Сашеньке Филипенко очень везет

Сашеньке Филипенко очень везет; с этим мнением давно согласны почти все ее многочисленные знакомые, так что девушка уже просто принимает это как данность — «кто я такая, чтобы спорить?». В детстве она, рассказывает мама, пытается даже где-то прочесть, не связано ли значение ее имени с богиней Фортуной, только, конечно, ничего толком и не узнает — так, мусор один и словесную шелуху. «Защитница», «помощница» и «опора» звучит очень хорошо; многим лучше, чем «судьба» или «удача», решает в конце концов Саша. Светлые пометки карандашом на широких книжных полях стираются, а их корешки покрываются пылью — она не умеет увлекаться чем-то достаточно долгое время (этого, к счастью, от нее и не требуют). Сашеньке Филипенко очень везет — ее короткие волосы, которые она постоянно перекрашивает в самые безумные яркие цвета, с первого взгляда бросаются в глаза преподавателям, и на экзаменах и зачетах никогда не возникает дурацких вопросов «кто вы, девушка? что-то я вас не припомню, вы точно из второй группы?». Рука у нее тоже считается счастливой и на сессии неизменно вытягивает самый удачный билет, хотя она добросовестно учит (или, что чаще всего — пытается учить) все вопросы, что для истфака почти что подвиг; «Ну-ка, Сашка, делись везеньем, ткни меня рукой в лоб на удачу», — то тут, то там слышит девушка в коридорах alma-mater среди бесконечного шелестения тетрадных листов и шпаргалок, и каждый раз с чрезвычайно важным и напыщенным видом небольно отвешивает одногруппнику щелбан, а потом не выдерживает и смеется. «Будем считать, что вы у нас умница», — поджимает губы преподавательница этнологии, гроза всего курса, выводя пятерку в зачетке Филипенко, уже который семестр заполненную одними «отлично» и «хорошо», и та радостно выбегает из аудитории подбадривать остальных. Автобусы, противно чавкая январской снегогрязью под колесами, проезжают мимо, а нужного, идущего до общежития — все нет и нет; «Не важно, все равно нормально сессию бы не закрыла, так что или к пересдаче выучу, или списать постараюсь», — отмахивается одногруппница, стоящая вместе с Сашей на остановке, а та опускает глаза — ей самой случайно попался единственный билет, который в ночь перед экзаменом она успела прочесть больше одного раза. Сашеньке Филипенко очень… везет, — да, после долгих размышлений девушка относит этот случай в категорию везений, пусть и весьма-весьма сомнительных — потому что в один из сентябрьских четвергов пятого семестра с ней случается Гром (и, давайте честно, слово «случается» здесь вовсе не оговорка). Игорь молчалив, серьезен и не имеет никакого понятия о том, что вообще вмещает в себя понятие «свидание»; он приносит ей цветы, а потом бежит в аптеку за лекарствами от аллергии, когда лицо девушки опухает, и она начинает яростно чихать; он зовет ее в кино на третьесортные ужастики, из тех самых, что с криворуким оператором и бездарными актерами, и в следующий раз за организацию совместных развлечений берется уже Филипенко. В Кунсткамере на них постоянно косятся и шипят сквозь зубы, потому что Саша не может сдержать хохота, глядя на эмбрионов-уродцев, плавающих в банках на полках; после пар она приходит к Игорю на спарринги и срывает голос, крича ему какую-то белиберду, желая подбодрить. «Не вижу смысла мучить друг друга», — прямо говорит она однажды, когда оба понимают, что из отношений исчез былой огонь и все постепенно скатывается в рутину; они расстаются спокойно, хорошими друзьями, не тратя время на истерики или избитое «понимаешь, проблема не в тебе…», пусть все их знакомые еще долго зубоскалят на эту тему. На память об Игоре у Саши остается ворох фотографий в маленьком альбомчике, несколько открыток и розовый плюшевый медведь, в героическом сражении с котом Вафлей потерявший левый пуговичный глаз, что, в общем-то, не так уж и плохо. «Вы выглядите счастливыми, я очень рада за вас», — честно пишет она Грому, когда, спустя несколько лет, он рассказывает ей о Юлии Пчелкиной и присылает совместную фотографию; девушка Игоря широко улыбается со снимка и нежно прижимается к его груди, и Александра правда рада, что у того все идет хорошо. Сашеньке Филипенко очень везет — она не теряет ключи, не забывает дома важные документы и не проезжает свою остановку, задремав ранним утром в вагоне метро, прижатая к дверям огромными портфелями младшеклассников и авоськами спешащих в поликлинику старушек. На работе, конечно, хватает длинноногих размалеванных дур, распускающих сплетни, половина из которых явно добилась своей должности с помощью полезных знакомств, но Александру, переставшую ярко красить волосы и почти полностью перешедшую на офисный дресс-код, те совершенно не замечают и не воспринимают всерьез — тем лучше, с облегчением думает она. В остальном же все хорошо: хозяева съемных квартир, попадающихся ей, не приезжают без предупреждения, соседи за стеной не выясняют отношения оглушительными криками и не дебоширят, а старый Вафля, отжив свой недолгий кошачий век, умирает быстро и без страданий. Сашеньке Филипенко необыкновенно везет, и в Венеции вместо нее умирает Юля, сломавшись в последней агонии; чудовищные шахматы, мертвые искореженные люди и безумная усмешка Разумовского будут видеться Александре в навязчивых снах и через неделю, и через месяц, и через год (через долгие, долгие годы). Она сидит в углу клетки в пятнах чужой крови и судорожно ощупывает горло, закованное в ошейник-удавку с тускло мигающей синей лампочкой, будто это ей, Саше, оторвало голову, а отвратительный хохот спятившего миллионера и неистовый вопль Игоря, скрючившегося на полу роскошного дворца, сливаются в один гул. Юлина рука, упавшая ей на колено, еще совсем-совсем теплая, но Филипенко старается выбросить это из головы хоть на мгновение, хоть на это жалкое «сейчас»; короткие рыжие волосы закрыли журналистке лицо, но так даже лучше. Ладонь Вани, лежащая на ее плече, ужасно холодная и отчего-то тяжелая; он говорит что-то про то, как же сильно им двоим повезло — они выжили, выкарабкались, совсем скоро их увезут домой и все вернется на круги своя, а Саша физически чувствует, как в ней что-то ломается. Саша кричит.