Суррогат необходимого

Золото легко струится по плечам, щекочет лопатки, волнами соскальзывает на ягодицы, а там, где оно касалось кожи, медленно тают остаточные ощущения. Длинные, точно длиннее обычных, покрывающих лишь половину спины, локоны завиты именно так, как нужно, чтобы свет соскальзывал с верхних прядей на нижние, обязательно заблестев в промежутке и создав как раз то самое таинственное и, может, самую капельку волшебное мерцание с обложек журналов. Корсажное платье тяжелое, даже слишком. Практически открытый верх компенсируют накидка и длинные перчатки из гипюра, но ни грамма целомудренности это не добавляет – возможно, все дело в слишком короткой юбке, при движении открывающей обзор на края чулок, подвязки и, чуть выше, обнаженную кожу. Туфли модели «Мэри Джейн» завершают образ – было бы чудесно, если бы они еще не стучали так отчетливо каблуками в практически четыре чертовых сантиметра, но, очевидно, в этом звуке есть что-то тоже интимно интригующее. – Мне идет? Склонив голову, Стэн отпивает из своей бутылки и пожимает плечами. Последние минут пятнадцать точно Картман вертится перед зеркалом – как и всегда, когда у него появляется новый наряд – поправляя то прическу, то перчатки, все сбивающиеся в раздражающие складки, то снимая, то натягивая обратно накидку и мурлыча под нос совершенно неразличимо какой-то прилипчивый мотив. Не то чтобы на это было совсем уж плевать, но особой тяги к кроссдрессингу Стэн никогда не питал, пусть и против тоже не был и пополнению гардероба иногда даже способствовал – привычные презенты-сюрпризы по особым дням. – Все-таки нужно было реглан или ампир брать, – Эрик раздраженно морщится. Несмотря на то, что собственное отражение ему нравится, да и шнуровка выглядит сзади весьма эффектно, корсет явно не стоит всех приложенных усилий. – Ебни мне, если еще раз на лолитовский шмот поведусь. Только не так, как ты обычно в участке, несильно. Слышишь меня, хиппи? – Стэн. Обернувшись через плечо, Картман смотрит возмущенно, но вслух ничего не высказывает – уже давно знает, что не стоит, когда Марш в таком настроении – вместо этого поворачивается полностью и, стуча каблуками, подходит, чтобы опуститься на край постели. Кровать натужно скрипит под его весом, вытаскивая практически за руку из собственных мыслей звуком, и Стэн, моргнув, косится уже вполне себе осмысленным взглядом. – Что опять? Дай угадаю, о жиде написали очередную статью, и у тебя в заднице совесть вновь заиграла, – Картман закидывает одну ногу на другую, не обращая внимания на задравшуюся юбку, и недовольно сощуривается, не встречая ни ответа, ни какой-либо реакции вообще. – Я говорил тебе забить тысячу раз, так какого черта? Он тебе не нужен, это мы давно выяснили, с голоду тоже дохнуть не собирается, не пытается конкурировать или мешаться. В чем проблема? Стэн пожимает плечами еще раз – он честно ничего не знает сам – и покачивает в ладони бутылкой, безотчетно сосредотачиваясь на бульканье коньяка (коньяка же?) под затемненным стеклом. Периодические приступы апатии ему, в принципе, всегда были свойственны, но в последнее время их количество резко усилилось – можно сказать, он вообще не выходил из этого состояния, и дело было совсем не в брошенных полгода назад скоростях. Вещества – только средство, помощник, поддерживающий в нормальном состоянии – как Картман сейчас – ведь без вытягивающей извне руки не получается. – Тогда он кинул тебя, идиот. Еврейская, мать его, душа, с ним с самого начала было что-то нечисто, и я всегда об этом говорил. Ты забыл, как он до последнего врал, выставляя себя «жертвой обстоятельств»? – последнее Эрик цедит, наморщив нос и сдув с глаз выбившуюся прядь. – Даже когда мы получили записи с камер, он смотрел в глаза вдовы, и продолжал врать. Или ты думаешь, коп может застрелить нахрен первого попавшегося и остаться чистым, как агнец божий? Ну так хули, давай, можешь начать прямо сейчас. Зависимость, алкоголизм, чудом не просранный в один из самых тяжелых периодов полицейский значок. Это все – Кайл. Гребанный Кайл, каждый раз. Дня за два-три перед запланированными задержаниями более-менее крупными обычно начинало появляться