Дружба крепкая

*** Сильные руки Птолемея задрожали и резко ослабели от накатившего страха на грани ужаса, когда он подхватил покачнувшегося друга. Ещё недавно тот выглядел почти как обычно. Разве что уставшим. Но следы усталости давно отметили лицо Александра. И создавали странное почему-то пугающее сочетание с его всё ещё кипучей энергией и страстью. А может, то была не столько усталость от множества дел, сколько досада на препятствия в замыслах. Да горечь от растущих со временем потерь. В течение прошедшего часа Александр стал делать всё более длинные паузы в разговоре. И Птолемей заметил это. Но не придал этому большого значения, списав паузы на возрастающую задумчивость друга. И вдруг такое. Птолемей мгновенно понял, что дело очень серьёзно. Причина внезапного недомогания друга могла быть только одна. Это не могло быть что-то пустяковое вроде недосыпа. Александр всегда быстро восстанавливался и приходил в крайне бодрое и деятельное состояние, как бы он ни уставал. И тем более его никогда не качало. Если не считать его состояния после потери Гефестиона, но там была особая ситуация. Ведь Гефестион был особенно дорог Александру. Больше всего Птолемея напугало то, что кожа и одежда Александра мокрые от пота. И это — при нынешней прохладе. И это при том, что обычно кожа царя оставалась сухой и горячей. Это было его особенностью с детства. «Яд!» — пронеслось в голове Птолемея. — «Моего царя отравили! О боже…» Это было плохо. Очень плохо. И не только из-за того, что Александр был нужен живым царём — и Птолемею, и другим друзьям и соратникам, и всему государству, а может быть и всей Ойкумене. Но и потому, что Александр нужен был Птолемею сам по себе. Просто как человек. Как явление. Конечно, в боях Александр не раз бывал ранен. И серьёзно. Но так то раны. Но не смерть же. Птолемею казалось, что Александр не должен умирать в принципе. И если бы Александр умер, то для Птолемея это было бы нарушением мирового порядка. Тем более так и теперь. Вот если через много лет, в глубокой старости — тогда другое дело. Там может быть и другой расклад. Но не сейчас. Птолемей не мог бы смириться с тем, что его друга и кумира больше нет рядом, нет в мире. Для Птолемея потерять Александра было равнозначно потере солнца. Настолько солнцеподобной казалась ему удивительная личность Александра, всё его существо. Птолемей очень хорошо разбирался в людях. Благодаря развитой наблюдательности и богатому опыту. И он давно понял, что его друг, а может быть и брат — создание необыкновенное, сверхчеловеческое. А со временем по мере проявления Александром всё новых талантов эта уверенность только крепла. Птолемей и без слов жрецов, объявивших Александра сыном бога и богом, сам давно для себя решил, что Александр если и не бог, то что-то очень на бога похожее. Это ощущение божественности друга обострялось в моменты, когда жизнь Александра бывала в опасности. И ощущение неспособности смириться с потерей друга. Поэтому Птолемей давно старался быть начеку и оберегать жизнь друга. В том числе и в битвах, если Александр не отправлял Птолемея командовать другой армией. В совместных битвах Птолемей старался присматривать за неистовым другом. При всей своей ловкости тот бывал столь яростен, так упорно лез на самые опасные участки, что защита была необходима. Со временем Птолемей стал чуть ли не официальным телохранителем царя. Вдобавок к тому, что он же был и одним из его главных советчиков и советников. К тайной радости Птолемея, он чувствовал, что становится Александру всё ближе. Что тот всё охотнее беседует с ним. И не только о государственных и военных делах, но и на философские или лирические темы. Было заметно, что эти темы интересуют царя всё больше и больше. И что он охотно уделял бы им намного больше времени, если бы не занятость. В душе Птолемей радовался возросшему вниманию друга-кумира как ребёнок. Раньше он мог только мечтать о таком уровне душевности при общении с Александром. Но давно смирился с тем, что