***
Дважды услышав в толпе своё имя, она остановилась, стала выискивать среди обилия пони источник направленного лично к ней возгласа. Наконец, несколько пони с очень воодушевлёнными и озабоченными лицами подошли к ней. Одну пегаску из их компании она уже знала. — Здравствуйте, мисс Рэрити. Вы, наверное, не помините, я… — Пэппер Спот, журналист «Кантерлотского вестника». Я помню. — Всё-таки решили выйти в свет? На вас повлияло наше интервью? — Я здесь только из-за своей дочери. К которой, к слову, я направляюсь прямо сейчас, так что если позволите… — Ещё всего один вопрос, — они быстро догнали её, вынудив остановиться. — Мистер Трупер уже предложил вам сшить костюмы к его следующей пьесе? — Что? — Как мы знаем из достоверного источника, — сказал усатый пони, стоявший справа от журналистки, — мистер Трупер очень рассчитывал на ваше появление. Так он сказал вам о намерении предложить вам работу над костюмами в следующей пьесе? Рэрити оказалась в замешательстве. К ней вдруг вернулся весь негатив, вся неприязнь к работам Трупера, и самому их автору, которые ему ловко удалось развеять в недавнем разговоре. Злость на Трембла, на саму себя, на этих журналистов на какое-то время охватила всё её естество, искрами отразилась в глазах Рэрити. Злость, которую она, однако, подавила. — Без комментариев, — сухо сказала она и попыталась пройти мимо. — Мисс Рэрити, и всё же! Как вам пьеса? Вы ещё будете появляться на таких мероприятиях? Как вы переживаете раз… — Довольно, мисс, — раздался жёсткий, всепроникающий голос откуда-то со стороны. Мисс Шэйдлав, ранее одна из самых известных и опытных актрис Кантерлотского театра (ныне — пони, профессионал, играющая сварливых матерей в постановках, уровня творчества Трембла Трупера), предстала перед ними в длинном, тёмно-зелёном платье, с завязанными в строгий пучок покрашенной гривой. Её лицо было словно высечено из камня и своим высокомерным взглядом она сейчас смотрела в их сторону, отчего у Рэрити вдруг возникло желание сжаться до крохотных размеров. — Оставьте свою добычу в покое; мисс Рэрити не хочет с вами разговаривать. Имейте достоинство, — твёрдо, не в меньшей степени и надменно сказала она, после чего журналисты вокруг Рэрити стыдливо опустили взгляд в пол. — Здесь вполне достаточно тех, кто с радостью поотвечает на ваши дурацкие вопросы. А теперь, кыш! Им не пришлось повторять дважды, стоит заметить. Они тут же разбежались в разные стороны, растворившись в толпе. Рэрити стояла как вкопанная, ощущая на себе суровый взгляд мисс Шэйдлав. — Спасибо вам. Даже не знаю, как я могу… — Просто идите, куда шли, Рэрити. Поверьте, ваши благодарности мне не очень интересны. Рэрити почтительно кивнула. Сердце в груди колотилось, как бешенное; кровь громким потоком проносилась в висках. Шэйдлав вальяжно ушла обратно, в глубины сплетений театральных проходов, оставив Рэрити стоять посреди зала. Глубоко вздохнув, и ещё немного подождав чего-то, единорожка всё же возобновила свой путь.***
Гримёрка Клэрити представляла из себя просторное, формы прямоугольника помещение, вдоль сторон которого растянулся гримёрный стол и вешалки с костюмами; стены, окрашенные в бордовый, освещались яркими лампочками, расставленными вокруг прилегающих к столу зеркал. На полу валялось несколько костюмов и закатившаяся под стол гримёрная бижутерия, которой было полно и на самом столе. Лавандового цвета единорожка, Клэрити, сидела по его центру, и смотрела в собственное отражение, гипнотизируя его, судя по взгляду. Когда дверь открылась, и вошла Рэрити, она также увидела это в зеркале. Даже не оторвала взгляда от его поверхности. В комнате повисло молчание. Обе единорожки не шевелились, смотря друг на друга через свои отражения. — Привет, мам. — Привет, — ответила Рэрити. Банально. — Я-я пришла сказать… ах, ты великолепно играла на сцене, дорогая. — Спасибо, — она замолчала. Потом решила добавить, — Это было довольно увлекательно. Мне нравится мой персонаж. Мне кажется, наши судьбы во многом схожи. Рэрити приняла