Unsterbliche Geliebte

Булочнику Фишеру пришлось в очередной раз выслушивать крики и оскорбления со стороны трактирщика. Вестфалия была слишком велика для новых известий и слишком мала для сдерживания грязных слухов. Сегодня повторилась очередная история с придворным музыкантом Бетховеном. Мужчина в который раз напился до безпамятства и устроил погром в харчевне, спровоцировав настоящее побоище, что обернулось для него ссадинами и синяками. Но, к счастью для него, мужчина был слишком пьян, чтобы ощутить хоть какую-то боль. Напротив, он даже не собирался умолкать. Своим могучим и резким голосом, натренированным за годы пения в хоре, он начал исполнять различные пивные песенки, распевая их с былыми обидчиками за очередной кружкой хмельных напитков. Иоганн занимал достаточно высокое положение в Бонне, прислуживая тенором в придворной капелле, и частенько выступал перед самим курфюрстом. Он весьма недурно играл на клавесине и скрипке, чем вызвал признание как человека, не обделенного талантом. Так что у этого человека были все поводы для гордости, но они уже давно переросли в гордыню. В то время, как пьянство и разгул на фоне извращенного самолюбования сразу же принижала все его достоинства как способного музыканта. Порой он не просыхал целыми днями, не отрываясь от бутылки спиртного. Многие ищут в пьяни покой и забытье, но Иоганн, напротив, свирепел с каждой выпитой каплей. Он мог позволить себе наведаться в бордели, частенько бывал в игорных домах, а простые трактиры стали для него вторым домом, что плохо сказывалось на его жилище изначальном. Как правило, Иоганн быстро заводил себе друзей-собутыльников и предлагал продолжить застолье у себя совершенно бескорыстно. Эрнста Фишера, владельца пекарни и по совместительству арендатора, это особенно раздражало. Ему осточертело наблюдать, как каждые выходные проходила одна и та же сцена. Издалека можно было заметить эту высокую фигуру, что еле держалась на ногах, и из любого конца города можно было услышать его пение, на пару с поддерживающими его забулдыгами. Люди изо всех сил старались обходить мужчину стороной, обходили нужные улицы, сворачивали в сторону, лишь бы не сталкиваться с ним. Громадный, жилистый и с довольно крепкими и большими ручищами, Иоганн напоминал разъяренного быка, которого используют для представлений в каком-нибудь испанском театре. На нем была накинута шинель, что принадлежала его деду-мигранту Людовику и которая давно впитала в свою ткань запах спиртного. Лицо его было круглым, и особенно был выразителен нос, напоминающий свеклу. Что смешно, учитывая значение фамилии «ван Бетховен» — «грядка с красной свеклой». Хоть у Иоганна и имелась благородная приставка «ван», она мало что значила в Вестфалии, да и лицом он походил на очередного варвара Теодориха, что ворвался в Рим. Свои волосы, между тем, он аккуратно причесывал и регулярно брился. Даже несмотря на свой запущенный алкоголизм, мужчина всегда заботился о своем наружном облике, ибо выступал перед курфюрстом. Так что в общих чертах мнения насчет Иоганна были противоречивыми. Во время выступления перед лицами голубых кровей или же лицами с трясущимися кошелями вся его грубость и жестокость испарялась, уступая место потаканию и хвастовству. Так что в Иоганне одновременно уживались три человека и довольно непонятным образом. Самовлюбленный музыкант, который не знал для себя отказа и частенько приписывал себе невиданные силы, не уступал вежливому льстецу, что способен целовать ноги за пару монет. И все это вместе с обычным пьянчугой, всегда готовым пустить в ход грубую силу. Тем не менее, собутыльников он находил быстро и никогда не напивался в одиночестве. С самого детства ему были ближе шумные компании, и в некоторых случаях ему выпадала роль лидера и души коллектива. То же самое наблюдалось и сегодня вечером в пивоваренном пабе Bonnsch Macholt, которым издавна руководила семья Винцергофф. Рудольф Винцергофф, равно как и его отец, а до него дед и прадед, готовил уникальный, исконно вестфальский сорт пива «Кельш». Вестфалия, как и ее столица, была приветливой для земледельцев местностью, чью почву орошала могучая река Рейн. У этой земли была великая и богатая событиями история. Увы, почва, казалось, впитала в себя не только речные воды, но и кровь множества воинов, которые пали, сражаясь на этой земле. Возможно, именно благодаря крови легионеров и варваров, рыцарей и еретиков, местные напитки выгодно отличались на фоне остального пойла. Сама же пивоварня Bonnsch Macholt