так, лицом к лицу и не знает, нужна ли ему дальнейшая жизнь. Ветер режет кожу на лице, не дает дышать, Скабиор закрывает глаза и готовится к мгновенной смерти, но тут где-то над ухом раздается голос, полный злости и негодования: — Идиот! Ты что, с ума сошел? Наверное, голос Джорджии просто померещился, ведь иначе быть не могло, но Скабиор за мгновение до падения заставил себя собраться и представить… В последний миг он почувствовал, что кто-то хаотично схватил его за ногу, а потом он очутился на месте, в которое никогда больше не хотел возвращаться. Легко было догадаться, почему именно эта улица первой появилась в его памяти и стала точкой возврата. Сейчас было так же темно, как и в тот страшный вечер, только намного теплее. Асфальт был теплым, горели фонари, и была вероятность того, что кто-то выйдет из дома и увидит двух чужестранцев. Скабиор приземлился на ноги, а вот его внезапный попутчик разлегся на земле. Несколько секунд он не отцеплял рук от кожаного сапога, и Скабиор не мог понять, кем был этот человек. Когда тот, наконец, отцепился и с тяжелой отдышкой перевернулся на спину, Скабиор узнал его. Мышиного цвета волосы, жеманные черты лица и короткопалые руки, которыми человек держал себя за щеки. — Рэймонд? – без интереса произнес Скабиор. Тот закивал головой и неуклюже поднялся на ноги. Вместе они направились в сторону лесного массива, располагающегося через несколько улиц. Рэймонда сильно штормило, он еле шел, но Скабиору было плевать на него, он только спокойно и быстро шел вперед, сжимая и разжимая пальцы в карманах кожаной куртки. Когда они зашли в парк, Скабиор позволил себе остановиться. Рэймонд тоже последовал его примеру и прислонился спиной к шершавому стволу дерева, раскинувшегося над их головами сочной кроной. — Ты вернешься туда? – отдышавшись, спросил Рэймонд, глядя на Скабиора. Не дождавшись ответа, он сказал: — Я нет, все равно я там роли никакой не сыграю. Если победят светленькие, то нам крышка, если этот Лорд, то мы только будем мешаться под ногами. Он и без нас справится. Это было первое такое длинное и связное изречение, которое Скабиор слышал от Рэймонда, ведь обычно тот предпочитал отмалчиваться и только зыркать своими влажными глазками. — Вот только одного мне жаль, — снова заговорил он, — что не придется никого убить. Эти слова прозвучали так резко, с привкусом крови и дикости, что Скабиор пристально посмотрел на тихоню Рэймонда и впервые увидел в нем больше, чем просто шестерку. А тот продолжал: — Никогда не понимал смысла «Авады». Слишком просто на мой взгляд. И совершенно безболезненно. По-моему, куда интереснее помучить жертву перед смертью, но не с помощью «Круциатуса» — это даже банально. Можно пустить кровь, сделать так, чтобы раны было невозможно закрыть… согласись, что это куда изощреннее? – он мечтательно посмотрел на крону дерева. – Мне нравится убивать, это… красиво. И знаешь, Струпьяр, мне нравится убивать молодых, ведь уничтожать что-то красивое, это так… ответственно, волнительно. Стереть с лица Земли красоту — что может быть лучше? Помнишь ту девчонку (ну как девчонку, молодую женщину), которую мы обнаружили, когда она произнесла имя Лорда? Вот ее было даже противно убивать. Костлявая какая-то, под глазами чернота, волосы, как мочалка… А я сначала этого не заметил, поэтому когда Сивый захотел ее сожрать, попросил отдать ее мне. А потом смотрю – она уродина та еще. Ну, все равно, помучить ее мне это не помешало. Эх, сколько же можно было натворить в Хогвартсе. Я же его так и не закончил. Мстительная я, мерзкая натура, правда, Струпьяр? С удовольствием убил бы пару-тройку студентов… — Повтори, — процедил