этот выпад. Она осмотрела гримёрку, представляя, как Клэрити готовится к выходу на сцену: накладывает театральный макияж, повторяет текст перед зеркалом; как она перед ним же ждёт, когда дверь откроется, и войдёт Рэрити. — Так… — начала белоснежная единорожка. — Как твои дела, в целом? Нам так и не доводилось нормально поговорить всё это время. — Неплохо. Недавно встретилась с одним довольно молодым пони. — Неужели? — Рэрити заметно оживилась. — Кто он? Я его знаю? — Нет, — Клэрити развернулась на стуле, лицом к Рэрити. Их взгляды пересеклись. — Он лишь недавно в Кантерлоте — мистер Трембл пригласил его приехать из Мэйнхеттена, чтобы помочь с постановкой. — О, он тоже актёр? — Он композитор. Его работу ты слышала в зале, — она остановилась, закусила губу, затем продолжила. — Спасибо, что пришла. Я знаю, ты сейчас не очень любишь посещать подобные мероприятия, но… это было очень важно для меня. — Дорогая, я бы ни за что такое не пропустила, — Рэрити тепло улыбнулась и сократила дистанцию между ними обеими, присела на соседний стульчик, спиной к зеркалу. — Как тебе вообще пьеса? — Актёры играли хорошо, — иронизировала Рэрити. — Костюмы тоже были ничего. И, знаешь, теперь, когда ты это упомянула, музыка и впрямь была чудесной. — Никаких похвал сценарию? — усмехнулась Клэрити. — Нет, — забавно ответила белоснежная единорожка. Из-за того, что она сидела спиной к зеркалу и лампочкам, её лицо было обтянуто тенью. Клэрити ухмыльнулась, глядя на мать, затем повернулась на стуле, к своему отражению, и принялась менять макияж с театрального на более светский. — Я пыталась убедить его сделать персонажей более сложными, но он был полностью поглощён идеей создавать какой-то символ. И, как видно, не прогадал. — Мне показалось, он слишком увлёкся пением дифирамб в сторону главной героини. В результате получилась какая-то слишком сахарная и банальная история о, разумеется, прекрасной девушке из высшего общества; идеальной, что аж жуть. Мне так кажется. Разумеется, я могу ошибаться, и… — Ты можешь? — Могу. И если что-то не так, я извиняюсь. Я знаю, что ты наверняка в выборе роли руководствовалась… — Тем, что это Трембл Трупер, — вновь перебила её Клэрити, безразлично, — знаменитый, популярный постановщик, на чью новую пьесу пойдёт пол-Кантерлота, и может среди них найдётся тот, кто предложит мне роль получше. Вот и вся разгадка, мам. Так что не надо здесь извиняться. Тебе это не идёт, и я не хочу, чтобы ты со мной деликатничала. — Хм. Так всё дело только в этом? Это расчёт? Ты сказала, что тебе понравилась героиня. — Было занятно её играть, некоторые вещи в ней нашли у меня отклик. Но нет, это не мечта, и я уж точно надеюсь, что не предел моей карьеры. Вот об этом я говорю. Рэрити с упоением слушала и смотрела на свою дочь. Временами, она была вылитая мать; кровь от крови; такая же женственная и слегка импульсивная. А временами, проявляла поразительную рациональность, какая была у её отца. В детстве, она очень любила проводить с ним время. И Рэрити это всегда казалось милым. — А как тебе персонаж матери? — Клэрити закончила с макияжем; она словно преобразилась; её лицо стало более броским, глянцевым. Она откинулась на спинку стула, перебросив взгляд на мать. Рэрити вспомнила, как Шэйдлав пересеклась с ней в зале. Эта пони, как в жизни, так и на сцене, внушала всем, кто смотрел на неё, какой-то трепет перед своей персоной. — Какого было с ней работать? — спросила Рэрити. — Я первая спросила. — Пожалуйста, моё искушение узнать, какая она вне сцены, слишком велико. Нет сил терпеть. — Ну… в любом случае, я едва ли скажу тебе много. Откуда мне толком знать, как с ней работать? Она редко была на репетициях; если и общалась с кем-то, то отчитывала мистера Трупера, а на меня вообще смотрела, как на официантку придорожного кафе. Но на сцене она смотрится хорошо — этого не отнять. — Так некоторые пони правы, когда говорят, что Шэйдлав перестала играть, когда начала выбирать подобные роли? — В ней есть элемент притворства, как мне