из всех друзей при всей дружбе с ними всеми Александр особо выделяет Гефестиона. Так что Птолемей не стремился вытеснить занять место Гефестиона в душе Александра. И продолжал спокойно и скромно выполнять свои всё более многочисленные обязанности, которые добровольно взваливал на свои плечи, чтобы разделить бремя Александра. Птолемей понимал, почему Александр выделяет Гефестиона — у того был непревзойдённый талант поддерживать веру Александра в свои возможности. И Александр совершенно справедливо не раз отмечал, что обязан своими победами Гефестиону, а без него был бы не столь успешен. Что ж, ему было лучше знать. При этом умница Гефестион никогда не подчёркивал своей особой роли, не искал в ней никаких выгод для себя лично. Разве что кроме выгоды быть вблизи Александра. Казалось, ничего другого ему и не надо. Это Птолемею тоже было понятно. Для него тоже общение с Александром само по себе было главной наградой за помощь в его делах, за участие во всех авантюрах, которые давно превратились в серьёзные мероприятия невиданного размаха. И вот теперь он наконец-то тоже может наслаждаться этим общением. Конечно, Птолемей не выражал свою радость от общения так бурно, как переживал её в себе. Ограничивался формами, подходящими их возрасту и статусу. Хотя около Александра Птолемей чувствовал, что в нём просыпается мальчишка. Может, потому, что и в самом Александре тоже до сих пор осталось слишком много мальчишеского. Конечно, он это не демонстрировал при всех. Но наедине с друзьями детства сбрасывал с себя маску владыки империи. *** Секундная растерянность Птолемея сменилось лихорадочным соображением — что же делать. Надо было срочно звать лекарей. И при этом не поднять панику, оставить инцидент в тайне. Птолемей попробовал поустойчивее усадить Александра и отстраниться. Продолжая с тревогой следить, не становится ли тело Александра холоднее. Птолемей и сам уже покрылся потом за компанию. — Рана, — вдруг тихо простонал Александр. Рана? Птолемей бегло осмотрел его в поисках раны. Но не заметил никакой раны. Да он и знал бы о ране, если бы она была. Или беспокоит давняя рана? — Твоя рана, — добавил Александр. Птолемей ничего не понимал. Причём тут его раны? Тем более тоже давние. — Трава… — совсем тихо прошептал Александр. Теперь Птолемей понял. Наверное, Александр говорил о той траве, которой сам спас Птолемея, когда тот умирал от яда стрелы. Удивительная тогда история получилась. Счастливая для Птолемея. И очень показательная в плане отношения Александра к друзьям. А заодно — в очередной раз подтвердившая мнение Птолемея о сверхчеловеческой природе Александра. Никто не знал, как спасти жизнь Птолемея. И Александр тоже не знал. Но ему приснилась трава, которой можно вылечить Птолемея. Трава из сна царя была найдена и испробована. И что самое удивительное — после той травы Птолемею в самом деле стало лучше. А затем он почувствовал себя совсем здоровым. И особенно его сердце грело то, что траву подсказал сон Александра. Значит, тот так сильно хотел спасти Птолемея, так дорожил им, что ему удалось найти лекарство даже с помощью вещего сна. И вот теперь Александр, похоже, предлагает попробовать той же травой спасти жизнь ему самому. В самом деле, почему бы не попробовать. Они ничего не теряют. Вот только где её взять немедленно? Разумеется, запасы той травы были сделаны и имелись. Но не под рукой же. Хотя нужно было, получается, иметь её всегда при себе. Александр прошептал: — На… поясе… Трава на поясе у Александра? Птолемей поискал в широком поясе-сумке. Травы не было. Но был небольшой сосуд. Может, это вытяжка из травы? Птолемей откупорил пузырёк и поднёс его к уже посиневшим губам Александра. Молясь, чтобы это помогло. Опустошив пузырёк, Александр совсем без сил прислонился к Птолемею. Тому оставалось только ждать. Через минуту Птолемей хотел было пойти за лекарем, но Александр в неожиданной силой вцепился в него, как ребёнок в мать. Пришлось задержаться. Дыхание Александра