Скабиор, буравя Рэймонда взглядом. — Говорю, порезвился бы я… Струпьяр, ты чего? Эй, Струпьяр!.. Ты чего взвелся-то, — его паршивые глазки с испугом забегали по лицу, когда он заметил, что Скабиор медленно двинулся в его сторону. Он принялся хаотично искать в карманах палочку, но не обнаружил ее. – Что случилось? Ты чего, ну? Что-то не так? Струпьяр! Почуяв реальную угрозу, он кинулся бежать, Скабиор побежал за ним, подгоняемый страшной ненавистью. Он был готов на все, лишь бы не видеть больше этого ублюдка, лишь бы отомстить. Догнав, он повалил его на землю и стал бешено быть кулаками по лицу. Голова Рэймонда с каждым ударом шаталась в разные стороны, но он даже не мог дать сдачи. Тогда Скабиор поднялся, за отвороты старой дырявой мантии подняв Рэймонда. Он впечатал его спиной в дерево, схватил за лицо и ударил затылком об деревянный ствол, снова швырнул на землю, дожидаясь, пока тот поднимется. Когда Рэймонд встал, в его руке блеснул перочинный нож. Он с ревом кинулся на Скабиора и пропорол ему плечо. Но тот даже не почувствовал боли – на автомате он схватил Рэймонда за запястье и вывернул руку с ножом за спину, после чего, выбросив нож, толкнул его, сам не понимая куда. Готовый к очередной атаке, он вдруг услышал жалобный стон. Как только в глазах исчезли белые круги, он огляделся вокруг и увидел страшную картину: Рэймонд стоял вплотную к дереву, повернувшись к Скабиору спиной, а между его лопаток торчал покрытый кровью острый сук. Год – как двадцать лет. Хотя нет, — как всю жизнь. Азкабан выпивал все соки из своих заключенных, вынимал из тел души, делал людей безумцами. Свобода, такая долгожданная и совсем непонятная. Теперь мир казался больше похожим на тюрьму, только без дементоров и камер. Вроде больше свободы действия, а ты все равно заключенный, только теперь сам в себе. И все же – свобода. Свежий воздух, а не затхлое дыхание каменных стен и периодическое шевеление воздуха, тянущегося вслед за медлительными дементорами. Небо, а не черный потолок пустой камеры с грязными стенами и дырой вместо двери. В Азкабане не нужны были решетки. Самое страшное – открывать глаза ночью и видеть, или даже чувствовать, как приближается Страх, а потом вытягивает из тебя все светлое, что только было в жизни. А хуже всего, знаете, что? То, что в Азкабане всегда ночь. И черные тени бестелесных стражников, проплывающих по бесконечным коридорам, были частью этой ночи, бесконечной и пожирающей. Год тянулся и тянулся, и начинало казаться, что нет выхода, что все закончится именно здесь. И свои последние дни ты проведешь в сырой холодной камере по соседству с другими заключенными, забившимися в свои углы. И никогда не увидишь света. Но хуже страха вечного заточения было еще кое-что. Безумие. Когда человек терял последние остатки счастья, он сходил с ума и скоро пополнял многочисленные ряды наскоро вырытых могил. Но Скабиор понял, что нужно делать с этим. Его спасло то, что он никогда не был счастлив. Но у него были странные и редкие воспоминания о той замкнутой девчонке на широком подоконнике Хогвартса, о ее фиолетовом платье и неуклюжей походке. О густо подведенных синих глазах, смотревших в душу, о красных губах, о синем рюкзаке, о странном тепле прохладных рук, которыми она касалась его лица. А дальше Скабиор отказывался вспоминать. Но те короткие воспоминания позволили ему выжить. В черном углу своей камеры он думал и вспоминал, а когда чувствовал ледяное приближение дементоров, с болью в огрубевшем за годы сердце вспоминал их с Джорджией последнюю встречу и ее холодный лоб, которого он напоследок коснулся губами. Дементоры не хотели пить из него горе и поэтому