показалось, — как и её мать, Клэрити также могла отличиться проницательностью. — Но в целом… да, что-то в этом роде. Так как тебе её персонаж? На этот раз ответь прямо. Рэрити промолчала. Она ощущала на себе выжидающий взгляд дочери, так упорно мучавшей её этим вопросом. — Я преклоняюсь перед мастерство мисс Шэйдлав, — начала она. — Но на протяжении всей пьесы у меня было острое ощущение фальши; она вся сочилась из её персонажа. Мне кажется, он невозможен. Такое бывает, когда автор не любит героя, как своё дитя, и начинает приписывать ему все свои самые нелюбимые недостатки. Как зритель, я это чувствую. И понимаю, что меня дурят. — Что-нибудь ещё? Рэрити соприкоснулась взглядом с взглядом дочери. Немного, они обе помолчали. — Нет. Это всё. Клэрити не отводила глаз от матери; никто из них не отводил. Они сидели в полной тишине, среди как будто бы сужавшихся стен. — Да, она действительно вышла чересчур антагонистом. Впрочем, это не такая уж большая проблема, народу всё равно всё понравилось. Она вдруг очень дерзко посмотрела на мать. — Я хочу тебе кое-что показать, — сказала Клэрити. Она встала и твёрдой походкой направилась к неприглядному дивану, который стоял у самой дальней стены комнаты. С краю гримёрного стола покойно стоял красный небольшой красный чемоданчик; Клэрити с помощью магии левитировала его к себе и закинула на самый центр дивана. Жестом и взглядом, она пригласила Рэрити подойти поближе. Красный чемоданчик притягательно блестел в свете лампового освещения. Диван под ним был обит в болотного цвета фабричную ткань; на нём был изображён не очень понятный узор, судя по всему, предполагавшийся быть переплетением блеклых цветов и ветвей крыжовника. На чемоданчик была прикреплена жёлтая бумажка, с оставленным посланием: «Мисс Клэрити, лично в копыта». Всё это выглядело довольно формально, не необычно, но Рэрити всё равно почувствовала, что не хочет заглядывать внутрь. — Это подарок мне. Недавно прислали, чем, признаться, сильно меня удивили, — сказала Клэрити, магией начиная отпирать замочки. — Оно проделало весь путь досюда, аж из самого Мэйнхетенна. И мне нужен твой взгляд, как эксперта. Клэрити открыла крышку. Яркое, золотистое и лёгкое платье надменно покоилось на дне красного чемоданчика, с мягкими стенками внутри. Рэрити почувствовала, как кровь прикипает к вискам. Рядом с платьем лежала вторая записка: «Моей дорогой подруге, Клэрити, от…» — Сэнди Даймонд, — вслух дочитала за неё Клэрити. — Я планирую надеть его сегодня вечером, когда выйду в зал. Что скажешь? Рэрити всмотрелась в золотистое платье, смотревшее на неё со дня чемоданчика. «Как там было?», подумала она: «Когда ты смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя». Вдруг она ощутила на себе дерзкий, вызывающий взгляд дочери, и внезапно осознала, как тускло и темно было в этой комнате. Клэрити теперь никуда не спешила; внимательно следила за реакцией матери, пытаясь разглядеть движение её мысли. И именно в этом ошиблась. — Оно чудесное, дорогая, — произнесла Рэрити, когда чувства улеглись, и она вернула себе самообладание. Лицо Клэрити преобразилось в каменное изваяние раздражённости: скулы поднялись, веки сузились губы вплотную припали к челюстям. — Правда? Я рада, что тебе понравилось. Переживала, что ты не оценишь мой выбор, особенно после того, что написала о тебе Сэнди. — Дорогая, какими бы ни были наши с Сэнди Даймонд отношения и личные разногласия, я всегда признаю хорошую работу, если её увижу. Кроме того, я всегда уважаю выбор своей дочери. — Но ты любишь другой тип платьев. — Дорогая, у всех разные вкусы. Слушай, если ты позволишь, я схожу, проверю как там Эплджек. Бедняжка к этому моменту уже должна на стенку лезть от всех этих скучных светских бесед. Она наверняка в зале, мы будем ждать тебя там. Она спешно направилась к выходу, минуя разбросанные костюмы и вешалки, расставленные по всей гримёрке. Клэрити сделала несколько шагов вперёд, твёрдо встав на пол. — «Разные. Вкусы»?! — громко переспросила она, и её слова эхом