долой лепестки

его ненависть — плевок самому себе в банку пива. колтун, который опасно расчёсывать. ядерный микровзрыв в желудке. думать о ней не хочется, но она всегда в голове, в животе, под рёбрами, вросла в волосы, спуталась между слоями кожи, оплела трахею, в крови заменила эритроциты ненависть к врагу друга — почти брата — жалкой змеёй без головы, нет, червяком билась, извивалась внутри, но была в своём мельтешении безобиднее всего. враг моего друга — мой враг светло ненавидел оксимирона куда сильнее славки. тот давно потерялся в определениях, категориях и языках — все свои чувства переворошил и размазал. и после это скаталось в ком, свалялось, переродилось в нечто иное, запуталось; слава машнов закашлял хлопковыми цветками затем они заполнили его лёгкие, желудок, проросли в другие внутренние органы, обвили мышечные волокна — именно тогда его и госпитализировали в состоянии почти овоща. карелин был похож на огромный ком земли, сквозь его кожу прорывались цветы, потеря крови была колоссальной — диагноз стопроцентный. слава зацвёл по мирону после того самого баттла, и это был полный пиздец сначала, когда врачи помогли всем, чем было возможно, ваня навещал его в больнице, и они со славкой понимали, что всё — летальный исход ближе, чем выход нового альбома ежемесячных. они сидели, молчали и думали о своём. слава — о мироне, конечно же, блять, а ваня — о том, что его лучший друг умирает. все деньги уходили на поддержание славиной жизни затем случилось то, чего они оба не ожидали. спонтанное, сука, самовозгорание. мирон фёдоров лежал в соседней палате, подключённый к системе респираторной поддержки, покрытый подснежниками, чья корневая система полностью заместила человечьи суставы сначала славка из-за роившихся в голове мыслей чуть ли не сгнил заживо, но врачи вовремя сообщили, что у них пиздец обоюдный и взаимный месяц ушёл на то, чтобы вернуть мирона в сознание. ещё три — чтобы оба восстановили свои тела практически с нуля чисто силой позитивной мысли, нахождением в одной палате, а затем и общением. ебаные овощи за пять месяцев полностью вернулись к нормальной жизни. обитали они теперь вместе, в просторной и светлой квартире мирона, притирались друг к другу разговаривали, курили вместе, записывали песни, целовались. трахались. болели друг другом, но уже, блять, в переносном смысле из бульварных романов ваня же понимал отчётливо — он ненавидит человека, который почти убил славу. он ненавидит мирона фёдорова; мифа; оксимирона. и всех, кто с ним связан. всех девушек, которые брали у него в рот. всех фанатов, купивших «горгород». всех друзей. особенно он ненавидел самого близкого его друга — ивана евстигнеева когда слава практически на полгода исчез в паучьих лапках мирона для реабилитации (и взаимного, блять, удовольствия), ваня крепко спутался с этой оксишлюхой. он не верил в прекрасную жизнь славы и их с мироном чувства; считал, что всё это — самообман из скуки и дурости. приготовленный на дому динамит, шутка, переставшая быть смешной и актуальной ещё в хабаровске охра в это всё верил и за истинных (чтоб их) радовался; он был из тех дружелюбных и классных парней, которые цепляли взгляд и разум. которых ваня светло ненавидел; и если раньше ему казалось, что негативные и мерзостные чувства к мирону были сильней, сейчас он понимал — такие, как евстигнеев, были в разы хуже они делали людей жадными. заполняли собой каждый капилляр, сгущали мозговую жидкость; светло его ненавиделненавиделненавидел. тушил бычки о мысли о нём, пускал себе кровь, лишь бы меньше воспоминаний, ложился спать и мечтал проснуться без него меж извилин мозга; но после ситуации со славкой, ваня был слаб шёл на встречи, делил ночи, пиво, косяки, мысли, собственные руки, песни, постель с врагом; и не нашлось никого, кто мог бы ненавидеть рудбоя так, как ваня сам ненавидел оксимирона в своё время для славы. приходилось справляться самому светло позволял называть себя деткой и искрился в ответ на чужие улыбки, а после дома в своём душе отдирал от себя эти липкие моменты и рыдал над своей ненавистью, лелеял её. убивался каждым прикосновением чужими губами к собственной коже, каждым движением меж собственными бёдрами, каждым проникновением в нутро хитрые глаза запутали, пересказали последние полгода в воспоминаниях, изменили отношение к сигаретам, плохому вину и плохим мужчинам. жестокими движениями ваня фаллен превращался в ванечку или просто детку, просто образ, который он до тошноты износил, излюбил настолько, что принял на кожу и внутрь ваня светло ненавидел оксимирона даже тогда, когда совершенно забыл о нём ваня ненавидел до дрожи ивана евстигнеева даже тогда, когда стал по нему задыхаться лепестками колокольчика