Shall I sleep within your bad? River of unhappiness. Hold your hands upon my head Till I breathe my last breath?
Сначала ему показалось, что он увидел свое отражение; внутри что-то щелкнуло, переклинило, сперло дыхание. Хэрн чуть не зашелся кашлем прямо перед варварским королем. Тот смотрел с долей прохлады и недоверия, но, наверное, только потому, что научился не доверять. Черты лица были мягкие, но наклон головы гордый и уверенный. Он говорил об объединенном государстве, всеобщем счастье и равенстве, и Хэрн будто воочию увидел реющие на ветру знамена Карса Адона. Тот говорил о подавлении возможных бунтов с таким ледяным спокойствием, что его продрал пот, и он сам не заметил, как с его языка сорвалось: — Так когда вы начнете вашу кампанию? — вышло до крайности язвительно и глумливо. Адон посмотрел на него, и юноша будто налетел на холодную каменную стену. Но он не из тех, кто отступается, поэтому бесцветный взгляд правителя, исполненный льда, выдержал. Один Единый знает, чего это ему стоило: вместе с леденящим страхом по венам побежало какое-то жгучее, как раскаленный металл, неизвестное ему чувство, и, когда варварский король спустя мгновение улыбается ему, стены рушатся, а Хэрн не чувствует под собой земли.***
Карс Адон умирает. Хэрн не может произнести ни слова, пока тот смотрит на него, а изо рта тонкой струйкой вытекает кровь. В голове белый шум. Он низко склонился над юношей, чтобы слышать. — Я так много хотел тебе сказать, — его дыхание тяжелеет, и на судорожно вздымающейся груди расцветают маками пятна крови, и торчит серебряный меч, ржавеющий будто на глазах, обрастающий тонкими, но сильными стебельками хрупких алых цветов. Его не стало. хэрн плачет.***
Тот, кого он не знал достаточно, чтобы стать ближе, лежит там, где воды Реки берут свое начало, шумно срываясь с обрыва. Могильный холм порос густой травой и цветами — багровые лепестки маков-самосеек качаются на ветру. Розовый шум наполняет это место спокойствием, и любовью, и единством; в нем слышен звук прибоя — послушные волны ласкают берег где-то далеко отсюда. Недосягаемо. Хэрн сидит здесь же, прямо возле холмика, отмеченного лишь коричневым булыжником неправильной формы. Он слышит прибой в шуме водопада, он слышит каждый раз, когда приходит сюда, но море далеко, дальше, чем вниз по Великой Реке. Хэрн ни о чем не думает. Он помнит, как в тот день ощутил под ногами небо, а сегодня травы туго обвивали ноги, не давая сделать и шагу туда, куда так просилась душа. Нет. Он проводит ладонью по камню, не смотрит. Смотрит на долину впереди — холмы, холмы, холмы, леса и пустоши, и Река, и золотое свечение вечернего неба. Он ложится в чуть влажную траву. Ветер гуляет в ней, забирается под кожу и в волосы; мне так жаль. Не золотом одним выстроен был его город, но скорбью — эта земля священна, как священен очаг Бессмертных, ведь пропитана той соленой водой, что зовется слезами. Море — это тоже чьи-то слезы. Скорби, печали, счастья, и облегчения, и любви, иначе не было бы оно столь буйным. Хочешь, буду сидеть с тобой до утренних звезд? Хочешь, до последнего вздоха? Хэрн закрывает глаза ладонями. Плечи подрагивают, дышать становится тяжело, и он начинает задыхаться, когда отпускает слёзы.***
Когда Хэрн понимает, что смертен, уже слишком поздно. Ненадолго позволяет облегчению владеть собой. Вопросы приходят позже: неужели его брату и сестре после всех придется похоронить еще и его? А королевство? Его наследие? Он не может оставить его, их. Только не сейчас. …и на смертном одре он просит Единого о том, чего на самом деле не желал.***
В нем что-то рушится, когда он открывает глаза и видит вокруг Золотой Город. Ни теней, ни моря, ни Реки, только обездвиженный мир межвременья, где воздух звенит от переполняющей его магии. Низкий бледно-золотой солнечный шар неподвижно висит над шпилями замка. Травы не смеют шелохнуться. Пыльно. Глухо. Застарело. Хэрн чувствует, как дрожат руки и душа внутри него, рвущаяся к морю. Это не то, не то, совсем не то, нет. Все должно было быть не так. Он делает шаг и не слышит эха. Он не слышит эха и тогда, когда срывается на крик.***