пронеслись по комнате. — А? — Рэрити обернулась. — Ну… да. Что тебя смутило? — Даже не знаю. Может быть то, что я слышу это от той пони, которая, по своим собственным многочисленным признаниям, эту фразу ненавидит! — Ну, я её не очень люблю, но я всё же могу иногда использовать… — Тебе так это нравится? — на лице Клэрити отразилось ещё и отчаяние, в довесок ко всему, что на нём уже было. — Ты хоть понимаешь, как… унижаешь меня каждый раз? Может, ты не знаешь; может, ты не видишь, я-я правда уже хочу просто разобраться в этом! — О чём ты говоришь? — Всегда! Ты выходишь в общество, ты выходишь к ним и играешь в замечательную пони, которая всегда деликатна, которая в-всегда подбирает нужные слова — ладно! Я понимаю. Но не играй в эту игру со мной, потому что я знаю, кто ты. Я знаю, что за всем этим, знаменитая кутюрье Рэрити — это всего лишь… Она замолчала. — Что? — твёрдо спросила Рэрити. — Всего лишь ты. Надменная и влюблённая в себя. И я устала, да, я устала от твоего снисходительного отношения ко мне. — Нет никакого снисходительного отношения, Клэрити. Ты вбила себе в голову, что… — Нету? — Нет. — Тогда как тебе идея с платьем. Без раздумий, просто скажи ответ. — Платье хорошее. — Идея того, что я выйду в нём на публику, и все увидят это! Рэрити замолкла, уничижительно смотря на дочь. Та делала то же самое. — Иди. — Что? — Иди, если тебе угодно. Мне всё равно, что об этом подумают, или напишут другие, так что если тебе так этого хочется, то пожалуйста, я не держу тебя. — О, Селестия, да ты всегда любила это общество, тебе всегда было не всё равно. — К чему всё это? — К тому, что я не собираюсь больше терпеть того, как ты врёшь мне в лицо, — Рэрити в ответ на это закатила глаза. — Как врёшь мне, и как врала отцу! — Что ты вообще несёшь? — Давай. Наори на меня, мы наконец посмотрим, как ты это делаешь. — Нет, Клэрити. — Почему? Потому что ты боишься, что кто-то ещё узнает, какая ты? Я знаю тебя, так что здесь, в стенах этой комнаты, ты можешь не притворяться. Наори на меня. — Всё вело к этому, так? Это первопричина, да? Эта пьеса, эта… писанина про маленькую, несчастную девочку, которую притесняет её мать — ты к этому вела, так? — Да. Отчасти, так. — Я не такая, как твоя мать со сцены. Если хочешь сделать из меня антагониста, чтобы оправдать свои заскоки, то… — Мои заскоки? Вот! Вот то, о чём я говорила. Ты начинаешь раскрываться, давай продолжать. Обсудим мои заскоки. — Я проверю, как там Эплджек, — она начала вновь уходить. — Если ты повернёшься ко мне спиной сейчас, то это всё. Так что или ты остаёшься, и мы решаем это, или уходишь, и мы никогда друг с другом не пересекаемся. — Ты серьёзно? — Рэрити остановилась, взглянула на Клэрити. — Ты проницательна. Сама скажи. Клэрити выглядела слегка подавленной; с этими усталыми глазами, смотревшими на мать. Рэрити почувствовала, как пол проваливается под копытами. — Я хочу это услышать, мам. Я хочу услышать всё, что хочешь мне сказать, и я готова. Поэтому, давай, выпускай всё это. Рэрити закрыла глаза, лицо её отразило болезненную печаль, которую она испытывала. Она открыла глаза; её взгляд не был обращён на дочь, но куда-то в сторону. Она покачала головой. — Нет, — произнесла она. — Прости, но… нет. — Тогда позволь мне сказать это по-другому: Каждый раз, когда меня спрашивали, те же журналисты, о том, как я отношусь к своей матери, я отвечала, что Рэрити — одна из самых добрых и прекрасных пони, каких я знаю. Если меня спросят сейчас тот же вопрос, я отвечу, что Рэрити — меркантильная кобыла, чьи платья лучше её самой. Только представь заголовки: «Сенсация: Рэрити, знаменитая кутюрье и дизайнер — лицемерная змея, чья последняя работа — кусок навоза». Что ты на это скажешь? Рэрити промолчала, пожала плечами. — Не вижу здесь ничего сенсационного. Она устало направилась к выходу; закрыла за собой дверь. Всеобъемлющая тишина заполонила всю комнату, вынудив Клэрити бессильно сесть на диван.***
