Часы, не бейте

Часы, не бейте. Смолкни, телефон. Псу киньте кости, чтоб не лаял он. Молчи, рояль. Пусть барабаны бьют, Выносят гроб, и плакальщиц ведут. У.Х. Оден (перевод Е. Тверской)

      Никто из знавших его не удивился, когда на смертном одре герцог Кернсбургский принялся тщательно планировать собственную смерть.       На самом деле его комната нисколько не походила на помещение, в котором находится больной: без конца суетливо входили и выходили чиновники с бумагами по собственности, юридической документацией по еще неподписанным законам и всевозможными завещаниями и посмертными дарственными. Сидевший, опираясь на подушки, Навис в окружении хаоса из судебных исполнителей и дворцовых чиновников находился в своей стихии — как рыба в воде, — несмотря на то, что был бледен как простыня и слаб настолько, что мог шевелить только руками.       — Просто смешно, как ты продолжаешь заниматься делами, — объявила от дверей Хильдрида, скрестив руки и нацепив на лицо холодную маску. Она совершенно не выглядела на свой реальный возраст — седые пряди в волосах тщательно закрашивались, а на лице почти не было морщин, за исключением привычной глубокой складки между бровей. — Ты же знаешь состояние своего здоровья. Ты доработаешься до… кондиции.       — Я уже дошел до кондиции, моя дорогая, — спокойно произнес Навис. — Думаешь, фабрики в Долине Падающей Воды подойдут для приданого Бридвен, или ей подойдет что-нибудь более… эстетичное? Вроде усадьбы в Ханнарте. Но я хотел оставить ее в семье Йинена, поскольку он так ее любит.       — Отец, ей шесть лет. Сомневаюсь, что она поймет разницу.       Навис не обратил внимания на ее слова.       — Клавесин в зеленой гостиной — тот, антикварный. Изольда любит музыку, правильно? Да, думаю, он отойдет ей.       Изольда была младшей из детей Митта и Биффы. Ей было всего четыре года, и ее представление о «музыке» заключалось в беспорядочных ударах по струнам потрепанных учебных квиддер, которые Морил держал под рукой. Она, конечно же, не оценит спасенный после Восстания из загородного дома почившего графа Холанда клавесин, который принадлежал семье Нависа со времен его деда. Даже Морил ненавидел эту штуку. Клавесин был массивным, смехотворно разукрашенным и всегда немного расстроенным.       — Нет никакой необходимости обдумывать передачу каждого отдельного предмета мебели в резиденции! — возразила Хильди. — Мы с Йиненом можем разобраться с этим после… о, Аммет! — она прижала кончики пальцев ко лбу — жестом, выражающим бессильное отчаяние, который неосознанно переняла от отца.       Теперь он даже ее заставил согласиться с этой глупостью. Чего она в самом деле хотела, так это устроить скандал. Но после того, как она последние несколько месяцев злобно шипела на каждого — от детей до слуг — за шум рядом с комнатой больного, она не могла сама начать кричать на него, не показав себя горелой лицемеркой. Потеряв терпение, Хильди ушла, позволив себе немного потопать, как в старые добрые времена, поскольку просто не могла сдержаться. Этот человек ее сведет в раннюю могилу.       Она стремительно пронеслась мимо входившего Митта. Судя по грязи на сапогах и запаху конюшни, он только что прибыл из какой-то там коровьей фермы, которая опять не могла обойтись без услуг Великого Амила. Хильди изменила курс, чтобы обойти его, но Митт схватил ее за руку, перехватив по пути. Он единственный осмеливался беспокоить ее, когда она была в ярости. Даже Йинен обычно держался подальше.       — Как он? — спросил Митт.       Его лицо, как всегда, было открытой книгой. И, как всегда, это жутко раздражало Хильди. Люди не имеют права расхаживать повсюду с таким эмоциональным лицом. Но он выглядел смертельно обеспокоенным, и в ее сознание медленно — из более глубокого, более разумного, похожего на Нависа уровня — вползла мысль, что в последнее время Митт часто так выглядит. И это не обычное беспокойство о королевстве, которое (она знала это от Биффы) лишало его сна по ночам. Он боялся, что каждый раз, когда уходит по государственным делам, которые занимали почти всё его время, Навис умрет раньше, чем он вернется.       Но, как обычно, всё это спуталось тугим клубком в ее груди, и Хильди рявкнула:       — Невозможен! — и умчалась на кухню найти какую-нибудь кухарку, на которую можно наорать — хоть кто-нибудь там должен же сделать что-нибудь не так.       