представляла собой обширное здание чуть ли не в центре города и всегда пользовалась успехом у посетителей. Андреас Винцергофф построил этот трактир еще полтора века назад, обладая огромными навыками в пивоварении, и постепенно передавал это своим многочисленным потомкам. Нынешний хозяин заведения, Рудольф, сделал капитальный ремонт трактира, придав ему изысканный блеск, и даже выстроил его в форме венской кофейни, отказавшись от привычной атмосферы деревенского паба. Но этот шаг был даже к лучшему. Таким образом обычная таверна превращалась в прекрасное и даже изысканное убежище от повседневной суеты. Теперь, стоило путнику только переступить порог, он сразу же замечал простор заведения. Двухэтажная харчевня с успокаивающими обоями кофейного оттенка и даже группой собственных менестрелей для развлечения гостей. Интерьер был выдержан в стиле знаменитых ресторанов Вены и Парижа, двух самых прекрасных городов Европы, поэтому сюда заглядывали и простой люд, и состоятельные личности. Для Иоганна ван Бетховена с его претензиями на собственную элитарность таверна стала вторым домом. Правда, тот считал своим долгом поспорить или набить физиономию менестрелям, показывая им «как следует играть на музыкальных инструментах». Рудольф долго выносил жалобы от прислуги, но просил их относиться терпимей к этому хоть и нежеланному, но зато прибыльному гостю. Иоганн никогда себя не сдерживал и ни в чем себе не отказывал, выпивая одну кружку за другой. Иногда мужчина покидал бар, чтобы направиться в игорные дома. Азарт также был у него в крови, а игра в карты стала для него очередной зависимостью. Однако он не был отвратительным игроком, совсем наоборот. За годы практики ему удавалось неплохо и безнаказанно жульничать, получая себе второй заработок для пьянок в Bonnsch Macholt. Но сегодня на улицах Бонна не было слышно его знаменитого пения, пьяных ругательств и шуточек, выпускаемых в обществе таких же прогнивших людей, как и он сам. Вечер пятницы был для него настоящим праздником, а в этот вечер Иоганн выпил слишком много даже по собственным меркам, побив свой рекорд. Вознаграждением для него стали полное беспамятство и приступ тошноты прямо в этом августейшем заведении. Ярость Винцергоффа переполняла всю его сущность, и он, позабыв о деньгах, вышвырнул наконец противного ему посетителя. Владельцу уже осточертели его нелепые шутки, крики, непонятные мычания и всяческие басни про личную похвалу курфюрста и талант, который передался его детишкам. Кроме своего музыкального слуха, Бог подарил ему девять детей, из которых выжили лишь четверо, что было нормой для этого времени. Женой ему приходилась болезненная и слабохарактерная девушка с говорящим именем Мария-Магдалина, в девичестве Кессерих. Она была дочерью шеф-повара и в основном не покидала кухни. В начале своего брака она строила себе сказки, надеясь, что выходит за талантливого и энергичного мужчину, представляя себе истории из бульварных книжек, однако реальность разбила ее фантазии. В итоге она сама пристрастилась к алкоголю, окончательно подорвав свое слабое здоровье. К сожалению, иного способа успокоиться и прийти в себя после регулярных побоев мужа она не находила и поэтому пыталась быть ласковой для своих детей, которых, как сказано выше, у нее осталось четверо. Старший сын Людвиг, затем Каспар, Иоганн-младший и совсем еще младенец — милая девочка Мария. С каждым из семейки Бетховенов, Винцергоффы и Фишеры что сдавали им квартиру были знакомы лично, поэтому иногда высказывали им признаки своего сочувствия. В рамках позволенного конечно, ведь они совсем не собирались тащить их на своем горбу. Когда, глава фамилии в нелепом состоянии разлеживался у ворот трактира, испачкав свою одежду и дорогу своей блевотиной, Рудольфу пришлось наведаться к Бетховенам лично, чтобы те доставили мужчину домой. Делать это лично, старику крайне не хотелось, и для него было куда легче обычная прогулка, нежели быть поводырем для Иоганна. Винцергофф поздоровался с булочником Фишером и затем они оба направились на второй этаж его пекарни на маленькой улочке Bongasse. Казалось, мужчины намеренно ступали по ступеням лестницы так громко, чтобы подготовить семью к своему прибытию и дурным известиям. Другие квартиранты Фишера, высовывались из своих нор, желая понаблюдать. Даже в воздухе чувствовалась предстоящая истерика, и чуть ли не все жители этого домика завороженно ожидали начала этой бури. За исключением уставшего юноши лет шестнадцати, который в очередной раз