Переломанные

      Хоук помнил свою маленькую Бет — солнечную добрую девочку с большим сердцем и лучистыми глазами.       Она была бы счастливой женщиной, хорошей матерью и женой. Но магия в её венах, пульсирующая вместе с кровью отца, отравляла каждый её день. Но Мор отобрал последние осколки надежды на мирную и спокойную жизнь.       Гаррет обещал её защищать. Обещал самому себе. Но Киркволл, падение в логово контрабандистов и работа в притонах медленно стирала из его памяти воспоминания о своей маленькой Бет.       Стиралась и сама солнечная и добрая Бет.       Она не стала хуже, нет. Просто научилась смотреть на мир теми же глазами, которыми мир смотрел на неё — злыми и беспощадными. Гаррета иногда посещали скверные мысли: разве хорошо, что сестра больше не мечтает, как прежде? Что теперь её взгляд — сталь, а не отблески солнца? И всякий раз Гаррет приходил к одному и тому же выводу: хорошо. Это всё, несомненно, хорошо. Что бы из неё вышло, останься она чистой, невинной, хрупкой? Что бы с ней стало?..       Хоук не хотел об этом думать, потому что знал — её бы раздавили, сломали. Даже он не смог бы её защитить от всего. Бетани это понимала. И решила сломать себя собственноручно, чтобы не позволить этого сделать кому-то другому, решила защищаться сама. Она убила себя прежнюю, разрубила пополам, сожгла дотла, чтобы из праха возродиться с криком боли на искусанных, окровавленных губах; с криком воинственным, возвещающим о рождении новой, другой Бетани Хоук.       Разве год жизни в качестве наёмников и работа с контрабандой могла их оставить прежними? Даже Авелин изменилась. Несмотря на звание капитана стражи, отработка долга взамен на жизнь в Киркволле оставила своё клеймо и на её душе. Во взгляде, в морщинках у глаз было нечто такое, что есть только у людей, повидавших низы и убивавших за ломаные гроши. Нечто звериное, волчье, и разбойничья ухмылка — словно лезвие острого клинка в тишине зловонной ночи — иногда пробегала по её полным губам, совершенно не свойственная её званию.       Гаррет и сам давно стал диким зверем. Ему нравилась новая Бет. Она ругалась, как матрос, она пила, как бедняк, она убивала, как жадный до крови берсерк. Взгляд — клинок в ножнах Хоука, улыбка — ухмылка демона, поцелуи — укус змеи.       Гаррет не лучше. Гаррет совсем ничего не чувствовал, когда убивал. Гаррет не морщился, когда стирал с оружия и брони куски мяса. Гаррет смеялся, когда Мерриль использовала магию крови на врагах — уж очень забавно они корчились и со страхом оглядывались, не понимания, почему так больно.       Хоук называл друзей мерзавцами. Шайкой мерзавцев без гроша за душой. Да и без этой самой души, наверное.       — Мы — убийцы, — говорил Гаррет, смотря на мотающего головой Андерса. — Мы — подонки.       Он знал, что Андрес — этот тихий и добродетельный ублюдок — рано или поздно покажет своё истинное лицо. Его ненависть к храмовникам рано или поздно окупится местью. С такими миролюбивыми, как он, нужно быть аккуратнее — они свою ненависть взращивают с особым трепетом, и то, что сегодня можно назвать огоньком, завтра окажется голодным пожаром. Гаррет ценил таких подонков.

***

      Когда для экспедиции на Глубинные тропы всё было готово, Гаррет видел, как Бет облизывала и кусала в нетерпении губы. Он сказал ей перед сном, что поход перенесли на послезавтра. А сам спозаранку на следующий день выскользнул тихо из вонючей каморки Гамлена, не сказав ей ни слова.       Она сломала хребет себе прежней, растоптала и стёрла в пыль. У Гаррета не нашлось бы сил смотреть, как с ней сделают то же самое Порождения тьмы.       Он знал, что, стоит ему переступить порог дома Гамлена после окончания экспедиции, Бетани кинется на него, словно бестия, вцепится в волосы, лицо расцарапает, от пощёчин щёки будут гореть. Он знал, что она безжалостна, что смогла бы за себя постоять на Глубинных тропах. Но что-то внутри него сопротивлялось и кричало, что-то тугой болью отзывалось на уровне сердца и не позволяло взять с собой сестру.       Гаррет боялся потерь. Несмотря на жизнь в Киркволле — зловонную и пропитанную кровью и голодом — несмотря на всех тех людей, которых самолично, с особой жестокостью лишил жизни. Хоук готов был себе разорвать артерии, напоить своей кровью того беспощадного бога, которому так необходимы чужие жизни. Хоук готов был — молча, конечно, — на всё, лишь бы его шайку мерзавцев никто не трогал.

