Сделка

Говорят, ожидание смерти хуже самой смерти. За те сорок секунд, пока неведомая тварь изучает, примеряется, обнюхивает и вылизывает, Триш десятки раз переживает несоразмерно долгую и мучительную агонию. А когда монстр выпрыгивает в окно, унося с собой её несчастного брата, девушка, кажется, наконец-то умирает. Все ощущения пропадают вместе с уносящейся в ночное небо крылатой химерой, и остаётся только звенящая пустота. Триш не чувствует ни ночного холода, ни вкуса кофе, который кто-то из полицейских заботливо сунул в её озябшие руки, ни усталости от гонки со смертью. В голове и душе совершенно пусто и лишь иногда возвращается болезненное непонимание, родившиеся в тот момент, когда тварь бросилась в окно, унося с собой обречённого Дерри. Почему? Почему он не согласился? Что такого надо было Криперу в этом тощем нескладном пареньке, чего не нашлось бы у неё? Триш сотни раз прокручивает в голове ту недолгую сцену, его шипение, дрожь развёрнутых кожистых крыльев и зелёные глаза, всматривающиеся, казалось, с самую глубь сознания и бессознательного. Домой девушка так и не вернулась. Ожидание смерти хуже смерти, а месть… месть, конечно, надо подавать холодной, но двадцать три года спустя она даже не ощутит вкуса. Ожидание мучительно. Мучительно слушать историю убитых горем фермеров (в интонациях и жестах она безошибочно угадывает схожую с собственной боль — недосмотрели, не сберегли, не ценили, пока не потеряли). Мучительно собирать мельчайшие крупицы информации по барахлящему радио. Мучительно наблюдать за отцом погибшего мальчика, который в знакомом ей безмолвии методично мастерит оружие. С одной стороны, использовать оружие монстра против него самого кажется весьма разумным и девушка с сожалением вспоминает клинок, который Крипер обронил на капот её машины. Но всё-таки, пронзить его остриём один, пять или сотню раз будет недостаточно, раз он умудряется соскрести себя даже с асфальта. Но Джек не слушает её советов, и приходится, глотая колкую обиду, разрабатывать и собственный план, на случай, если стратегия местного капитана Ахава не сработает. Триш остаётся только поражаться железной выдержке этого человека, потому что её саму начинает мелко потряхивать ещё тут, на ферме. Когда они мчатся на помощь попавшим в засаду чудовища школьникам, то и вовсе лихорадочно трясёт. А уж когда она с размаху рубит прихваченным из машины топором руку Крипера, готового сожрать очередную жертву, оружие, кажется, вот-вот выпадет из непослушных дрожащих рук. Паренёк отползает к дороге, откуда уже спешит подмога, она наступает на убийцу брата, а сам Крипер застывает на месте, не пытаясь атаковать или спасаться. На секунду Триш думает, что теперь они поменялись местами: он вынужденно бездействует, а она вправе вершить судьбы одним лишь движением. Но одного будет мало. Она рубит его с упоением, похожим на то, с каким он утоляет собственный голод. Обрушивает удар за ударом на уродливое изувеченное тело, разрывая грубую чёрную кожу, дробя кости, отрывая кусок за куском в каком-то больном пьянящем экстазе. Почти как тогда, в машине, но теперь, уже знакомая с его нечеловеческой выживаемостью она заходит всё дальше и дальше. И как тогда, он всё это время продолжает неотрывно таращиться на неё своими невыносимыми зелёными и такими ненормально человеческими глазищами. Последним ударом Триш отсекает голову. И только тогда опускает оружие, ощущая, как невыносимо ноет рука от работы и тяжести. Надо передохнуть. Сейчас. Сейчас подойдут остальные, и надо будет разобрать тело на куски и зарыть их подальше друг от друга, желательно, на расстоянии нескольких миль, на разных полях… Девушка переводит дыхание, одновременно откидывая с лица мокрые от пота волосы, вновь бросает взгляд на поверженного противника и вдруг с ужасом понимает, что тот ещё жив и продолжает смотреть на неё с каким-то странным выражением. Нет ни злобы, ни злорадства, ни голода, но от этих не-мёртвых и странно человеческих глаз идёт что-то такое, отчего время вдруг замерзает, растягивая оставшиеся до рассвета мгновения на месяцы и годы. Крипер поднимает, казалось бы, отрубленную голову, и выдаёт какое-то невнятное, возможно, даже предсмертное шипение. — Ч...