постепенно восстанавливалось. Спазм ужаса начал отпускать сердце Птолемея. — Надо позвать лекаря, — неуверенно пробормотал Птолемей. — Нет, — упрямо, хоть и слабым голосом, возразил Александр. — Тогда скажи, чем я могу помочь тебе. — Уже помог. Теперь всё нормально будет. — Значит, в пузырьке был настой той волшебной травы, которая тебе приснилась и спасла меня от яды стрелы? — Да. Эта трава творит чудеса. Сейчас совсем приду в себя… — Что с тобой было? Яд? — Похоже… — Ты весь мокрый. Надо переодеться. А то ещё и простынешь. — Хорошо… — Кто это мог сделать? Александр слабо улыбнулся. — Разве у меня мало недругов? Кто угодно… — Отравителя нужно найти. Александр покачал головой. — Не нужно. — Почему? — Это бессмысленно. — Тогда он попробует снова. — Да. А потом ещё. И ещё. Пока не добьётся желаемого. — Поэтому нельзя ждать, когда добьётся. — Птолемеееей, — протянул Александр. Совсем как в детстве, когда они спорили. Как-то снисходительно, ласково и очень обаятельно. Они тогда много спорили, обсуждая что-то. И хотя их мнения часто совпадали, но не всегда. И не всегда сразу. И тогда Александр также мог протянуть имя оппонента. Причём с такой неподражаемой интонацией, что у того сразу появлялось ощущение, что он не прав, хоть пока и не понял, в чём и почему. Гефестион никогда не спорил с Александром, каким бы ни было его собственное мнение. Гефестион просто верил Александру, искренне считая, что тот всегда прав. А вот Птолемей спорил очень настойчиво. Если его мнение отличалось от мнения Александра. Он считал, что нужно разобраться. И, если он не прав, то нужно понять, в чём. Разумеется, он считал, что он заслуживает объяснений. А если прав он, Птолемей, то должен постараться убедить в своём мнении и Александра. Ведь тот и сам умён. А значит, сможет понять свою ошибку, если ошибается. Правда, ошибался Александр нечасто. И даже если с какими-то его решениями кто-то не соглашался, то позже оказывалось, что прав всё же Александр. Особенно это стало важно, когда начались походы, битвы и строительство нового государства. Здесь решения часто бывали весьма неочевидными. Но правоту Александра доказывал сам ход событий. Правда, иногда спустя значительное время. Однако и он мог ошибаться. Да, редко. Но мог. И тем важнее было помочь ему найти ошибки, осознать их и удержать от них И вот сейчас у Александра снова оказалось своеобразное мнение. Но по такому вопросу, когда ошибаться нельзя. Ставка — его жизнь. И будущее их государства. Хотя и раньше отрешений Александра тоже часто зависело, победа или поражение, жизнь или плен, рабство и смерть. — Что ты собираешься делать? — спросил Птолемей. — Правильно ли я понял, что ты не собираешься искать и наказывать отравителя? Александр кивнул. Птолемей заметил оттенок удовлетворённости в этом кивке. — И как же нам тогда защитить тебя от новых покушений? — Есть один способ, — как-то загадочно, но почти весело ответил царь. — Какой? — Вот смотри. У кого-то есть цель убить меня. Что может помешать этому? — Наличие у тебя защиты. Наказание виновных. — Угу. И сколько придётся наказывать и искать? Заговор за заговором? Наказание за наказанием? Ты же знаешь, сколько уже было раскрыто заговоров и сколько было наказано. Мне это надоело, Птолемей. Если бы ты только знал, как надоело. — Я понимаю. Но это… неизбежно. Такова участь царя. — Да. А это значит, что есть только один способ покончить с этим. Раз царю без этого никак — значит, надо перестать быть царём. — Это невозможно. — Да, я знаю. Невозможно. Пока я жив. — Не хочешь же ты сказать, что тебе настолько надоело быть царём, что ты готов… — Как знать Птолемей. Как знать. — Ты не покончишь с собой. — Нет. Пока нет. Но… с царём Александром — возможно. — Объясни. — Я дам моим отравителям то, что они хотят. То есть смерть царя Александра. И тогда они успокоятся. Потому что будут считать, что их цель достигнута. — И как ты дашь им смерть царя? — Очень просто. Мы убедим всех, что царь умер. Пусть считают меня