Each Dawn

Нет, царевич, я не та, Кем меня ты видеть хочешь, И давно мои уста Не целуют, а пророчат. Не подумай, что в бреду И замучена тоскою, Звонко кличу я беду: Ремесло мое такое. Я умею научить, Чтоб нежданное случилось, Как навеки приручить Ту, что мельком полюбилась. Славы хочешь? — у меня Попроси тогда совета, Только это — западня, В ней ни радости, ни света. Нет, царевич, я не та, Кем меня ты видеть хочешь, И давно мои уста Не целуют, а пророчат. А теперь иди домой И забудь про нашу встречу, А за грех твой, милый мой, Я пред Господом отвечу. А. Ахматова

      Луна плыла в зыбкости облаков и чёрной пустоте неба. Над замёрзшей землёй висел туман, пропитывая воздух тяжёлой сыростью. Ледяным сырым воздухом было тяжело дышать. Тор Одинсон нетерпеливо продирался сквозь чащу леса. ***       Плоть после боя требовала опустошения. Измученное тело ломило от усталости и горело, нестерпимо палило от желания продолжать насилие. Но теперь тело воина ещё и сладостно ныло. Член пока ещё не стоял, но сексуальное возбуждение уже опоясывало чресла могучего блондина. Царь Тор Одинсон знал, что сейчас будет не до этого. Сперва нужно делить добычу, потом собрать тела воинов, сжечь на погребальном костре. Но было невмоготу. Первому, кто посмел бы преградить по неведению царю дорогу, молодой вожак немедленно перегрыз бы горло, до такой степени возбуждение и желание властвовать отравляли его кровь. Пользуясь привилегией, царь глянул на груду собранного в кучу добра: добычу сложили возле его ног. Огонь костров жёлтыми жаркими отблесками плясал на кинжалах и шлемах. Слитки золота и серебра, найденные у погибших, были вывалены из кожаных мешочков. Тор насупленно оглядел своих, собравшихся на делёжку воинов. С кого-то продолжала лить кровь, но одни твёрдо стояли на ногах, других, израненных, поддерживали товарищи, но у всех глаза горели азартом наживы, жаждой получить свою долю, свою награду. Тор громко рыкнул, объявив, что каждый подходит и берёт, что ему больше нужно, и без жульничества. Одинсон знал, что его предупреждения будет довольно — никто не посмеет жадничать и ссориться, зная, как Тор скоро вершит справедливость между затеявшими драку: одновременно одному правой рукой по зубам, другому левой — вот и весь суд. Предателей, трусов и лжецов, молодой царь-варвар отдавал палачу, сдирать с них живьём кожу.       Тор махнул рукой, разрешив начать делёж.       Позади за его спиной дымились погребальные костры и жертвенная кровь нагревала жертвенные камни. Одновременно готовилось пиршество для воинов-победителей. Дразнящий аппетит аромат жареного мяса тоже остался позади. Одинсон жевал привкус горячего с травами вина, налипший на зубах от выпитого наспех кубка. Он был голоден, но изголодался он не по еде. Царь шёл позабытой другими, проклятой тропой к старой ветхой мельнице, которая стояла в самой глуши леса. Там даже летом деревья окутывал холод инея, а густой, гнилой мрак не рассеивали лучи солнца. Одинсон, как дикий зверь, видел в темноте заветную тропку, на которой не отпечатывались следы живых существ, а высохшие травы с леденящим душу шорохом смыкались за каждым его шагом. Царь прижимал к боку левую руку, кровившую под рассечённым кожаным плотным наручем, капая кровью в зарастающие после него следы. Он что-то шептал на ходу, сжимая в другой руке оголённый меч, рубя с сухим безжизненным шелестом мешавшие пройти ветки.       Внезапно под каблуками сапог застучал деревянный, хоть и ветхий наст. «Почуял», — понял Тор. Луна теперь висела совсем высоко, в перистой ряби редких, подсвеченных её серебристым огнём облачков. Раскидистые ели расступились рядком. Тонкие, криво изломанные бурей сосны торчали предзнаменованными рунами. Тор моргнул заиндевелыми ресницами. Чем дальше, тем больше снега, инея и морознее. Владения колдуна становились видны для прибывшего гостя. Тор шёл быстрее, торопясь в клубах пара, отыскивая взглядом мельницу.       Журчание быстрой воды привлекло внимание Одинсона. Маленькая, с просевшей крышей, старая мельница стояла прямо перед ним. Мимо неё внизу бежала незамерзающая прозрачная звонкоговорливая речка. Она лилась на обветшавшее колесо мельницы, отвечавшее ей ворчливым скрипом. Луна освещала крышу, из-под которой из щелей клубился туман. Сквозь покрытое толстым слоем зеленоватого льда окно лился медный свет. «Ждёт», — радостно отозвалось суровое сердце воина.       