заперся в своей комнате и полностью погрузился в свои размышления. Это был тот самый Людвиг - неудавшийся Моцарт номер два, наследник Иоганна и главная опора для матери и малолетних братьев. Видимо у Бетховенов все таки есть некоторая отличительность, хоть и дурная. Если весь город знает отца благодаря его алкоголизму, сын запомнился своей вспыльчивостью и странностью. Внешний вид и мнение окружающих не заботили Людвига ни на мгновенье, в этом он совершенно не походил на отца. Лишь благодаря стараниям матери, он хоть как-то принимал достойный облик. Бетховен-младший нередко забывался в пространстве и времени, не вспоминая как проходил по городу и между тем во время этого процесса он упорно жестикулировал и говорил сам с собой, а его злостная физиономия отпугивала всех прохожих. Комната, в которой он родился и вырос была маленькой, пыльной и со слабым освещением. Маленькое окошко, через которое еле проикали солнечные лучи поддерживало ощущение сумрака даже когда на дворе стоял полдень. Сейчас, он опять отгородился от всего окружающего мира в полете собственных мыслей и пронзительно рассматривал сад Фишера через свое окошко. Что привлекло его в простых цветках, которые порой забыли поливать? - Простите, герр Винцергофф, но Людвиг сейчас занят. Думаю, я в состоянии совладеть с мужем и привести его домой, покончив с вашими неудобствами, - неуверенно пробурчала Мария, ощущая на себе взгляд прибывших гостей. В какой-то степени, она так и осталась ребенком - милым но беззащитным. Ее черные, как смоль, кудри скрывали от осуждения заплаканное лицо, которое выглядело куда моложе своих тридцати восьми лет, и издалека она даже походила на ту, скромную невестку, которой только исполнилось восемнадцать. Жена самого Эрнста Фишера - Гертруда, находилась ей ровесницей, но быстро пополнела и утратила свою фигуру. Поэтому она смотрела на женщину с неприкрытой завистью, а иногда и с жалостью. Ведь Иоганн так и не оценил красоты своей суженой. - Разбудите вашего Людвига! Мне, к вашему счастью, не все равно что творится с четой Бетховенов. Вам не удастся совладать с Иоганном, скорее всего вы вернетесь домой в одиночестве, а вашего мужа заберут жандармы. Я понимаю, что вашему сыну порой необходимо побыть одному, но в таких ситуациях он становится главой семьи, и ему надо решать серьезные проблемы, - Фишер умел произносить тревожные вещи таким образом, что его хотелось отблагодарить. Он с самого начала наблюдал за этой семьей и в особенности за Марией. Иногда он даже предпринимал попытки склонить ее к адюльтеру, но женщина храняла непонятную преданность своему жестокому супругу. Вскоре, Фишер начал замечать как легко женщина поддается различным болезням, и для своего же здоровья бросил все свои начинания в этом плане. Однако интерес к квартирантам не погас. Многие жаловались на грубый характер и отчужденность Людвига, но Фишер знал причину подобного поведения. Еще с раннего детства в мальчонке ощущалась некая особая энергия, он был непослушным ребенком, способным на баловство и в нем чувствовался некий артистизм и отсутствие какого либо страха перед публикой. Отец вознамерился воспользоваться его способностями и изваять себе второго Моцарта. Не вышло. - Вы, не понимаете. Ему сложно покинуть это состояние и вернуться на землю, порой он может застыть на несколько часов, и не надо волноваться. Зачем, ему в очередной раз тревожиться? - сопротивление Марии вызвало лишь улыбку на лице Винцергоффа, а Фишер лишь оссмотрел ее своим скептичным взглядом. - Ваша самоотверженность достойна похвалы, но... - Спокойно, я вернулся на эту грешную землю. Не стоит и дальше поучать меня или мою мать, совсем скоро человек, которого мне приходится называть отцом, перестанет вам докучать, - голос Людвига в чем-то был схож с отцовским, но были и различия. В его речи ощущалось твердость и решительность, слова были произнесены быстро и достаточно громко, без надменных пауз или же повышения тона, что было характерно для Иоганна. Юноша лишь подошел к своей матери, чтобы ответить на ее объятия и без лишних слов. - Мама, столь милая и дорогая для моего сердца сестра. Эти люди правы, зачем тебе заниматься столь противным делом, когда у тебя есть здоровый сын? Я почти взрослый и мне уже не нужна твоя ласка и забота. Лучше зайди в очередной раз к другим своим детям, поцелуй их и поведай им сказку о Красной шапочке. Я приведу домой отца и уложу его на кровать. Не бойся, я не позволю ему к тебе и пальцем притронуться, клянусь! - в определенные