его лицо, стоило закрыть глаза – лицо обиженное, возмущенное, негодующее до последней черточки. Тогда неловкие пальцы сами роняли пистолет, голос легко подводил, а заснуть практически не получалось. Потемневшие от недосыпа веки, конечно, можно было замазать тоналкой, просто помолчать днем или обойтись краткими инструкциями, оружие повесить на пояс или передать кому-то, пустив вперед себя, обмануть организм, в конце концов, вымотав за день так, что не отключиться было просто невозможно, но так долго продолжаться не могло, а изменений не было. И если Стэн не ощущал ничего с самого ухода бывшего напарника из-за поселившейся где-то под ребрами черной дыры, засасывающей в себя все эмоции, Эрик чувствовал стойкое раздражение. – Господи, как ты уже меня заебал. Задребезжав стеклом от столкновения с полом, бутылка катится по полу, разливая по полу алкоголь. В воздух щедро плещет пьянящей горечью-сладостью, пружины от резкого рывка качают постель – будто на волнах – и Стэн едва успевает поднять руки, чтобы Картман, уже оседлавший его бедра, успешно стащил с него футболку, тут же получая кусачий, почти злой поцелуй. Осознать все нет ни шанса – не его затуманившимся то ли от выпитого, то ли просто неспособным ни на чем концентрироваться от усталости мозгам, так что они просто констатируют ощущения, не пытаясь ни анализировать, ни вообще напрягаться: цепкая хватка ухоженных пальцев Эрика на запястьях, потом чуть колющиеся кружева под ладонями, капрон чулок. А если спуститься ниже – теплота гладкой кожи, которую так легко смять. Наполнив легкие опьяненным и опьяняющим воздухом, Марш распахивает глаза, натыкаясь на ощерившееся раздражение в самой глубине чужих зрачков, нависших сверху, и практически неосознанно вглядывается в них мгновение или два. Этого достаточно, чтобы заметить что-то еще, неприятно горькое, разъедающей ржавкой отравившее взгляд и такое неуместное сейчас, но следующий напористый, даже отчаянный поцелуй сбивает прицел, и мысль даже не успевает оформиться, не то что вообще остаться в памяти. Эрик чуть ли не вгрызается в его губы, цапает зубами – до крови, вырывая шипение и активный протест, так быстро переросший в контратаку – и ухмыляется, ладонями с силой проведя по груди Стэна, заставив откинуться обратно на подушки – тот фыркает, лицо щекочут выбившиеся светлые пряди, уже не такие аккуратные, как пару минут назад. – Тебе повезло, что я не успел накраситься, – выдыхает Картман, мимолетно коснувшись напрягшихся сосков только для того, чтобы, не задержавшись на них, скользнуть ниже. Ему приходится чуть приподняться на коленях, буквально запустив руки под себя, лишь бы дернуть язычок молнии – сам бог, вероятно, помогает ему никому ничего не прищемить. – Когда там кончаются твои отпускные? Марш облизывает губы, с трудом фокусируя взгляд – мысли сфокусировать для ответа ему еще сложнее, но правую руку, впившуюся в мягкое бедро и пальцами на автомате игриво скользнувшую под одну из подвязок, буквально сдирают и, мертвой хваткой сжав запястье, пришпиливают к кровати где-то над головой – явно останутся синяки. Боль в чуть ли не вывернутом плече явно способствует мыслительному процессу – в реальность выдирает, по крайней мере, здорово. Контрастно мягкие локоны парика одновременно лаской проезжаются по щеке вниз, по линии челюсти, нежно и щекотно. – Неделя? Кажется, неделя, да, в следующий вторник, – Стэн выпаливает на одном вздохе, двинув вверх тазом, едва его джинсы оказываются приспущены – вместо попыток вывернуться и освободиться. Трение выхватывает один общий стон – или все-таки два? – а буквально спустя мгновение он ощущает скольжение по коже белья (хлопок его собственных брифов и что-то кружевное, разошедшееся вдоль по шв… да ладно?). Ладонь Картмана размашисто проходится по стволу раз-другой, и головка тыкается в сжавшийся вход. Они совсем не девственники, но дыхание каждый раз сбивается окончательно, когда член туго пропихивается внутрь. Пытаясь опуститься как можно более плавно, Эрик все равно завершает движение нетерпеливо, резко осев, и, неспособный держать спину прямо, практически падает на замершего Стэна, в последний момент