Митт с минуту смотрел ей вслед, а потом тихо пробрался сквозь поток чиновников и слуг, входивших и выходивших из апартаментов Нависа, пока не смог прислониться плечом к дверному косяку и понаблюдать. Почти никто не заметил его и не дал понять, что узнал. Казалось бы, это невозможно, учитывая, что он выше большинства людей, а его внешность нельзя назвать заурядной — но он умел становиться незаметным. Порой Митт задавался вопросом, было ли это следствием прикосновения Старины Аммета, или просто наследием дней, проведенных на улице, где незаметность могла спасти от удара в зубы. В любом случае он отточил искусство, надев обычную одежду и сняв глупую горелую корону, прятаться в толпе — как обычный заурядный Митт Алхаммиттсон, а не Великий Амил.       Однако с некоторыми людьми оно никогда не срабатывало, и Навис являлся одним из них. Митт прекрасно понимал, что Навис знает о его присутствии, но поскольку Навис пока ничем этого не выдал, Митт был рад постоять в стороне, позволяя суматохе кружиться вокруг него.       Оно не срабатывало и с детьми, а кто-нибудь из них всегда обнаруживался неподалеку от крыла Нависа, когда одна из семей проживала во дворце. Для тех, кто знал, в какой холодной отстраненной манере Навис воспитывал собственных детей, стало сюрпризом, что он оказался обожающим дедом — не только для детей Йинена и Хильди, но и для королевских детей и для военных сирот Морила. Все дети знали друг друга с младенчества и, кажется, не понимали, что не все они действительно кузены. Они настолько обожали Нависа, что их родители находили это слегка озадачивающим.       И, конечно же, Митт вскоре почувствовал, как маленькая рука потянула его за рубашку, а, посмотрев вниз, увидел заостренное личико среднего ребенка Морила — Халейна. Остальные двое обычно путешествовали с отцом, куда бы ни уводили его странствия, но Халейн часто болел — придворные медики считали, это связано с повреждением легких в раннем детстве, до того как Морил нашел его и привез на Север. И когда Морил был в разъездах, Халейн обретался либо с семьей Брид, либо во дворце с теми из его почетных дядюшек и тетушек, кто находился здесь в данный момент.       Халейн прошептал что-то, чего Митт не разобрал. Митт приложил палец к губам и забрал его в коридор, где присел на край наверняка дорогой витрины, заполненной фарфором со Святых Островов. Халейн был слишком большим, чтобы брать его на руки — по крайней мере не рискуя оскорбить его достоинство, — так что он прислонился к витрине в смутно знакомой позе. Митт едва сдержал улыбку, когда понял, что племянник подражает его собственной небрежной сутулости.       — Дядя, — серьезно спросил Халейн, — как сильно дедушка Навис болен?       Митт заколебался. Лицо Халейна скривилось от разочарования. -       Никто ничего мне не говорит, — пожаловался он. — Тетя Хильди просто отослала меня помочь конюхам. Я не ребенок, дядя.       Возможно, технически это не соответствовало истине, но, глядя на Халейна, Митт подумал, что он примерно в том возрасте, в каком Митт стал учеником Сириоля и участвовал в заговоре, готовясь умереть, чтобы отомстить за отца. А сам Халейн уже пережил несколько лет кровавого раздора и голода во время беспорядков, всё еще сотрясавших Юг, потеряв в процессе всю родную семью. Хильди, подумал Митт, пряталась от реальности больше, чем Халейн. Или просто дело в том, что она выросла среди людей, которые считали, что детей следует защищать от суровой правды жизни, по крайней мере — до определенного возраста. Опять же ясно, что никто не потрудился элементарно поговорить с мальчиком. Эти северяне!       — Он умирает, Халейн, — мягко произнес Митт.       Он был готов к вспышке, но вместо этого племянник серьезно кивнул.       — Я так и подумал. Когда он умрет, он отправится жить со Свирельщиком, Ткачихой и остальными?       — Не знаю. Никто этого не знает, Халейн. Главное — прожить хорошую жизнь, пока мы здесь.       — Дедушка прожил хорошую жизнь? — встревоженно спросил Халейн.       — Да, — твердо ответил Митт. — Он прожил хорошую жизнь.       Халейн снова кивнул и засунул руку в карман.       — Тетя Хильди велела уходить, потому что шум мешает ему, но там и так уже достаточно шума, а я хочу показать ему двигатель, который мне прислал дядя Йинен для моей железной дороги. Думаешь, дедушка будет рад посмотреть на него?       — Уверен, что да.       Халейн умчался. К тому времени, когда Митт дошел до больного, он уже взобрался на кровать, а Навис выгонял всех. Митт подумал, что Халейн подарил ему подходящий предлог: Навис явно был истощен. Тем не менее он не настолько устал, чтобы не восхититься крошечной моделью — идеальной копией массивных, плюющихся паром двигателей, которые уже стали привычными на железнодорожных линиях между самыми крупными городами.       Халейн собирал у себя комнате модель железной дороги между Кернсбургом и Долиной Падающей Воды и часами вырезал для нее крошечные деревья и дома. Все мальчики этим занимаются, сообщил он Митту, и это вызвало у Митта ностальгические воспоминания об уличных играх его детства, хоть он и понимал, что тот период его жизни не стоит сожалений.       Дни, когда он бегал с жестокими уличными мальчишками, остались так далеко в прошлом, что казались совершенно другим миром, а сам Митт — другим человеком. Столько времени прошло с тех пор. Наблюдая за Халейном и Нависом, Митт в который раз был потрясен (и это потрясение никогда не притуплялось, сколько бы раз он его ни испытывал) тем, что Навис — стар. Митт не замечал этого, пока два года назад не умерла Элтруда. До тех пор казалось, будто ничто не способно остановить Нависа, но потеряв Элтруду, он замкнулся в себе, как будто его настигли все годы разом.       Однако его взгляд оставался по-прежнему острым и саркастичным. И когда Навис поймал взгляд Митта, пока Халейн набирался храбрости сбегать к себе и принести всю систему железной дороги, чтобы показать взрослым, в его глазах сверкнуло скрытое веселье. Митт сжалился над Нависом и, взяв Халейна за плечо, заметил, что ему в самом деле стоит сходить на конюшню и показать новую игрушку своим лучшим друзьям, детям старшего конюха. В следующее мгновение Халейн умчался. И ни малейших признаков кашля, который еще на прошлой неделе приковывал его к постели.       — Думаю, этот мальчик определенно должен получить часть моей библиотеки, — задумчиво произнес Навис. — Ту часть, на которую еще не заявил права Йинен, конечно.       — Ты же понимаешь, как людей расстраивает, когда ты раздаешь свои вещи? — заметил невольно позабавленный Митт, садясь на освобожденном Халейном краю кровати.       Навис приподнял брови. Они стали значительно тоньше и бледнее, чем раньше, но это выражение по-прежнему заставляло Митта чувствовать себя пятилетним — до такой степени, что за прошедшие годы он так к нему и не привык.       — Люди расстраиваются по самым странным причинам. Хотя я еще не решил, кого из родственников проклясть тем кошмарным громадным портретом, который Элтруда велела написать с меня — тем, с алым плащом. Надо подумать, кто мне нравится меньше всех. Возможно, кто-то со стороны матери.       Митт засмеялся:       — О, не беспокойся насчет портрета. Мы повесим его во дворце. Наверное, в приемной. И посетителям придется смотреть на него при входе.       — Подозреваю, именно это было у нее на уме. Можно лишь надеяться на одну из тех легендарно суровых зим, про которые без конца толкуют северяне, во время которых заканчиваются дрова и сжигается вся мебель. Митт, если я больше ничего тебе не оставлю, позволь обратиться с просьбой: если тебе придется сжечь что-нибудь во дворце ради тепла, пожалуйста, в первую очередь сожги этот портрет.       — Слово чести твоего короля, — пообещал Митт, прижав ладонь к сердцу.       — Я заметил, что ты продолжаешь успешно уклоняться от написания собственных портретов, — продолжил Навис, и Митт застыл. — Не думай, будто я не знаю почему, — взгляд Нависа стал острее — будто пронзающее грудь копье. — Не то чтобы это принесло тебе много пользы.       Митт постарался как можно быстрее вернуть себе подобающее выражение вежливой озадаченности.       — Прошу прощения?       Навис подождал, пока горничная выйдет в коридор, и, убедившись, что она не задержалась подслушать, ответил:       — О, да ладно, неужели мне надо расшифровывать? Любой дурак может заметить, что ты не постарел ни на день с тех пор, как полностью повзрослел. Окружающие не замечают этого исключительно потому, что люди обычно видят только то, что хотят увидеть.       