обходили камеру стороной. Свобода. Больше не нужно мучить себя резавшими сердце мыслями, больше не нужно… Зачем он тогда, спустя месяц после битвы в Хогвартсе, пришел в Министерство? Он не знал. Место, куда он сам приводил грязнокровок, теперь само встретило его как врага. Убедившись, что у него нет Метки, сграбаставшие его стражи, не теряя бдительности, увели Скабиора в камеру временного заключения. Потом его долго и бессмысленно допрашивали следователи, пытаясь понять смысл того, что он пришел сам. Один из них, брызжа слюной, кричал что-то типа: — Решил, что если вернешься с повинной, то мы тебя помилуем, а? Да твои дружки людей убивали, и ты тоже! По роже твоей вижу, что не раз жизни у несчастных отнимал. Сволочь! Место твое – в земле, мертвым. За то, что вы творили, живыми не оставляют! Хитрый, да?! Решил, что все сойдет с рук? Да я тебя пожизненно в Азкабан упеку, а потом и всех остальных… Этого следователя отстранили от работы и отправили в больницу Святого Мунго, как краем ухо слышал Скабиор. У него погибла жена и дочка, учившаяся в Хогвартсе, так что испепеляющая ненависть ко всем последователям Лорда и даже к егерям, была объяснимой. Скабиор признался во всем, что совершил. Он готов был к долгому и мрачному рассказу, но спустя пять минут понял, что рассказывать ему почти нечего. Да, он ловил волшебников, нарушивших Табу, искал грязнокровок по всей Англии и приводил их в Министерство к Амбридж. И все. Только тогда, под пристальным взглядом следователя, он осознал, что никого не убил, кроме Рэймонда. В этом он тоже сознался, в ответ получив шквал вопросов о причинах такого странного поступка. Скабиор ответил просто – что тот убил дорогого ему человека. А потом год в Азкабане. Ну а теперь ему было некуда идти. Снова один и снова несчастен. Жаркий, полный смога август никак не сочетался с тем холодом и пустотой, которые теперь навсегда поселились в душе бывшего егеря. Казалось, что можно было начать жизнь с чистого листа, но кто-то отнял все карандаши, оставив только черный. Десятого августа Скабиор пришел на кладбище, огороженное высоким забором. Белая штукатурка в некоторых местах отпала, открыв взгляду кирпичную кладку. Скабиор точно знал, где была похоронена Джорджия Клардей. Он наблюдал за похоронами из-за деревьев, росших то там, то тут. Тогда он был пьян и еле стоял на ногах, но отлично помнил все, что происходило. Народу было немного, и когда гроб погружали в землю, все скорбно стояли на месте, кроме одного человека. Издалека Скабиор не разглядел, кем именно был тот человек. Он в последний момент кинулся к гробу, однако его успели подхватить и не пустить к вырытой яме, в которой гроб исчез наполовину. По проложенным каменным дорожкам Скабиор добрался до нужного места, отыскал глазами белоснежную плиту с надписью: «Джорджия Мария Клардей 23.08.1970-15.03.1997» Скабиор молча смотрел на плиту, перечитывая и перечитывая темные строчки. Двадцать семь лет, так вот, значит, сколько ему сейчас. Он давно уже перестал считать года своей жизни, не видя в этом смысла. Он опустился на корточки, сцепил пальцы рук и, в упор посмотрев на надгробие, заговорил: — Джо, ну скажи, почему? Почему я последние девять лет постоянно думаю о тебе, хотя совершенно тебя не знаю и не знал никогда. Мне неизвестно, чем ты жила, каким человеком была. Я даже не знаю, что бы ты сейчас ответила мне. Мы встречались только пять раз. Да, пять. Понимаешь? И в три из этих пяти встреч ты меня морально уничтожала. Первый раз, еще в Хогвартсе, ты просто ушла, потом врезала мне так, что щека еще неделю болела. Ладно, пускай я преувеличиваю, но в следующую нашу встречу ты приставила