едва успев перенести вес на локоть и уткнувшись лбом куда-то ему в ключицу. Горячее, затрудненное дыхание оседает на коже, шуршит ткань, безнадежно сминая кружева, рот кривится, слышится сдавленный всхлип, и рука Марша, торопясь, с трудом нашаривает завязки шнуровки корсета на чужой спине. Не хватает терпения на развязывание, вместо этого несколько сильных рывков, сотрясших обоих и заставивших впиться зубами в нижнюю губу – части жесткой конструкции разъезжаются в стороны, да съезжает окончательно куда-то в сторону сползший парик. Вытянув вторую ладонь из ослабевшего захвата, Стэн приподнимается, чтобы перевернуть их обоих и, наконец, не вжаться – врезаться пахом меж чужих бедер, вдавив в постель. Картман отвечает несдержанным стоном, все еще жалобным, но его пальцы уже ползут по спине, кусачими полукружьями ногтей оставляя жалящие следы. Ритм хаотичный, сразу быстрый – никто из них не хочет тратить время на привыкание, им нужно вот так, чтобы больно и сильно – и Стэн приподнимает чужую ногу, кажется, даже разодрав чулок – слишком сильно сжал – чтобы углубить проникновение. Эрик перехватывает мысль и оборачивает ее вокруг его бедра, подталкивая коленом и вжимая в себя ступней. – Быстрее! – хватает только на единственное слово, остаток дыхания вырывает толчок. Марш не отвечает, зажмурив глаза и сосредоточившись на ощущениях и движениях, но спустя минуту опускается на локти, чтобы зубами прихватить основание шеи – тоже мягкое и податливое, даже слишком мягкое и податливое. Картман шипит, дергается, яростно двигаясь навстречу долбящим фрикциям, подбирает мешающиеся юбки, сдавленно бормочет что-то про раздраженное. На это можно не обращать внимания, тем более сейчас, когда все, что улавливает ухо – то, как падает в груди сердце с каждым рывком, проваливаясь все ниже и ниже, чтобы в конце обосноваться в самом паху, скрутившись буквально узлом. Внутри узко, тесно, не так как в самом начале, но Картман сжимается вокруг ствола каждый раз, и от этого сосущее ощущение в животе оборачивается острейшим наслаждением. Не сдерживаясь, Стэн стонет, срываясь на совсем уж беспорядочный ритм, и замирает на точке абсолюта, полностью вогнав себя в отзывающуюся пульсацией стенок теплоту, выплескиваясь как будто бы бесконечно долго – глаза его крепко зажмурены, чтобы предоставить воображению просторный холст оборотной стороны век и абстрагироваться – частично – пока, не заглушая безостановочной литании полу-вскриков, Эрик, уже просунувший руку между телами и пробравшийся через тканевые складки, обхватив ноющий член, вдавливается затылком в кровать. Спустя две, а то и три вечности, когда Марш, то ли оттолкнувшись, то ли оказавшись отпихнутым – Картман совсем не терпит касания сразу после оргазма – откатывается в сторону, они мгновенно забывают друг о друге так, что их безразличие можно нащупать в разлитом в воздухе алкоголе.

***

… «Как договаривались. Можешь сам проверить, я все привез» «Буду ждать к двенадцати» Вытянув руку, Эрик едва успевает зажать динамик телефона, чтобы хоть как-то заглушить звук уведомления. Тело отзывается ноющим дискомфортом, практически болью на это движение, и он морщится, вытягиваясь на постели и ногой вяло отпихивая от себя безнадежно испорченный вчерашний наряд – все-таки он успел вчера его стащить перед тем, как уснуть. Подниматься ему никуда не хочется совершенно, так что он отправляет короткое сообщение о переносе встречи и, стерев переписку, уменьшает громкость до нуля. Луиджи может отсосать его яйца, если мнит себя такой уж важной шишкой, неспособной подождать – вообще-то Эрик на миссии и не обязан лично все контролировать. На кой хрен тогда ему Баттерс? Зевнув, Картман откладывает мобильник и поворачивается на бок, лицом к спокойно дышащему Стэну. Во сне тот выглядит умиротворенным – а еще является совершенно очаровательно беззащитным, но эту мысль приходится спешно промотать, чтобы случайно не поддаться соблазну. Еще слишком рано – такая интересная игра не может быть закончена сейчас, карты фактически только-только раздали – и Эрик тешит этим себя еще пару минут, прежде чем просовывает руку под свою подушку вновь и закрывает глаза.