Рэрити нашла себя на балконе, пытавшейся надышаться свежим воздухом. Эплджек здесь не было; на её поиски она отправится чуть позже. А пока, Рэрити хотела лишь одного — отдохнуть от разговоров, этих бесконечных бесед, которые будто бы разом свалились на неё этим вечером. Она обнаружила, что была на балконе не одна. Серьёзная кобыла в тёмно-зелёном, строгом платье стояла в стороне от Рэрити, и наблюдала за редкими пони, ходившими внизу по улице. — Спасибо вам ещё раз, мисс Шэйдлав, — сказала Рэрити, стараясь отвлечься от раздумий. Она ничего не ответила. Вообще не подала признаков, что хоть что-то слышала. Рэрити это слегка бесило. Она помолчала ещё немного, затем вновь подала голос. — Спасибо, мисс Шэйдлав. — Ты говоришь со мной? — надменно сказала кобыла, всё равно не обращая внимания на Рэрити. — К кому ещё здесь я могла обращаться? — Не стоит говорить со мной в таком тоне, девочка, — Рэрити открыла для себя, что ей не нравится, когда её называют «девочкой». — Лучше собери свои копыта и пойди на них к этим «высококультурным» пони, а у меня нет настроения быть чьей-либо собеседницей. Рэрити отвернулась, оставив её в покое, отвернулась в сторону парка, пусть её слова и были для неё неприятны. Она представила себе, как мисс Шэйдлав отчитывает Трембла Трупера на репетициях, препирается с ним в разговорах о роли; пустой и глупой роли, не соответствующей её уровню. Рэрити представила, как Шэйдлав стоит на сцене, зачитывая — не отыгрывая — реплики, пока на неё смотрит толпа слишком много мнящих о себе пони. А она всё продолжает стоять на сцене, не очень-то в этом и заинтересованная. — Вы раньше были прекрасной актрисой, — сказала Рэрити, продолжая смотреть прямо. — Что же случилось? — Была прекрасной актрисой? Девочка, не задавайся. Я… — Были. Не притворяйтесь. Как будто вы были рады работать с Тремблом Трупером. Шэйдлав развернулась к единорожке, пока та всё ещё смотрела на стоящую в центре парка статую Селестии. Забавно, но от её уничижительного взгляда Рэрити хотелось поднять голову повыше. — Моя работа касается лишь меня, и поверьте, меня не интересует мнение устаревшей швеи откуда-то из деревни. Как назывался тот посёлок, откуда вы… — Понивилль, — гордо сказала Рэрити. — Он звался Понивилль, и сейчас в нём находится резиденция принцессы Дружбы, объединившей пол-Эквестрии одной идеей. — Не надо передо мной кичиться связями, Рэрити. — О чём вы? Твайлайт сейчас там, а я здесь, и мы не пересекались уже несколько лет. У меня нет повода предъявлять вам мои связи. — Тогда о чём весь этот разговор? — Может, я хочу узнать вас, — Рэрити взглянула на неё. — Я действительно швея из провинции, мисс Шэйдлав. Но как будто бы это что-то значило. Шэйдлав оценивающе оглядела Рэрити с копыт до головы, сурово вынося в голове вердикт. Рэрити на мгновение углядела в ней тот самый, упомянутый Клэрити, элемент притворства, когда некогда великая актриса высокомерно подняла голову, лицом выдав раздражение. — Спасибо, что отогнали от меня журналистов, — вновь вернулась к первой теме Рэрити. — Это было мило с вашей стороны. — Напротив, это было жалкое зрелище, — Шэйдлав оперлась на ограду балкона. — Итак, о чём вы хотели меня спросить? Вы же не просто так решили тратить моё время. — Почему вы продолжаете этим заниматься? — серьёзно спросила Рэрити. — Вам явно не доставляет удовольствия стоять здесь, среди этих пони. Среди вообще каких-либо. — Почему я делаю то, что является моей работой? — переспросила Шэйдлав. — Рэрити, что вы умеете? — Простите? — Вы не выращиваете яблоки, как ваша подруга, вы не отвечаете за страну, не ставите пьес. Что вы делаете целыми днями? Рэрити пожала плечами. — Я шью наряды. — А я играю в театре. У каждого из нас своё место в этом мире. Рэрити поморщилась, не совсем понимая сказанного. Шэйдлав же казалась ей сейчас чуть более мягкой, чем в начале разговора. — И всё же… — продолжила Рэрити. — Это ведь уже не приносит тех же чувств, как раньше? — А вы думаете всё на свете остаётся прежним? Не меняется, ощущается также, как вчера? Я продолжаю этим заниматься, потому что это моя