Они наблюдают друг за другом. Хэрн ловит его взгляд снова и снова, и смотрит сам, и улыбается через раз, когда не успевает отвести глаза. Светлые кудри обрамляют лицо и едва касаются плеч. Он раздает указания властным тоном, очевидно требующим от него усилий; несмотря на это Карс Адон — прекрасный лидер. Его голос заметно смягчается, когда он обращается к Хэрну. Он просит. Что-то. Хэрн не слышит, он смотрит не отрываясь и еле дышит, потому что каждый вдох и выдох отдаются продирающим изнутри волнением, таким невыносимым и тягуче-сладким, что у него подкашиваются ноги. Он страшно зол на себя и неимоверно счастлив, когда ловит ответную улыбку Адона. Чуть насмешливую, но задорную и искреннюю, как у мальчишки, и они смеются вместе. Его смех не потерял искренности даже когда он слабо зажимал ладонью рану на груди. Хэрн хочет забыть кровь и пену на его губах.***
Идут века. Короли Дейлмарка сменяют друг друга, приходя реже и реже, образы прежней жизни смешиваются, как будто он и правда был бессмертным. И постепенно он отпускает. Золотое свечение наполняет все вокруг — стены его цитадели, залы и бесконечные комнаты, и он иногда вспоминает вечера у водопада — что он так бережно охранял в те времена? Зачем туда приходил? Он не помнит ни имени, ни шершавого холодного камня, ни мечей; Звук смеха давным-давно позабыт, лицо потеряло очертания, только улыбка, фантомная и неуловимая, виделась иногда во снах, которых нет.***
Что-то разбудило его. Почти забытое чувство чужого присутствия, колебания воздуха, которые он научился угадывать нутром, — неужели?.. — Ну наконец-то! Он видит пятерых, и все, как один, похожи на него. Хэрну так смешно и хорошо — такие юные. И кто-то из них станет новым королем сегодня. Он в предвкушении. Но что-то в нем ноет, когда он оглядывает их всех — что-то позабытое и застарелое, как шрам. Все как один напоминают его самого и одновременно кого-то еще. Он сам стал королем примерно в их же возрасте — непосильная ноша. Юноша, с которым они так похожи, не внешностью, но мыслью и умом, должно быть, много перенес: у него тяжелый взгляд, но любви в его сердце хватило бы на весь Дейлмарк, и Хэрн просит его наклонить голову, чтобы надеть на нее корону, в замен обещая одну милость Единого. Он почему-то уверен, что мальчишка не натворит глупостей, но… — Пусть Единый снимет вас с вахты! Хэрн почувствовал, как его разбирает смех, как со всех сторон налетает ветер, солнце пробивается сквозь тяжелые шторы; шум прибоя становится все более отчетливым, и мир наполняется звуками, а он все смеется… ну и дал же этот Амил! На секунду он ощущает полную легкость, граничащую с невесомостью; под ногами нет больше каменного пола. И внезапно он вспоминает.***
Он, кажется, все еще посмеивается, когда понимает, что под ногами песок. Можно зарыться в него пальцами, потому что тяжелых сапогов на нем больше нет. Перед ним море, такое, каким Хэрн себе его и представлял. Прохладные волны хлынули на берег, омывая ступни. Мироощущение и чувства, спавшие в нем до сего момента совершенно сумасшедшее количество столетий, затопили его вместе с холодной морской водой, которая вдруг почему-то оказалась и на щеках. Хэрн обнаружил, что плачет, все еще до конца не понимая, что это случилось. Глаза и нос щипало, песок приятно щекотал ноги, южный ветер трепал волосы — невероятно. К его собственному смеху прибавился другой, родной и любимый, будто он слышал его только вчера. Он почти не веря повернулся на его звук, чтобы вновь увидеть Карса. Тот, как и прежде, немного смущенно улыбался, как будто боялся показаться невежливым. Хэрн, не помня себя, подошел ближе, стирая на ходу слезы, но его ладонь перехватила другая, и Карс стер их с его щек. В синих водах глаз таился смех и безграничная, словно море, нежность. — Сторожил для тебя прилив, — сказал тот, не отнимая рук от лица Хэрна, держа его в ладонях. — Спасибо, — ответил он, прижимаясь своим к лбом его, словно в забытьи заправляя светлые кудри за ухо. При жизни он и мечтать не мог. Границ больше не было, их не стало давно, только море и ничтожный клочок земли под их ногами, но Хэрн знал, что не надолго; у них было совсем немного времени, лишь вечность, которой им не досталось, но от руин которой они возьмут сполна теперь, когда море послушно, призывно разбивалось о берег пеной, омывающей ноги; и этого им хватит. Что стали ржавчина? Что макам ветер? Что морю слезы? Что им время? Хэрн переплетает их пальцы, чувствует щекой улыбку Карса и больше ни о чем не думает. Вода смывает их следы с песка.