Лгать явно не имело смысла. Митта выдавало его собственное лицо.       — До сих пор поняла только Биффа, — признал Митт. — Но рано или поздно заметят. Я… не знаю еще, что с этим делать. Не наверняка. Последнее, чего я хочу — чтобы Великий Амил стал королем-богом, а это случится, если люди начнут понимать, что происходит нечто неестественное. Возможно, такие вещи никого не удивляли во времена Адона, но в современном мире люди мыслят иначе. Кутерьма с короной и кольцом уже достаточно плоха.       Навис слегка улыбнулся:       — Я знаю, у тебя есть план. Глупым ты притворяешься из рук вон плохо — еще хуже, чем раньше. Кроме того, я видел чертежи этого претенциозного уродства, которое ты называешь гробницей.       — Если у тебя есть идеи получше, я готов их выслушать, — уязвленно ответил Митт. — Я хотел, чтобы Маргаред хотя бы достигла совершеннолетия. Не то чтобы я горел желанием обрушить королевство на бедняжку Маргу, но у нее есть голова на плечах. И у нее будет Биффа, чтобы помогать ей…       Навис схватил его за руку — его тонкие холодные пальцы оказались на удивление сильными.       — Не надо, — тихо произнес Навис. — Ты знаешь, каково это, когда ты почти ребенок, а тебе навязывают королевский титул. Дейлмарк теперь стабилен — индустрия развивается, а старые графства наконец-то покорились, — но всё это может легко рухнуть от одного плохого урожая. Чтобы продолжать вести страну прежним курсом, необходима твердая рука на румпеле, Митт. Опытная рука.       Митт отнял ладонь и горько произнес:       — Забавно слышать от того, кто вложил румпель в мою руку. Значит, эта ноша моя навечно? Ни отдыха, ни отставки: Бессмертный король Дейлмарка — отныне и до времен Маэвен?       — И ты опять ведешь себя глупо, — ответил Навис, нисколько не смущенный вспышкой Митта. — Ты ведь не думаешь, что у тебя есть только эти два варианта: либо ты умираешь молодым и уходишь Зелеными дорогами, оставив скорбящих жену и детей, взвалив на плечи пятнадцатилетней девочки ответственность за твое королевство… либо правишь вечно, как низший бог? Давай же, включи свои мозги. Я знаю, как ты любишь воображать себя простым портовым мальчишкой, но я видел, как ловко ты умеешь показать людям ту сторону, которую хочешь. Уверен, вы с Биффой прекрасно сможете убедительно обелить твои волосы и придать тебе сутулость. Проживи долгую жизнь, увидь, как растут твои внуки, — и тоном, который у любого другого прозвучал бы бесцеремонно, Навис добавил: — Знаешь, как много людей хотели бы оказаться на твоем месте?       И это подводило Митта к тому, о чем он не мог думать. Его рука на краю простыни, покрывавшей ноги Нависа, дрогнула, сжавшись в кулак. Неуклюжая рука с крупными костяшками, подумал Митт, рука рабочего. Не короля. Руками короля, изяществом и осанкой короля обладал Навис.       Двадцать пять лет Митт спорил с Нависом, ругался с Нависом и огрызался на приводящее в ярость вежливое упрямство Нависа. Навис стоял за его спиной, поддерживая против сотен врагов. Он пил с Нависом. Он заставлял Нависа смеяться, и был одним из немногих, кому это удавалось. Навис бодрствовал с ним в ту ужасную ночь после смерти Хобина, когда Митт не спал три дня и половину этого времени вопил на Старину Аммета, а другую половину обвинял во всем Нависа. А потом Митт разрыдался и уснул, и проспал полтора дня.       Он давно перестал приходить к Навису за советом — по крайней мере в открытую. Но дверь Нависа в любое время дня и ночи была открыта для него. И Навис всегда, всегда говорил то, что Митту необходимо было услышать, а не то, что он хотел услышать.       Я не знаю, смогу ли продолжать без тебя.       Я не ХОЧУ продолжать без тебя.       Узнать правду об Але было ужасно. Потерять Хобина худшим из возможных способов — еще ужаснее. Большинство людей, подумал Митт, имеют несчастье похоронить одного отца. Он похоронил двоих, и чувствовал, что третий раз станет самым жестоким.       Молчание тянулось, пока Навис не сказал:       — Не передашь мне ту книгу? Я могу воспользоваться затишьем, а ты можешь вернуться к делам, от которых тебя оторвал Халейн. У меня почти не остается возможности почитать.       