работа. Потому что моя кьютимарка, будь она неладна, связана с театром, и, по существу, ничего кроме того, чтобы красиво быть на сцене, я не умею также хорошо. — Но ведь это творческая работа. Разве можно хорошо ею заниматься, если не чувствуешь былого желания, эмоций? — Рэрити, у меня было четыре брака, пятеро детей. Думаете, у меня ещё остались какие-то эмоции? Я хороша в том, что я делаю, и живу неплохо. Я считаю, у меня нет права жаловаться. Ветерок приятно дунул ей в лицо. Да, Рэрити заметила, что тут вообще вновь есть ветерок, и это её подбодрило. Однако, слова Шэйдлав подействовали на неё совсем противоположным образом; она почувствовала, как с каждым повторным их обдумыванием, всё глубже и глубже скатывается в самые тёмные глубины своей депрессии. — Спасибо, мисс Шэйдлав, — сказала она, направляя взгляд на собеседницу. — Я, пожалуй, пойду. — Я тоже была когда-то в вашем возрасте, Рэрити, — произнесла Шэйдлав, смотря на удаляющуюся единорожку. Та остановилась. — Но никому об этом не говорите. Рэрити почтительно кивнула, уходя.***
Зал, несмотря на весьма поздний час, всё ещё был наполнен пони. Кто-то из них общался и терял всего себя в светских беседах, кто-то ходил вдоль накрытых и заставленных угощениями столами, исследуя весь ассортимент; яркие, величественные краски преимущественно белых, с вкраплениями золотистых орнаментов, стен на общей картинке смешивались с пёстрыми нарядами гостей и впечатляющими гривами женской их части; кто-то объявил о начале танцев, и те развернулись в центре зала. Кроме того, это означало, что мероприятию осталось ещё недолго, и оно вот-вот перейдёт к своему логичному завершению. Рэрити и Эплджек решили не принимать в этом участия. Эплджек очень понравились круассаны, и она не отходила от тарелки с ними практически весь оставшийся вечер. В любом случае, танцы и беседы ей не так интересны. Так что они с Рэрити спокойно стояли у тарелки с круассанами и смотрели на всё со стороны. Что, стоит заметить, их вполне устраивало. - Как думаешь, Эплблум пошёл бы такой же наряд, как у той вон дамы, - сказала Эплджек с набитым ртом, указывая на одну из гостей, наряженную в винтажное синее платье. - Я думаю, она бы смотрелась в нём обворожительно. Эплджек тихонько посмеялась, представив себе эту картину. Рэрити ничего не смогла с собой поделать, кроме как тоже чуть-чуть хихикнуть. Её позитивный настрой сам собой улетучился, когда она заметила, кто к ним идёт. Трембл Трупер, вместе с Клэрити, улыбчиво направлялся прямо в их сторону, пару раз махая копытом. - Мисс Рэрити, я рад, что вы ещё не ушли, - сказал он, когда они подошли ближе. - Сама себе удивляюсь. – сказала Рэрити, отворачиваясь. - Удивление – вещь хорошая. А, Эплджек, смотрю, вам понравились круассаны. Мне они тоже нравятся. - Понимаю, - сказала Эплджек, примерно оценив тучность мистера Трупера. Смотря на это, Рэрити не смогла сдержать улыбки. - Здравствуйте, Эплджек, - Клэрити выглянула из-за Трембла. - Привет, Клэрити. - Как вам вечер? Надеюсь, мама ещё не утомила вас своими разговорами о высоком обществе. Этот укол в свой адрес, Рэрити без удовольствия проглотила, изобразив на лице довольно холодную улыбку. Эплджек увидела это и осторожно ответила: - Нисколько. Вообще, хороший вечер. И ты на сцене была хороша! Да. - Спасибо. - Я рад, что все получают удовольствие. Я так точно! - сказал Трембл Трупер, широко улыбаясь. Он взглянул на Рэрити. – Мисс Рэрити, есть ещё одна вещь, которую, если позволите, я бы хотел с вами… - Нет. - Я даже не договорил. - Да, я заметила. В этом и заключается суть перебиваний, коим я и воспользовалась. Так что нет, мистер Трупер. Что бы это ни было – я сейчас не хочу ничем заниматься. - Но хотя бы выслушайте. - Мистер Трупер, что означает слово «нет»? - Рэрити… - Не стоит, мистер Трупер, - вмешалась Клэрити. – Моя мама ясно дала понять, что ей нет дела до того, что вы хотели бы ей предложить. Она явно пони не нашего полёта. - Ты всё ещё хочешь продолжить наш разговор в гримёрке? - М, о чём ты? Наш разговор