Молодой колдун никогда так просто ему не отдавался. Он играл, кружил голову. Заставлял так его захотеть, что Тор готов был убить и овладеть им мёртвым, только бы дорваться до его тела. Всадить в него, чуть ли не воя, член и спустя пару рывков излиться.       На пороге колдун едва прикоснулся к замёрзшей руке, а Тора аж огнём обдало, до самых кончиков ногтей, и не от жарко натопленного очага, в котором пламя лениво перекатывало бронзовые раскалённые лепестки по брёвнам. Тор сбросил плащ. Колдун взглянул на его окровавленную другую руку.       — Задело в бою. Обо мне потому что вспомнил, — почти радостно усмехнулся очень тонкими губами колдун, но они обладали красивой формой, шли к его острому лицу с благородным подбородком. Он сверкнул глазами, белозубо улыбнулся. — Иди ко мне, — приказал он Одинсону. — Давно ты меня не навещал. Долго дорогу отыскивал?       — Дорогу помню, — буркнул Тор, — Локи…       Локи уже стоял подле него. Одинсон только сейчас заметил, что колдун гладил его по руке: водил ладонью поверх наруча. Кровь унялась и боль в ране больше не тянула. Тор смотрел на губы Локи. Как он желал, чтобы их больше никто, кроме него, не целовал! Локи насмешливо улыбнулся. Игриво, будто во хмелю, легко притянул Одинсона за плечи, поцеловал сам. Тор жадно приоткрыл рот, целуя колдуна. Тот оттолкнул его. Когда Тор открыл глаза, Локи стоял от него далеко. Ждал.       Тор понимал, что его движения не будут быстры. Прошедшее сквозь бой тело устало. Локи это знал. Он обходил Одинсона вокруг. Тор ударил, и Локи отразил его меч холодным клинком из льда. Полупрозрачные, будто осыпавшиеся зелёной бархатной пыльцой крылья диковинной бабочки, глаза Локи были неподвижны. Тор следил за его взглядом.       — Ты не в игры играть пришёл, Тор Одинсон. — Бей.       Колдун усмехался властно, одним уголком тонкогубого рта. Для Тора ничего слаще не было, как впиться в эти презрительные губы, а войти в них — было самой желанной победой.       Локи сделал шаг, присел и изогнулся, будто кошка перед броском, согнул руку в локте, держа клинок перед собой, отводя в сторону ровным движением, будто резал Одинсону горло. Тор устремил взгляд, хищно нацелившись, на неприкрытый, незащищённый теперь бок Локи, и ударил. Подхватив судорожно напрягшееся, лишённое дыхания тело колдуна, Тор отволок его на лежанку из сухих трав, которая служила колдуну спальным местом. Локи раскрывал рот, силясь вдохнуть, но у него не получалось. Тор подсунул ему подушку, под разметавшуюся чёрными волосами голову. Пока Локи хватал ртом воздух, дрожа от нетерпения залез на него сверху, держа между ног его мускулистые длинные ноги. Под одеждой скрывалось то, что Тору было необходимо. Он задрал подол длинного серого с пуговицами по всей длине, узкого платья, которое носил колдун, выпрастывая из-под него голые ноги, хватая их и нетерпеливо забрасывая себе за спину. Колдун всё ещё извивался от удушья, но сипел слышнее: дыхание после удара восстанавливалось. Тор сплюнул в кулак и растёр слюну между пальцами. Отверстие между ног было сухое. Локи поморщился. Тор быстро растягивал его, харкая в кулак, обмакивая пальцы и загоняя их сразу по три в анус. Член вздыбил его штаны под кольчугой. Снимать её не было ни времени, ни сил. Навалившись на Локи сверху, Тор загнал член в едва разработанное, саднящее отверстие, и толкнулся. Толчок отозвался в пенисе сладчайшим зудом. Локи раскрыл рот от стона. Одинсон толкался в тело колдуна быстро и ритмично, сопя от напряжения. Локи вздрагивал, крепко держась коленками за бока Тора, сам приподнимая навстречу толчкам бёдра, чтобы ощутить крепость горячего кола поглубже. Его ресницы дрожали. Он шевелил бровями, то взбрасывая их вверх, то сводя к переносице, и сладостно постанывал. Охапка сухой травы, на которой они барахтались, нагрелась, пряно запахла, мешаясь с запахом пота. Тор долбил под собой тело, шлёпая о промежность яйцами. Локи крепко сжимал его ногами, тиская себя руками за соски под одеждой и дроча вставший член. Одинсон вонзался в его плоть, начиная рычать сквозь зубы. Член твердел и распирал внутренности всё больше. Закатив глаза на побагровевшем лице, Тор дёрнулся и спустил. Локи поджал губы, быстрее дроча рукой себе пенис. Он ещё ощущал вбрасываемые ему в зад из эякулировавшего пениса струйки семени, когда кончил сам.       