мёртвым. — А на самом деле… — А на самом деле я буду жить дальше. Заодно посмотрю, что обо мне говорят после моей смерти. Разве ради этого не стоит затеять инсценировку моей смерти? — Тебе так интересно это? — Ещё как. Интересно же, в самом ли деле меня так ненавидят, что хотят убить. Пора это выяснить самым подходящим способом. — Тебя не все ненавидят, царь. Многие тебя любят. — Думаешь? — Уверен, — кивнул Птолемей. Он подумал — уж не любви ли людей искал Александр всеми своими поступками, всей линией своей жизни? Может, он так старался, чтобы добиться восхищения и признания не ради тщеславия, а ради чувства, что любим и защищён? А что — с него станется. В детстве он много страдал из-за разлада родителей. А потом его доконало покушение, организованное его собственной нежно любимой и любящей матерью. Против не менее нежно любимого и любящего отца. После которого Александр стал царём поневоле слишком рано. Да ещё и страдал от подозрений в том, что он тоже якобы участвовал в заговоре против отца. Не повлияло ли всё на выбор жизненного пути Александром? Разумеется, в сочетании с его незаурядной породой и задатками. Интересно, что он сам об этом думает. — А я не уверен, — простодушно сказал Александр. — И даже не знал раньше, что для меня важно, чтобы меня любили. — Ты знаешь, сколько людей готовы отдать за тебя жизнь. И уже отдавали. — Знаю… Но может это потому, что я царь. — Скорее наоборот. Они признаЮт тебя царём потому, что любят тебя. — Любят-не любят… Какие-то слова… детские. — Стесняешься? — Нет. Просто сомневаюсь в точности выражений и оценки. — Испытать чувство любви — большая удача, царь. Тот, кому эта удача выпала, знает, что это и есть истинное счастье. Ты помог узнать это счастье тысячам. Наверное, всем, кто знает тебя. — Те, кто травил меня в этот раз, тоже наверняка знают меня. — Значит, недостаточно хорошо знают. Или у них нет души. — Ладно, оставим это. Ты поможешь мне? — Да. Что я должен сделать? — Помнишь мою статую, которую я просил тебя никому не показывать якобы потому, что негоже делать статую спящих царей? — Да. — Её никто не видел? — Никто. — Пришло время показать её всем. В качестве почившего царя. — А если кто-нибудь заметит, что это статуя? — Сначала роль почившего царя буду играть я сам. А потом уже поменяем меня на статую. — Но… — Не переживай. Всё получится. Меня научили так замедлять дыхание и стук сердца, что они почти незаметны. А наши лекари об этом не знают. Так что даже не придётся с ними договариваться о молчании. — Это хорошо. Иначе пришлось бы их убить. Ты уверен, что они не заметят? — А ты не подпускай их ко мне. Всё равно они уже ничем не помогут мне после мнимой смерти. Я заранее об этом распоряжусь. Пока меня будут считать ещё живым. Мол, пусть Птолемей скрасит мои последние минуты, а больше никого рядом не хочу. И позже — статую будешь возить за собой как реликвию, чтобы никто не приближался к ней и не понял, что это только статуя. Об этом я тоже заранее распоряжусь. Мол, завещаю это всё Птолемею. — Спасибо за доверие, царь. — Тогда завтра же начинаем спектакль. Притворюсь больным и всё более болеющим. — Значит, ты окончательно это решил? — Да. Я давно об этом думал. Нынешнее покушение — только последняя капля. — Ты из-за покушений принял такое решение? А если бы не было покушений? — Тогда я принял бы подобное решение позже. Или передал бы власть другому, а сам пошёл бы своей дорогой. — Какая дорога твоя, царь? — Пока не знаю. Но узнАю. Есть много путей, кроме царского. — Жаль, что ты расстанешься с царским путём. Царя, подобного тебе, не будет. — Его так и так не будет. Дни царя Александра Третьего сочтены. А вот у просто Александра ещё есть шанс пожить, подумать и даже принести пользу людям. Я понимаю, что на мне как на царе ответственность за судьбы людей. Но мне всё равно не дали бы сделать для людей в качестве царя больше того, что я уже сделал. А вот в каком-нибудь другом качестве можно попробовать. — Например? — Ну, когда-то