моменты его вспыльчивость и прямолинейность исчезала, открывая удивительную нежность, которую испытывал Людвиг к своей семье. Эти слова он произнес почти шепотом, после чего последовал милый поцелуй в щеку. Затем парнишка оттолкнул своих гостей, не обращая внимания на изумленные глаза Вирценгоффа и накинув на себя шинель, вышел на улицы ночного Бонна. Стоило Людвигу вырваться из этого шумного окружения, как он в то же мгновение глубоко вздохнул. Небольшая капелька одиночества облегчала его, и служила успокоением пред грядущей баталией. Фигура бродящего по улицам юноши, совсем не походила на опьяненное шествие его отца. В целом, сын походил на отца внешне и ему досталось такое же крепкое телосложение и сильные руки, которые вполне могли принадлежать сыну кузнеца. Как говорилось ранее, Иоганн хотел и пытался казаться патрицием, на деле походил на вестгота-разорителя, с диким и упорным стремлением скрыть свою истинную - варварскую натуру. Но в походке его сына чувствовалось спокойствие, которое достигалось благодаря отрешенности. Людвиг не оглядывался по сторонам, а просто двигался вперед. Своими движениями, он более походил на самого Аттилу (с которым, его впоследствие начнут сравнивать) или же другое мифическое существо из греческих преданий. Словно этот чудаковатый юноша действительно не из мира сего, а очередной сатир вырвавшийся из леса. Если его отец старался объявить на всю округу, то сын двигался неприметно и появление его зачастую было неожиданным. Можно и дальше проводить тему различии отца и сына, но привлекать к себе внимание, в равной степени умели оба. Тем временем Людвиг уже стоял у ворот Bonnsch Macholt, но Иоганна нигде не было видно. Ребенку пришлось обходить здание, и когда его поиски родителя достигли успеха, тот замер в ужасе от шока. Великий тенор курфюрста валялся в канаве подле трактира мертвецки пьяный, со следами собственной тошноты и сжимал в руках какой-то клочок бумаги. От могучего Иоганна исходил запах, родимый запаху свиньи, которой находиться среди грязных луж не стыд, но удовольствие. Даже сейчас, на лице отца была заметна некоторая ухмылка. Сын лишь гневно выхватил лист из рук отца, причем с такой силой что порвал бумагу по краям. Уважаемый Иоганн ван Бетховен, с прискорбием вынуждены сообщить что капелла боннского оркестра больше не в силах выдерживать ваши пороки, в угоду вашему таланту. Слухи о вашем распутстве и алкоголизме дошли до двора могущественного курфюрста Максимилиана Франца, и он преисполнен гнева от новостей. Сам факт того, что перед ним выступал человек со столь низменной, по его словам "животной" натуры, кажется ему личным позором. Известно, что у голландцев приставка "ван" не обязательно означает дворянское происхождение, и наш господин уверен, что вы по своему происхождению, плебей и не более того. Вы не заслуживаете называть себя дворянином, даже по обстановке вашего жилища. У вас стабильный доход, но ваша семья живет в нищете. У вас хороший голос, но его нельзя назвать великолепным. У вас хорошие навыки заводить друзей, но, как правило, ими становятся лишь такие же сомнительные личности как вы. Самому оркестру трудно выдерживать насмешки над первым тенором, но вы путем своих похождений будто призываете их. Незаменимых в мире нет, и, к сожалению, от вас куда больше урона, нежели пользы. С трудом объявляю о вашем увольнении, Иоганн, и искренне надеюсь, что эта новость заставит вас изменить свое мнение к жизни и к окружающим. Эти строки нанесли удар прямо в сердце молодого Бетховена. Как бы он не презирал своего отца, но именно он являлся кормильцем семьи, а следовательно, с этой минуты его семья находится в состоянии еще большей нужды, чем раньше. Как справиться с этим? Он уже бросил школу, чтобы помочь семье своим заработком, а теперь ему придется трудиться словно негру на американских плантациях, ради спасения своей семьи. А что отец? Его прогнали с работы, а тот лишь улыбается и устраивает сцены в трактирах. С откровенной ненавистью, тот потащил его тяжелую и грязную тушу за собой, через весь город в сторону дома. "Неужели мне суждено навеки остаться в памяти людей как сына Иоганна? Я вынужден смириться с этими осуждающими взглядами, шепотом за моей спиной, а порой и откровенными издевательствами. Нашей фамилии пришлось понести столько лишений из-за непутевого главы семейства. Из-за него я прервал свое обучение в десять лет, ведь мой горячо любимый папочка истратил весь доход в этой проклятой таверне. То, что происходило до