Что же ты молчала, глупая?..

      Ты наслаждаешься вечером неимоверно.       Смешно представить, как сильно развезло тебя от хмеля, и страшно подумать, сколько твой опьяневший рот ещё извергнет вещей, о которых ты будешь жалеть уже завтра.       Но сейчас это не имеет никакого значения.       Все, что ты говоришь, будучи столь пьяной - правда. Каждый звук, исторгаемый твоим слегка охрипшим горлом - смелая и приятная тебе истина. Каждый взгляд из под опущенных влажных ресниц, полный восторга - чувства, что скрывать ты не привыкла, даже будучи в здравом уме. Сейчас они очевидны и ребенку, не говоря уже о твоей старшей сестре напротив.       Она знает, о, она все знает.       Всегда столь проницательная, просто до неприличия догадливая (не счесть тех раз, когда ты думала, что она в силах знать чужие мысли!), она читала тебя, как раскрытую книгу с податливыми до смешного страницами, становящимися такими под ее и только ее аккуратными пальцами.       Странно было бы надеяться, что она не знает, что творится у тебя внутри.       Наивно было полагать, что хотя бы в этот раз она не разгадала твоих чувств.       Но знаешь ли ты, что восторгает тебя более всего в этой донельзя щекотливой ситуации?       Ты смотришь на нее, смело пялишься в ее лицо с глупой радостной улыбкой и видишь ту же улыбку, но уже на ее лице. Более острую и насмешливую, без единой капли застенчивости, но полную невыразимой нежности и точно такого же, что волновало сейчас твоё собственное сердце, восхищения.       Она наслаждается происходящим.       Им наслаждаешься и ты.       И эта взаимность так великолепна, так естественна, так правильна, что вы не скрываете ее друг от друга, вы просто не видите в этом никакого смысла. Это похоже на ослепительный свет, что невозможно скрыть даже самой черной, самой вязкой, самой всепоглощающей тьмой.       Свет обожания, что искрится в твоих глазах и отражается в ее, спрятать никак нельзя.       Вот, что является самым сладким и восхитительным в каждой такой встрече.       И у тебя не получается противостоять самой себе: в итоге встреча выливается в целый день. Ты говоришь с нею часами и сажаешь голос, но не можешь остановиться, так как просто не успеваешь насытиться ее вниманием. Слова льются из твоих уст, копившиеся на протяжении многих недель и наконец нашедшие выход, а она без единой мысли прервать разговор делит его с тобой, слушает так внимательно, что ты не можешь не восхититься тем, насколько хороший она слушатель: она не спускает глаз с твоего лица, то кивает, то улыбается, то смеётся, то изумлённо вздыхает в самые нужные моменты твоего рассказа.       И, конечно, она выглядит невыразимо счастливой. Ты не понимаешь, как кто-то вроде тебя вообще был способен вызвать столь прелестную, добрую, а то и вовсе влюбленную, улыбку на ее, ее лице!       Иногда тебе даже кажется, что вы выглядите как два самых настоящих придурка со стороны, потому что ваши лица светятся от счастья почти как две ёлки в канун рождества. Но кого из вас двоих это волнует?       Стоит отметить, что ты всегда настойчива в своём стремлении из каждой редкой встречи выжать столько, сколько только сумеешь, и сестра не отстаёт от тебя. Она скучала по тебе тоже, с острым чувством восторга понимаешь ты. Она смакует каждый миг с тобой, как дорогой, изысканный десерт, который она позволяет себе лишь раз за месяц, словно вопиющую роскошь, и нисколько не корит себя за расточительность в эти мгновенья, ведь она знает: это, вне всяких сомнений, того стоит.       Это того стоит, шепчешь ты беззвучно ей в унисон, соглашаясь.       В глубине души ты знаешь: ты испробовала немало приятного за всю свою жизнь. Послушно сидеть на месте ты не умела никогда: гналась за каждым приключением, за каждым замаячившим на горизонте новым удовольствием, ты пробовала все, до чего дотягивалась. И все равно сейчас ты ловишь себя на мысли о том, что твоя сестра - это что-то, что не надоедает никогда. Это что-то, к чему ты смиренно возвращаешься снова и снова, опять и опять.       Единственное удовольствие на свете, которому ты позволила себя приручить.       Единственное, во власть чего ты охотно отдалась; единственное поражение, которое принять сочла бы ты за благо.       До потешного легко заметить, что один лишь твой взгляд на нее творит с тобой вещи, о которых не принято говорить вслух, вещи, которые обычно не должно одной сестре испытывать к другой. Ты чувствуешь почти болезненную нежность, от которой щемит в груди, а твои руки изнывают от стремления приласкать, коснуться, дотронуться; ее губы слишком притягательны и по какой-то причине не дают тебе покоя, - сейчас, пока ты смотришь на нее, и многими часами, днями позже, уже в твоём воображении. Ее взгляд на удивление пронзителен, интенсивен настолько, что ты практически не веришь, что это вообще возможно, чтобы именно этот человек смерял тебя таким взором...       