мне говорили, что я мог бы стать вторым Орфеем и что неприлично наследнику трона слишком хорошо играть на музыкальных инструментах… — Я помню. — Но время этого пути ушло… Но остаются пути врача, учёного, путешественника, монаха, художника, ремесленника. — Тогда уж учёного. Помнишь, сколько раз наш учитель Аристотель сетовал, что из-за царского происхождения ты не станешь учёным и философом. — Помню… И всё чаще думаю о том, не стоило ли свернуть на этот путь ещё тогда. Ведь мне было очень интересно! Как мне было интересно! — Я помню. Ты из всех нас больше всех слушал учителя. И сам много читал. Больше всех других учеников вместе взятых. Нас больше влекли юные подружки, чем древние свитки. — А самое главное… отец не был бы против… ведь он тогда уже завёл себе второго сына. Так что вряд ли сильно огорчился бы, если бы наследником назначили этого второго, а не меня. … И тогда не пришлось бы убивать ни брата, ни его мать Клеопатру. — Твоя мать никогда не согласилась бы с твоим решением не быть наследником и царём. Она видела в этом единственный шанс на спасение страны и её самой. — Наверное. Но я мог бы попробовать убедить её, что для счастья, а может и для пользы Македонии и Эллады мне нужно идти за Аристотелем. Она всё же любила меня по-своему. Может, и согласилась бы. Хоть и не сразу. В любом случае против моей воли не смогла бы сделать меня царём. Хотя она и принимала решения, делавшие меня… Александр не договорил. Но Птолемей и сам догадался, что не произнесено слово «несчастным». Он знал как минимум два таких случая. — С отцом и с девушкой. Мать Александра продала девушку-рабыню, которую Александр полюбил в шестнадцать лет со всем пылом своей души. После этого Александр надолго пропал для любви. Пока не встретил Таис. Да и с Таис у него по большому счёту ничего не сложилось. И наверняка из-за нежелания снова пережить боль потери. — Значит, путь учёного… — Но не знаменитого, Птолемей. Мне всё же не стоит сильно обозначать себя. А славы мне и царской больше чем достаточно, чтобы помнили в веках. — Это точно. — Кстати, самое главное не сказал. Мне всё больше нравится и путь Диогена. — Жить в бочке? — припомнил Птолемей, наконец-то немного улыбнувшись. — Почему бы и нет? — Значит, ты не шутил, когда сказал, что хотел бы быть Диогеном, если бы не был Александром? — Немного. — Это не твоё. — Может и не моё. Но что-то в этом есть. — Диоген отшельник. Сам по себе. Он не может защитить других. Твоё — всё же активно устраивать жизнь людей. — Ох… Да, он не защищает. Но Диоген показал пример, что можно и так… Ничего не отнимая у других… Если бы всем было так мало нужно, как Диогену, если бы все довольствовались бы столь малым — может, тогда и не пришлось бы никого защищать? — Не знаю. Пока приходится. И защищать, и устраивать. И ты в этом преуспел как никто. — Ты о победах? — Да. И не только. Твоя империя устроила жизнь многих людей. — А многих создание нашей империи погубило и ещё погубит. — Но спасённых больше. Ты сам это знаешь. А потери так и так были бы. Но благодаря тебе их меньше. — Возможно. — Не просто возможно, а точно. Ты представляешь, что было бы с Элладой, с нашей Македонией, если бы не наши походы, если бы не полный разгром Дария. Ты не хуже меня знаешь, что Дарий был для Эллады дамокловым мечом. И не только Дарий. Ты знаешь, сколько проблем было в колониях эллинов. Наконец, ты знаешь о том, что наши противники уже хозяйничали в Македонии. Македонские цари бывали их слугами и невольно сражались с эллинами. А Афины и вовсе были разрушены. — Это всё так. Я прекрасно помню свой детский ужас, когда узнал, что наша Македония уже бывала в руках недружественных чужаков. И страх, что это может повториться. И своё решение сделать всё, чтобы не допустить этого. Но разве сейчас намного лучше стало? Уже сейчас ясно, что наша нынешняя империя распадётся. И всё будет как раньше. И наша Македония будет такой же беззащитной, как раньше. И это невыносимо для меня. — Да, к этому и идёт. Но