десятилетия, я хотел бы забыть. Гнев переполняет все мое нутро и я просто не знаю как выпустить его. Теперь мне придется работать с удвоенной силой" Юноше пришлось проявить усилие чтобы поднять отца на ноги, используя в качестве опоры фонарный столб. Потянув Иоганна в свою сторону, Людвиг непроизвольно вызвал приступ тошноты и вскоре отцовская похлебка оказалась на сапогах юноши. Тот лишь недовольно пробурчал, а после понес родителя домой, удерживая его своим плечом. Тяжесть взрослого, мужского тела сказывалось на состоянии молодого и не окрепшего организма, который благодаря материнской крови не считался оплотом здравия. Людвиг чувствовал себя перегруженным золотыми слитками верблюдом, что бороздит Сахару. Только этот груз вызывал не гордыню, а стыд. - Ты хотя-бы осознаешь, что говоришь вслух? Сынок... И после этого удивляешься множеству каверзных слухов на твой счет. Сам виноват, Людвиг. Своей юродивостью ты знаменит на весь Бонн, так что не тебе говорить о позоре. Как только сын услышал отцовскую речь, в первые мгновения он почувствовал ощущение паники, которое быстро рассосалась среди океана злости. Бетховен-младший продолжал вести своего отца по городским улочкам, ощущая на себе посторонние взгляды и старался двигаться в полном молчании и не проявлять на своем лице и признаков эмоций. Бетховен-старший, сразу же бы заметил слабину в душевной броне своего отрока, чтобы в очередной раз мытарствовать над ним. - Твоя мать избаловала тебя, а мне стоило быть строже. Как я мог забыть обычный закон воспитания, а ведь я надеялся на тебя. Думал, что тебе передалась хотя бы КАПЛЯ моего таланта. Я мечтал сотворить из тебя нового Моцарта, а получил безумного оборванца. В воображении Людвига, расстояние пройденное до Bongasse-strabe не уменьшалось, и эта дорога будет продолжаться вечно. Как же сильно он жаждал бросить своего отца, оставить его в этой канаве, из которой сам и вытащил. Какую пользу этот мужчина предоставил для своего семейства? Если взглянуть со стороны этого молодого отцененавистника, Иоганн теперь и действительно не был необходим для Бетховенов. Мать Мария Магдалина хоть и не обладает крепким здоровьем, не может оторваться от младших детишек, а сам Людвиг с ранней поры вынужден зарабатывать для семьи. От отца же исходили одни убытки. - Оставь его. Он тебе не нужен. Брось его среди мусора, - эти голоса не умолкали, они просто взывали к сознанию Бетховена, и это далеко не первый раз, когда сын помышлял недоброе против отца. Жестокие образы и картины далеко не впервые проявлялись в голове молодого человека, что был по-большей части предоставлен лишь себе. Он не получил ни капли внимания, ни капли похвалы со стороны своего родителя, и теперь перед ним поднимался вопрос. Каждый мальчик вырастет в мужчину, поэтому детям и подросткам необходим пример для подражания, и первым в этой роли всегда выступает отец. Но у этого юноши, отец предстал как зловещее напоминание, кем он становится на хочет. Несмотря на свою злобу, он признавал что отец обладает талантами, умом и даже красноречием, но ничто из этого не принесло счастья. Сына поглотил страх, оказаться таким же, как отец. И после своих размышлений, молодой лик взглянул на зрелый. Одно лицо принадлежало шестнадцатилетнему и в нем, сразу же заметен голодный простолюдин. Как ни странно, на коже замечались следы детских недугов, а сама она была на удивление смуглой и это в Вестфалии... Глаза почти бесцветные, и с первого взгляда их можно было посчитать серыми. На самом деле это блекло-голубые, схожие с грязными льдинками. Зрелое лицо в этом плане побеждало юность. Иоганн заботился о своей внешности, благодаря чему сохранил гладкость. Вместе с этим, для своего ребенка и жены это был грозный облик деспотичного отца. Свои жесткие методы и порицания, мужчина называл "воспитанием настоящих мужчин". Сначала он намеревался сделать из старшего сына виртуозного композитора, однако тот не проявил особого мастерства. В борьбе с его нарастающими странностями, где одни пытались решить дело разговором, Иоганн сразу же прибегал к розгам, пытаясь силой выбить дурь из непутевого отрока. Отец стыдился сына, не меньше. Когда юность и зрелость пересеклись глазами, со стороны первой чувствовался страх, а затем и злость, тогда как аргументом второго выступило жесткое порицание. В этот момент Иоганн прекратил бросаться оскорблениями в адрес сына и сосредоточился чтобы сломить его взглядом. В этой атмосфере молчания, они наконец и вернулись в свою маленькую квартирку.