был закончен, чего в нём продолжать? - К-какой разговор? – недоумённо пробормотал Трембл Трупер. - Тогда я рада, что мы это решили. Как насчёт того, чтобы теперь общаться нормально? - Серьёзно, что за разговор? - Не забивайте голову, мистер Трупер, - Эплджек взяла с тарелки круассан. – Это что-то там их личное. - Мы итак общаемся нормально, разве нет? – продолжала Клэрити. – Мистер Трупер как раз хотел сделать тебе заманчивое предложение, но это ты сразу восприняла всё в штыки, и… - Я восприняла в штыки? Я просто отказала, максимально деликатно… - Это было не так уж и деликатно. - Хорошо, может не так деликатно, как стоило, но я сделала это потому что… у меня нет времени. - А чем ты занята? - И желания. - Что ты делаешь целыми днями? Кроме того, что лежишь в кабинете. - Девочки, успокойтесь, - вмешалась Эплджек, разводя копыта к обеим единорожкам. – Давайте просто спокойно проведём остаток вечера и… к примеру, насладимся музыкой. В центре танцующих пар пони, на импровизированном подиуме, стояла группа музыкантов и играла классику. Скрипка, ударные и духовые инструменты гармонично переплетались между собой, рождая прекрасное музыкальное звучание в воздухе, которое разносилось по всему залу. - Вот, я согласен с мисс Эплджек, - сказал Трембл Трупер. - Я тоже, - согласилась Рэрити, не отрывая взгляд от дочери. - В кои то веки, в чём-то мы согласны. Обе единорожки прекратили глазеть друг на друга; Рэрити устроилась поближе к Эплджек; Клэрити стала выбирать, что можно взять со стола. - Вот и хорошо, дамы! – начал Трембл Трупер. - Знаете, я думаю, что мы все начали с чего-то не того. Как насчёт… - Кстати, ты рассказала ему, что думаешь о пьесе? Рэрити резко повернулась всем телом к дочери, отчего Эплджек едва не подавилась круассаном. Трембл Трупер также подскочил. - Я думаю, сейчас не лучшее время… - он не успел договорить. - Ты собираешься теперь весь вечер вести себя так? – сказала Рэрити, обращаясь к дочери, пока та всё выбирала угощения на столе. – Пожалуйста, скажи, чтобы я знала, когда мне стоит уходить, я готова. - Рэрити, - тревожно проговорила Эплджек. - Ты можешь уходить хоть сейчас, я тебя не держу. - Клэрити! - Дамы, прошу… Умоляю, давайте просто забудем все наши обиды, и, я уверен, тогда улыбка снова засияет на наших – ваших – прекрасных лицах. - Давай, - продолжала Клэрити. – Скажи ему. - Я сказала. - Скажи ему. - Я сказала! Всё, что я думаю, он уже знает. Всё, как есть. - Неужели? – Клэрити искоса взглянула на Трембла Трупера. - Да, это так, - признался тот. – Приторно, сахарно, всё так. И в этом нет ничего плохого; у каждого своё мнение. Я, напротив, даже рад, что мисс Рэрити… - О, бросьте нести эту чушь, - прервала его Клэрити. Она оторвалась от разглядывания еды. – Допустим. Что она вам сказала? Что сценарий плох; что персонажи ей не понравились; всё вот это вот? Я вас умоляю. Ей не понравилась пьеса, потому что она задевает её чувства… - Это бред, - вклинилась Рэрити. - Её непоколебимые чувства о собственной замечательности! Что, мам, тебе особенно не понравилось, ты говоришь? Персонаж матери. Невозможен. Или скорее «неприемлем»? Для тебя. Потому что ты что-то в нём видишь. - Клэрити. - Что-то знакомое. Возможно, тебе так не нравится этот персонаж, потому что ты не хочешь признаться, что вы весьма похожи. - «Похожи»? О, Селестия, о чём ты говоришь? Где? Где мы похожи? - Так и есть. У вас очень схожая роль. - Роль!? - Да, мам, роль! Вы обе так много мните о себе, вам обеим так не всё равно, что там скажут в обществе, одиночки. - Правда? А как насчёт тебя тогда? М? У тебя какая роль? - Причём здесь я? - Какая у тебя роль? Может, ты как главная героиня? Бедная, бедная моя девочка, так сильно она страдает от своей ужасной матери. У меня слёзы наворачиваются. - Это история о преодолении общественных барьеров. О победе чувств над чёрствостью… - Вот, точно, правильно! – пытался вмешиваться Трембл Трупер. – Давайте это и обсудим? Пожалуйста! - И абсолютно ясно, почему она тебе так не понравилась, - закончила