что? Триш, подхваченная цепляющим демоническим взглядом, делает шаг вперёд и опускается рядом с поверженным монстром, забывая о кричащем что-то позади неё парне, людях, бегущих на помощь, истекающем сроке резни и собственной безопасности. — Будешь… — Что? Их лица почти соприкасаются, как тогда, у стекла в комнате для допросов. Он делает глубокий вдох, втягивая знакомый уже запах, а потом совершенно чётко и бескомпромиссно выговаривает: — Будешь служить? Триш не успевает ни удивиться, ни дать ответа — впрочем, он, тут, видимо, и не предполагался, — когда её вдруг обхватывает кокон из грубых кожистых крыльев, отрезая от мира — от кукурузных полей, восходящего солнца и полных ужаса криков. Крипер закрывает глаза. В последний момент она успевает разглядеть в его взгляде, взгляде долгожителя, коротающего в этом мире не первую сотню лет, усталость, облегчение и что-то даже отдалённо похожее на жалость. А потом убийца с кукурузных полей умирает и под её окровавленными руками остаётся лишь горка праха. Но крылья не исчезают вместе с хозяином, продолжая удерживать пойманную, хотя и почти добровольную жертву. Капюшон с длинными не то зубами, не то когтями тоже остался и теперь сиротливо лежит на земле, как покинутое хозяином преданное животное. И тут вдруг мерзкие отростки дёргаются, как будто бы сведённые предсмертной судорогой, и кидаются девушке в лицо. Триш вцепляется руками в жесткую кожу и пытается кричать, но воздуха не хватает и она лишь бессильно дёргается в мучительной агонии. Как тогда, в участке. Лучше бы тогда. Попытки вдохнуть сменяются бессильными хрипами, глаза заволакивает красная пелена, и Триш кажется, что неизведанное вот-вот поглотит её, но тут бездна под ногами разворачивается, являя нечто такое, что лишает разума лишь одним лишь взглядом, брошенным на жертву. Огромное, тёмное, неживое и не мёртвое, бесконечное и необъятное, нечто переворачивается в своем невозможном ложе, бурля и поднимаясь вверх тысячами и сотнями тысяч зубастых пастей. Неспокойных, жаждущих, неутолимых. Бесконечные пасти рвутся вперёд, к ней, к людям, в мир жизни и цвета, мир, которым можно насытиться, выпить его, выжрать до последней капли как сочную ягоду. Откуда-то взялось жуткое знание о сути этого невообразимо чудовищного нечто, что его нельзя ни остановить, ни уничтожить. Можно лишь задобрить. Жертвой. Тщательно выбрать из нескольких предполагаемых вариантов, не искушаясь более лёгкой добычей, а после — разделить трапезу с хозяином, подтверждая собственную покорность и нерушимую связь. Будешь служить? Ответ ему не нужен. Каждый, кто попадает сюда, обречён на этот чудовищный договор, на вынужденное меньшее из зол и на вечное мучительное проклятье. Девушка не сопротивляется. Когда сзади накатывает волна чего-то тяжёлого и горького, едва не переламывающая пополам позвоночник, её усталый человеческий разум оставляет бразды правления…. — Триш! Триш, что с тобой, ответь! Ты жива? Существо встрепенулось. Кто-то больно и совершенно бесцеремонно дёргал его за крыло. Тварь зашипела и резко дёрнулась разминая плечи и отбрасывая обречённого нахала в сторону. Болели изувеченные рука и нога. Болели крылья, которые успели покромсать. Все ещё саднило горло от нехватки воздуха. Внизу живота скрутило от знакомого, но всё такого же невыносимо резкого чувства голода. Тварь зашипела и потянулась в сторону сидящего на земле человека со сломанной ногой. Нужно мясо.