мне к горлу палочку. Я даже не знаю, как ты относилась ко мне: может быть, ты ненавидела меня, считала идиотом, бесцельно прожигающим жизнь. Хотя, так оно, наверное, и было. Джорджия Мария Клардей… Я даже не знал твоего полного имени и только сегодня узнал дату рождения. Кто ты такая? Почему мне так важно помнить тебя всю, до мелочей, которых я не знаю? Мне незачем жить, Джо, нет смысла. У меня нет никого, я одинок. Помнишь, ты сказала, взглянув мне в глаза, что я буду одиноким? Черт возьми, ты оказалась права. У меня никогда не было друзей, и единственным человеком, о котором я мог вспомнить в трудную минуту, была ты. А ведь мы чужие друг другу люди, — Скабиор вздохнул и провел руками по лицу. – Спасибо тебе, Джо. Ты не дала мне скатиться на самое дно, пусть даже не знала об этом. Только благодаря тебе я сейчас свободен и чист перед другими. Но только не перед тобой. И не перед самим собой. Я никогда не прощу себе твоей смерти. Никогда. Это я должен быть мертв, а не ты. Мне не хватило храбрости прийти на твои похороны, чтобы в последний раз попрощаться с тобой. Я, как жалкий трус, наблюдал издалека. Вон оттуда. Прости меня, хотя за такое не прощают. Вот сейчас ты бы, наверное, посмотрела на меня своим скептическим взглядом и сказала что-то едкое. Ужаснее всего то, что я не могу знать это наверняка. Джо, ты была моим светом. Скабиор закрыл глаза, надавил пальцами на переносицу. Спустя пару секунд кто-то положил руку на его плечо. Он открыл глаза и повернулся к незнакомцу. От яркого света глаза заслезились, и Скабиор не сразу смог разобрать, кто стоит перед ним. На миг, на один короткий миг он поверил, что этой молодой женщиной с синими пронзительными глазами была Джорджия. Только она была белокурой, и на ее глазах не было густо-черной подводки. И губы были не такими, и тело было не таким хрупким. Но чем-то неуловимым она была похожа на Джорджию. Женщина тоже опустилась на корточки и положила на плиту розовую розу. Потом улыбнулась и, не глядя на Скабиора, тихо сказала: — Она любила розовый, но никому в этом не признавалась. — Ты ее сестра? – спросил Скабиор, разглядывая женщину. — Да, по матери. — Элинор Сарогипс? – вспомнил Скабиор. — Да, но теперь у меня другая фамилия, я вышла замуж. А откуда ты знаешь? — Мы с… ней были на одном курсе в Хогвартсе. — Да? Понятно. Помолчали, каждый думая о своем. — Почему она в тот вечер нарушила Табу? — Она работала в Мунго и видела много смертей, случившихся по воле этого… этого безумца. Она ненавидела его всем сердцем и всегда, когда приходила домой, швыряла мантию на диван и сквозь зубы говорила: «Чертов Воландеморт». Видимо, в тот вечер было так же, — она пожевала губы. — На каком факультете ты учился? – поинтересовалась Элинор. — На Слизерине. И тут девушка грустно улыбнулась. По ее лицу было видно, что она вспомнила что-то, чем тихо поделилась: — Просто… она однажды сказала мне такие слова: «Неважно, кто: гриффиндорцы или слизеринцы. Несчастны мы все одинаково». Теперь я смотрю на тебя, слизеринца, пришедшего на могилу гриффиндорки, и понимаю смысл этих слов. Кладбище было пусто, пели птицы и спокойно дул ветер. Скабиор поднялся и, не сказав ни слова, хотел уйти, но Элинор произнесла: — Я помню тебя. Ты ведь Аргутус? Как будто кто-то сунул за шиворот кусочек льда. Его уже так давно никто не звал по имени. — Скабиор. Лучше просто Скабиор. — Джо иногда говорила о тебе. И обычно она ругала тебя, на чем свет стоит, но так смешно злилась, что я только посмеивалась над ней. Светило жаркое августовское солнце. Аргутус Скабиор, посмотрев на ярко-синее небо, понял, что ему только двадцать семь. Жизнь продолжается.