***

      Хоук готов был на всё. Хоук был готов ко всему.       Хоук не смог уберечь самого близкого человека — того, кто по прежнему верил в исцеление Гаррета и Бетани.       Последнее, что сохраняло в них самих себя, было с надругательством уничтожено.       У Гаррета из головы не выходила последняя встреча с матерью. Её белесые глаза. Чужое тело. Сладковатый запах разложения и одурманивающий — лилий.       Гаррета тошнило двое суток, лихорадило — пять. Его уже ничто не сможет сломать, ничто душу больше не закалит, никакая боль. Души-то и не было почти — какие-то огрызки, лохмотья от неё остались, любить и переживать уже нечем.       Гаррет знал, что его последней каплей станет смерть Бетани. Но они оба с самого начали понимали, что не вечны, а при их образе жизни благодари Создателя на коленях, что лишний день прожили. Заранее готовили себя к потере, при этом хищно скалясь и говоря друг другу перед боем: «Только попробуй сдохнуть».       Гаррет не видел Бетани неделю. Варрик, который временно поселился в их доме, чтобы следить за Хоуками и не позволить им сойти с ума, сказал, что младшая у себя в комнате. Молчит целыми днями и задумчиво что-то шьёт или зашивает.       Старший Хоук, предпоследний Хоук, поздно ночью вышел из комнаты, едва перебирая ногами и сжимая в руке клинок. Беззвучно зашёл к своей маленькой Бет.       Не уберёг он тебя, Бетани. Позволил тебе собственноручно сломать хребет, душу вывернуть наизнанку, кровью запачкать белые руки. Он не то, что не уберёг, он позволил тебя уничтожить.       Гаррет смотрел на её лицо, такое умиротворённое и спокойное во время сна, лунным светом озарённое. Бетани Хоук. Последняя из Хоуков. Последнее, что осталось у Гаррета.       Убивая тех, кого любишь, — освобождаешь себя от всего. Гаррет хотел избавить себя от той боли, что принесёт ему внезапная гибель Бетани. Хотел последние обрывки души скомкать и выбросить за окно, закопать в землю и больше никогда не вспоминать о них.       Рука с клинком замерла в воздухе.       Нет, уже поздно. Он опоздал почти на четыре года, нужно было связи все обрывать тогда, когда они ещё не вступили на порог этого проклятого города. Когда Бетани была чистой и светлой девочкой, а не сейчас, когда внутри у неё всё превратилось в развороченную рану.       Гаррет посмотрел в окно на звёздное, молчаливое небо. Сжал зубы до боли и взлелеял мечту проткнуть несколько тысяч раз этим клинком Создателя с его ненавистной Андрасте. Неужели, неужели они заставили Хоуков пережить своё горе, свою потерю лишь для того, чтобы Гаррет наконец понял — он совершил ошибку?..

***

      Бетани раздражённо взглянула на заснеженные вершины гор. Путешествие до Скайхолда изрядно ей надоело.       У неё уже не было сил во что-либо верить, и разорванное небо — совсем как душа — казалось единственным спасением. Может, она наконец погибнет в славном бою. Может, погибнет весь мир. Может, все войдут в Тень, и последняя Хоук наконец отыграется, разорвёт голыми руками Создателя и ненавистную Андрасте.       Гаррет погиб за смердящий, никчёмный Киркволл. Бетани осталась одна. И то, что её пригласил Варрик в Скайхолд, чтобы помочь Инквизиции спасти мир, изрядно её забавляло.       Она не будет никого и ничего спасать. Она отомстит за боль, за семью, за пролитую кровь тех, кто для неё что-то значил. Под разорванными венами Бетани восстанут мерзкие твари, и послушные её стальному гласу сметут всё на своём пути.       Три года она держала на привязи зверя внутри себя, требующего кровавой жатвы.       Наконец она его спустит.