Uno, due. Tre?

— Я попросил бы Вас убрать оружие от моего лица. Стефано хмурится, совершенно не понимая, откуда вдруг появился в театре ещё один детектив; с чего бы вообще ему взяться и тыкать своим пистолетом прямо ему в лицо. Но, с другой стороны, это довольно забавно. Это Кастелланос уже насмотрелся его фокусов с телепортацией. А так — как ни крути — свежая кровь, невинное сознание… Сам Себастьян, кстати, вольготно расположился на его любимом кожаном диване — лишь попкорна в руках не хватало — а так видок вполне себе для «посмотреть шоу». Какое, правда — до сих пор оставалось неясным. Револьвер в руке младшего детектива дрожит — он и сам уже не осознает целесообразности своего порыва, да и тон фотографа на удивление сдержанный, даже приятный своей холодностью. Оружие он и в самом деле опускает, напрямую задавая терзающий его вопрос: — Что, собственно, происходит? — Вы хотите поговорить о чем-то конкретном? — с преувеличенным энтузиазмом подаётся чуть вперед художник, мягко шурша кожей перчаток от того, что предприимчиво потирает ладони. — Да, черт возьми! — Джозеф возвращает себе самообладание на удивление быстро, сдержанно складывает руки на груди, револьвер, впрочем, обратно в кобуру не убрав. — Доколе мне вытаскивать моего любовника из Вашей постели? Валентини изо всех сил старается не рассмеяться. — Мой милый друг, давайте всё же начнём с того, что наш детектив счастливо женат и имеет дочь… — несдержанно хохотнув, он отступает на шаг, почти всем своим существом чувствуя — ведь это незаметно глазу — как вновь закипает младший детектив от одного-единственного упоминания самой любимой женщины детектива. О мужчинах, однако, не было сказано ещё ни слова. — Мне казалось, я задал конкретный вопрос. Джозеф сокращает увеличившееся расстояние одним спокойным шагом. Это напоминает танец — без вкуса, без такта, без ритма и цели — художник отступает, отражая и словесные выпады тоже, накаляя атмосферу неуместными остротами, а он догоняет, всё лелея желание вцепиться пальцами в уложенную шевелюру. Желание трепетно сдерживаемое — ведь он помощник детектива, а не какая-то там влюблённая истеричка. Жаль, только, обмануть самого себя становится день за днём проблематичнее. — Друг мой, я вполне конкретно на него ответил, — в примиряющем жесте Стефано вскидывает затянутые в красную кожу, изящные ладони, не то оправдываясь, не то стараясь отгородиться. — Кроме своей возлюбленной он не принадлежит никому, и имеет право ночевать в любой постели. Почему бы не в моей? Рывок — и ладонь всё же путается в тёмных волосах, подтягивая несносного наглеца к себе ближе. Джозеф едва начинает что-то яростно шипеть в чужое ухо, о том, кому место в постели такого больного ублюдка, как Валентини, но его прерывает сорванный, осторожный и явно довольный вздох. Два тяжелых взгляда задумчиво пересекаются, будто спрашивая, а не соперник ли повинен в этом — и оба чуть качают друг другу головой отрицательно, одним слитным, казалось бы, движением переводя взгляд на диван. Оказавшийся пустым. И пока Ода щурится, пытаясь разглядеть, что же там, вдалеке, за кулисами — Стефано явно видит обгорелый развевающийся балахон с капюшоном. Как и детектива, добровольно шагающего рядом. Художник дышит глубоко, разочарованно, и по этому дыханию Джозеф понимает — оба они в пролёте. Он, в принципе, даже не удивлён. — Так что Вы там собирались сказать, младший детектив? На счёт того, кому же место в этой самой моей постели, — мурлычет Валентини, с осторожностью подтягивая к себе мужчину за галстук.