Тор посмотрел на Локи помутневшим взором. Бледное лицо колдуна не выражало ни удовольствия, ни отвращения. Тонкие губы заалели ярче, будто растёртая брусника. Тор прижался к ним и медленно стал целовать, не спеша изнасиловать рот языком. Тёплые уста смущённо подрагивали. Тор приподнялся, перенеся вес тела на руки. Всмотрелся в лицо, полное удовольствия, и вновь не понял, хорошо Локи или он опять улыбается ему в насмешку.       — Не могу больше без тебя… — произнёс Тор хрипло. — Пойдём со мной. Царицей будешь моей… Никто и слова мне не скажет. Да ты и так, ворожбой владея, сможешь наследника мне подарить… — Тор осёкся от вопля.       — Царицей?       Локи расхохотался. Отпихнув от себя грузного воина — опавший член сам выскользнул из ануса, — он вскочил. Смех звонко и оскорбительно вылетал из его узкого рта. Тор набычился. Не от безумия смеялся Локи, не от смелости. И не приглашение занять ложе царицы, стать царской сукой оскорбило колдуна. Тор понял: мало. Для Локи быть хоть при дворце, хоть у власти — ничтожно. Здесь он сам себе хозяин. Здесь его власть.       Тор смотрел на всё ещё хохотавшего Локи, подавляя желание полоснуть сейчас ему мечом по задранному белому горлу. А Локи, отсмеявшись, вернулся на ложе. Зачёсанные гладко волосы теперь сально свисали на лицо. Расширенные зрачки Локи пригвоздили Тора на месте.       — Царь, я тебе не нужен. Ты нужен мне! И всегда будешь нужен… — тон колдуна стал угрожающим, и Одинсон невольно вздрогнул. — Вспомнишь, как пришёл сюда ко мне первый раз?       Тор почувствовал, что не может вспомнить. Колдун вынул из постели сухую соломинку полыни. Взял губами, крепко закусил, стрельнул зелёными глазами на ошарашенного царя.       — И не вспомнишь. Нечего помнить. Это я помню. Каждую ночь воскресая в ожидании тебя. И каждое утро рассыпаясь в прах.       Локи облизнул губы. Его язык неожиданно оказался мертвенно-синим и раздвоенным. Колдун вынул разжёванную травинку изо рта, за ней потянулась тонкая зеленоватая гроздь слюны с пузырьками. Тор не успел опомниться, как лицо со страшно расширившимися зрачками оказалось совсем рядом с ним. Тор почувствовал, как его целуют, а он странно оцепенел и не сопротивлялся, когда холодный рептилий язык вполз ему в рот.       Плоть после боя требовала опустошения. Измученное тело ломило от усталости и горело, нестерпимо палило от желания продолжить насилие. Но теперь тело воина ещё и сладостно ныло. Член пока не стоял, но сексуальное возбуждение уже опоясывало чресла молодого царевича. Убрав со лба мешавшую смотреть длинную окровавленную прядь волос, Тор огляделся. Сквозь привычные в бою вопли и крики, рёв пламени пожара и лязга оружия по городу носились люди. Воины разграбили город. Желание возобладало над плотью ещё сильнее, когда он увидел метнувшуюся в тёмный переулок тень. Длинное платье, но фигура не женская, хоть и изящная; крепкие широкие плечи, высокий рост. Тор, с обнажённым мечом в руке, бросился догонять. Молодой мужчина с длинными разметавшимися волосами обернулся. Его бледное лицо заливал жаркий отблеск огня, вылетевшего из окна соседнего дома. «Трофей, который языки пламени костра ласкают в собранных в кучу драгоценных вещах перед делёжкой», — подумал Тор, наступая. Мужчина больше не убегал. Он смотрел на Тора, держась пальцами за висевший у него на груди богато украшенный каменьями амулет.       Он изнасиловал жреца, который не издал ни звука, не проронил ни слова. А после, испытав оргазм, с внезапно прояснившейся головой, ужаснувшись собственной силе, ярости и мерзости, занёс меч над лежавшим на земле человеком.       Ночь плясала перед глазами. Царь едва нашёл в себе силы выбежать из старой мельницы, и теперь плутал по замёрзшему лесу. Вслед ему неслось:       — Вернёшься, вернёшься!