я думаю, что будет всё же лучше, чем раньше. Или хотя бы не так плохо, как было бы. — Ну, тогда удачи вам, моим преемникам. Она вам понадобится в ваших великих замыслах устроителей народов. — Мы только твои эпигоны. Последователи. — Не скромничай, Птолемей. Каждый из вас сам по себе достойный и великий. Уверен, что ваши имена останутся в истории. Я благодарен судьбе, что она подарила мне знакомство с вами и честь быть вашим другом и братом. Это большое счастье для меня. Наверное, самое большое в моей жизни. — Спасибо, друг. Хотя ты всё же не до конца понимаешь, кем ты являешься для всех нас, кто любит тебя. — А я хочу подчеркнуть, что хорошо понимаю, что мне не удалось главное. Я мечтал добиться мира во всей Ойкумене. Чтобы все люди жили в безопасности и согласии. Думал, что для этого нужно объединить Ойкумену. Думал, что это можно сделать силой. Смирился даже с тем, что придётся подавлять сопротивление тех, кто отказывается пропустить наши войска и подчиняться нашим правилам. А что в итоге? Ойкумена оказалась слишком велика. Намного больше, чем мы думали. И сил для покорения и объединения всей Ойкумены нужно слишком много. И времени. Но главная проблема совсем не в этом. Не в размерах Ойкумены. Главная трудность в том, что люди не хотят считаться с другими, хотя бы просто оставить их в покое, не забирать у других скот или поля. Да хотя бы не забирать в рабство. И тем более люди не хотят или не могут видеть братьев в других людях. Ты заметил, что почти каждый народ называет другие народы варварами или как-то похоже? И так не только у нас, эллинов. И ладно бы так было только от незнакомства с их обычаями и искусством. Это было бы хоть немного понятно. Но очень часто даже после знакомства всё равно остаётся недоброжелательность… Птолемей, я не знаю, что с этим делать. Это упрямство людей в стремлении лишить других людей возможности существовать или наживаться за чужой счёт… это стремление заставляет меня чувствовать бессилие что-то изменить. — Ты просто хочешь всего сразу. Но людям нужно время, чтобы научиться любить других людей. Люди станут считаться с другими только когда полюбят их. Иначе никак. — Да, это я уже понял. Возможно, я в самом деле хочу всего сразу. А нужно набраться терпения. И терпеливо учить людей, дожидаясь, когда они дозреют до любви к другим людям. — Ты этим и собираешься заняться? Учить людей любить других людей? — Я? Что ж, я хотел бы. Но я не знаю, как. — Ты был бы не ты, если бы не узнал. — Посмотрим. Сначала мне нужно разобраться в себе. Что-то изменить в самом себе так, чтобы появилась способность учить и других людей. Чтобы они захотели учиться тому, что нужно. — Ты выбрал грандиозный и трудный путь. — И верный. Судя по тому, что мысли о нём придают мне силы. Хотя это пока не путь. Скорее направление для поисков пути. — Я хотел бы разделить его с тобой, если бы ты позволил. Был бы счастлив этому. Не сразу конечно. А позже. Когда уже уладились бы дело в империи. — Или её осколках. — Или в осколках. — Что ж, я могу время от времени навещать тебя. Может, ты и захочешь присоединиться ко мне позже. Хотя мне кажется, что ты сможешь нести бремя царской власти и ответственности. — У меня хороший пример — ты. — Ты знаешь, что я не искал царства для себя. Царство мне было нужно только ради других. Теперь я оставляю царство своим друзьям. Вы помогали мне в его обретении. Вам оно и принадлежит по праву. Без вас я никогда не завоевал бы царство. А то, что царство пока разделится на отдельные фрагменты — ожидаемо и закономерно. Как отлив. Опыт объединения приходит постепенно. — Ты хочешь, чтобы кто-то, кроме меня, знал о том, что ты будешь жить дальше? — Нет. Это бессмысленно и опасно для знающего. Я и тебя-то зря втянул в свои планы. Надо было обстряпать как-то иначе. Например, потеряться на охоте. — Нет. Тебя искали бы. Появилась бы толпа самозванцев. Больше смут. Не вариант. К тому же я рад, что буду знать, что ты жив. Это стоит риска. — Тогда за дело. ***