Клэрити. - К чему ты это сейчас? - Ты стареешь! И твои чувства становятся всё более блеклыми, ты уже не можешь даже нормальные платья делать! О чём вообще тут стоит говорить? - Ты понятия не имеешь, что несёшь. Ничего у меня не становится более блеклым; чувства со временем становятся сложнее, более комплексными. Ты думаешь, на сцене – это были чувства? Реальные чувства, реальных, думающих пони? Это было совсем базовое их состояние, сплошной примитив! - Рэрити, ну правда, - Эплджек попыталась успокоить подругу. - Вот об этом я и говорю. Ты просто не поняла суть пьесы, ты слишком закрылась, чтобы прочувствовать всё её нутро. Видимо, это лишь вопрос времени, когда ты окончательно станешь такой же, как Шэйдлав, такой же бесчувственной. - Она… - Рэрити замолкла, чтобы чуть-чуть успокоиться. Ей было почти физически больно, она почувствовала, как глаза начинают намокать. – Она не такая, на самом деле. Мы с ней поговорили и… - Разумеется, ты будешь её оправдывать. Вы, стареющие пони, все одинаковые, все разучились ловить в воздухе то, что раньше вдохновляло и тревожило вас. Стали… - К чему ты всё это говоришь? - Стали подобны одиноким гранитным могильным плитам. Лишь оболочкой, наглядной репрезентацией, некогда живших по… - Мы с твоим отцом любили друг друга, когда разводились. Молчание среди всех. Гости продолжали танцевать, музыканты играли свои партии, но то было где-то очень далеко. Их звуки не доносились до места, где стояли Рэрити и остальные. Тяжёлое дыхание и эхом проносящееся в голове биение сердца; Рэрити печально смотрела в глаза дочери, которая внезапно потерялась в потоке вариантов слов, стояла с приоткрытым ртом, будто застывшим перед тем, как выдать очередную фразу. Трембл Трупер и Эплджек сурово молчали, опустив взгляд к полу. Вокруг словно померк свет, низводя стоявших друг напротив друга пони в осязаемую тьму, без наличия конца и края. Рэрити почувствовала, как ком в горле постепенно нарастает, закрывая дыхательные пути, слезами подбираясь к глазам белоснежной единорожки. Она, однако, не позволила им пролиться, копытом вытерла намокшие веки и тяжело вздохнула, пытаясь не смотреть на стоявшую перед ней кобылку. - Я… - с трудом произнесла она. – Я, пожалуй, пойду. Это был хороший вечер, хорошая пьеса, и я слишком устала, чтобы… Я хочу спать, - она попыталась сдвинуться с места; встретилась взглядом с Клэрити: взглядом, полным сожаления, как ей показалось. – У тебя… очень красивое платье. Белоснежная единорожка поспешно покинула их компанию, оставив каждого стоять в одиночестве. Клэрити почувствовала, как единственная непослушная слеза пробежала по лицу, оставляя блестящий след на лавандовой шёрстке. Гости продолжали кружиться в танце, прижимая партнёров в объятьях.***
Лунный свет украдкой проникал через прозрачные шторы внутрь кабинета, равномерно ложившись по всей доступной поверхности. Лампы в комнате были погашены, да и не особо нужны. Холодный ветерок осторожно тревожил и приподнимал тоненькие занавески у окна, тихонько перемещаясь по всей комнате. Он не был приятным или освежающим, для этого был уже слишком поздний час (около часа ночи); он был холодным. Рэрити, съёжившись под уютным пледом, пристально вглядывалась в свою последнюю работу. Тёмное платье с высоким воротом было плотно натянуто на манекен, и своим видом в тёмной комнате представлялось полностью закрывающими всё, кроме его головы. Рэрити попробовала взглянуть на него под другим углом; наклонила голову. Ей вдруг вспомнилась беседа с Шэйдлав, произошедшая между ними на тихом балконе. Она осторожно дотронулась магическим свечением до платья, до его ворота, обхватив его покрепче. То, в свою очередь, никак не отреагировало. Оно было всё также натянуто на манекен и давала совсем незначительный отблеск в свете от окна. И ничего больше. Она прикусила нижнюю губу, ожидая от себя определённых усилий; её рог светился голубым свечением. Затем, она дёрнула. Это было на удивление легко. Поэтому она дернула ещё раз; ещё много раз за ночь.