Это смешно, но и она со своей хваленой выдержкой, со своей известной всем гиперответственностью совершенно беззащитна против твоего сканирующего взгляда прямо сейчас: алкоголь раззадорил ее тоже. Она вся разомлела, а бледная кожа ее щек пылает ярко-алым, что доводилось тебе обычно видеть слишком редко.       Чем-то это безумно тебя забавляет, и ты смеёшься, смеёшься в восхищении, ведь сам факт того, что теперь уже ты читаешь ее, как книгу, приводит тебя в восторг.       Но все кончается рано или поздно, вдруг понимаешь ты, стоит тебе только заметить краем глаза, случайно, большой циферблат старых часов.       Она перехватывает твой взгляд. Волосы... Эти ее белоснежные, платиново-пепельные волосы падают на ее лицо, и она откидывает их нетерпеливо. Ты замечаешь, как сладко-горькая улыбка украшает ее губы, и тебе трудно не улыбнуться с той же горечью в ответ.       Это было хорошо, о, лишь богам, помимо вас двоих, известно, как хороша была эта встреча! Но она окончилась минуту всего лишь назад, как и все другие до нее.       И вы должны идти.       Покидая бар, вы обе понимаете, что пьяны до безобразия: тебе приходится опираться на сестру, пока вы выходите. Ее ноги столь же непослушны сейчас, как и твои, но она каким-то чудом умудряется тащить на себе вас обеих. Ты посмеиваешься; она ворчит.       Если бы только ваши родители видели вас сейчас, думаешь ты, улыбаясь. Сестра с удивлением смотрит на тебя, и ты осознаешь, что, похоже, сказала это вслух. Это заставляет тебя продолжить мысль заплетающимся языком. Знали б они если только, что их идеальная Эльза, ответственная Эльза, та самая Эльза, которая должна была всегда следить за тем, чтобы ты, не дай бог, не угодила в неприятности, в этот самый миг утопает в этих самых неприятностях вместе с тобой.       Твоя сестра фыркает, закатывая глаза, и неловко выталкивает тебя из бара под проливной ночной дождь, пока ты хрипло смеёшься.       Вы стоите на улице, в ночи, под мощными потоками воды, улыбаясь друг другу, и кажется, что вам плевать на этот пробирающий до самых костей дождь, но лишь ровно до того момента, когда к вам обеим, казалось, одновременно, не приходит осознание.       На удивление, дождь отрезвляет.       Медленно, вместе со струями холодной дождевой воды, что стекают по твоим алеющим в темноте щекам, срываются с кончика твоего острого носа вниз, на асфальт, к твоим промокшим кедам, с губ сползает и улыбка. Лишь горечь остаётся в воспалённом взгляде, и ты находишь отражение ее, практически зеркальное - в глазах прекрасно-грустной Эльзы.       Маски сняты, или, вернее было бы сказать, смыты ливневой водой. Макияж ее, обыкновенно безупречный, таким считаться более не мог, но тебе было плевать: было в этом что-то дорогое, близкое, даже ностальгическое. Возможно, алкоголь придал тебе сентиментальности, но в твоём мозгу ещё были живы давние воспоминания: более небрежный макияж, свойственный Эльзе скорее в подростковые годы, чертовски напоминал тебе то, что видела ты сейчас перед собою.       Ты вдруг вспомнила, как были вы близки когда-то...       Не сравнить, не сравнить нынешнюю вашу близость с тем, что было когда-то давно!..       Ностальгия, скорбь и горькая любовь вдруг бьют тебя в живот, внезапным всхлипом выбивая воздух из груди.       Ты так хотела спрятать грусть, но не хватило сил и выдержки; очередной всплеск эмоций сломал тебя.       Ты складываешься пополам, роняя брызнувшие слезы на асфальт.       В тот же миг ты ощущаешь, как холодные руки с силой выпрямляют тебя, и ты почти слепнешь от пронзительного, арктически-синего взора. Насильно тебя прижимают к себе, и в нос ударяет аромат хвои и алкоголя. Это должно утешать, но это лишь подстёгивает, заставляет испытывать ещё большую боль, заставляет тебя произносить то, чего ты вопреки всему ещё не решалась говорить.       Ты сетуешь с солью на языке на то, как отдалились вы в последние годы.       Ты сознаешься, что тебя откровенно раздражают ваши встречи раз в месяц: их катастрофически не хватает.       Ты делишься, что эта боль мучает тебя так давно, что страшно подумать.       Ты чуть ли не воешь: ведь мы же семья! Мы семья, Эльза! Я... Я так сильно скучаю...       Ты понимаешь, что твоя сестра скорее всего напугана твоим "выступлением", но ты терпела так долго, так долго...       И когда казалось, что ничто не сможет унять твою всеобъемлющую скорбь, всего один вопрос, что задан был охрипшим от молчаливого плача голосом, таким нежным и таким родным, заставил тебя успокоиться практически мгновенно:       - Что же ты молчала, глупая?..