Нужная книга представляла собой толстый том под названием «О современной истории и сельскохозяйственных практиках в Леверете». Митт с сомнением посмотрел на нее, а, подняв, понял, что Навис в его нынешнем состоянии не сможет ее удержать.       — Знаешь, — сказал Митт, — чем дольше я остаюсь здесь, тем дольше мои министры будут гадать, куда я пропал. И знаешь, я хотел бы побольше узнать о… современном фермерстве. Я могу почитать немного вслух, если ты пообещаешь не исправлять мое произношение имен.       — Ну да, — ответил Навис самым сухим своим тоном, — уверен, фермерская история северного побережья представляет для тебя особый интерес.       Но он не возразил, когда Митт открыл книгу на шелковой закладке.       Она оказалась именно такой смертельно скучной, как он и ожидал. Он продирался сквозь серию сравнительных таблиц урожая ячменя до и после введения особого сорта, импортированного из Гардейла, когда поднял взгляд и обнаружил, что Навис заснул.       По крайней мере Митт надеялся, что он спит. Он неотрывно смотрел на худую грудь Нависа до тех пор, пока не заслезились глаза, и отвел взгляд, только убедившись, что она действительно вздымается и опускается, пусть и медленно.       Но глаза продолжали слезиться, когда он сердито опустил взгляд обратно в книгу, и ее мелкий шрифт расплылся перед глазами. «Горелый Аммет, — подумал Митт, — я плачу над урожаем зерна в Леверете». Он прижал ладони к глазам.       Голос в голове — немного похожий на его собственный, но не совсем — мягко произнес: «Знаешь, осталось немного».       — Знаю, — пробормотал Митт в ответ.       Слезы по-прежнему навертывались на глаза, пока комната не заполнилась радугами. Дело было не только в Нависе — всё обстояло гораздо хуже. Навис просто стал первым из группы людей, мысль о потере которых была для Митта невыносима. И ему предстояло потерять их всех — одного за другим. Биффу, Морила, Йинена… со временем даже его собственных детей.       Он заложил закладку, поставил книгу на место и, прежде чем встать и уйти, несколько минут сидел, наблюдая, как Навис спит. Митт не видел Хильди, пока едва не наткнулся на нее в дверях. Он не знал, как давно она стоит там. Он надеялся, что недолго.       — Митт, — произнесла она, и ее глаза расширились при виде того, как он торопливо трет лицо. — Он… — сглотнув, она замолчала.       Вместо ответа Митт спросил:       — Где Йинен?       — На Святых Островах, как обычно. Митт…       — Он всё еще… — Митт не мог решить, что сказать, и остановился на: — Здесь. Но думаю, ты должна послать за Йиненом.       Он приготовился к спору — хотя бы потому, что в эти дни с Хильди невозможно было общаться без споров. Она давно смягчилась по отношению к нему, особенно после того, как он женился на Биффе. Однако последние несколько месяцев спокойного, но неумолимого угасания Нависа возродили всю ее язвительность. Митт не видел ее такой уже двадцать лет — даже в худшие дни с Элтрудой.       Но вместо споров Хильди произнесла:       — Хорошо, — а потом несвойственным ей тоном добавила: — Митт, можешь написать ему от моего имени? Я… я думаю, что хочу немного посидеть с отцом.       Митт кивнул, не доверяя своему голосу.       Хильди поколебалась, а потом, видимо, пришла к какому-то внутреннему заключению и обняла Митта. И выглядела настолько же пораженной этим, насколько он себя чувствовал. Почему-то он никогда не осознавал, насколько выше нее. Ее макушка не доставала ему даже до подбородка.       Они постояли пару минут, вцепившись друг в друга, и с такой же внезапностью Хильди отступила. Митт посмотрел на нее: на блеск непролитых слез в глазах и на сжатую линию губ, намекавшую на несказанные слова. Она никогда не ладила с Нависом — слишком они были похожи. Даже много лет назад, когда Митт впервые встретил их, он это видел. И точно также он видел, как, несмотря ни на что, они обожают друг друга. Еще тогда он задумался, почему они так отчаянно стараются это скрыть. И годы спустя между ними по-прежнему существовало это неловкое притяжение-отталкивание.       — Я могу посидеть с тобой, — предложил Митт. — Если хочешь.       Хильди покачала головой:       — Нет. У меня есть шитье, чтобы занять себя.       Но когда он оглянулся на нее в последний раз, Хильди не шила — она сидела с прямой спиной, накрыв ладонью ладонь отца, наблюдая, как он спит.