Подарок от чистого сердца

      – Мы сделали все, что могли.       Глаза доктора смотрели тяжело, без злобы. Так же смотрел Хико, когда принимал решение кого-то убить. И доктор, и его бывший наставник были полны этой уверенности – уверенности в том, что то, что они делают, является правильным.       Возможно, именно поэтому эти слова впечатались в его память, преследуя его ночь за ночью.       “Мы сделали все, что могли.”       Ему хотелось кричать, вопить, ударить что-нибудь со всей силы, но он этого не сделал. Он уже пробовал, и это никогда не помогало. Нисколечко. Вместо этого он пытался сесть, напрягая все силы, и грудь его вздымалась, как будто он пробежал десять миль по прямой. Он зарылся лицом в ладони, остро осознавая, что снова покрыт холодным потом.       Он ненавидел это. Ненавидел. Каждой клеточкой своего существа. Но даже эта ненависть не изменит реальности.       Он покачал головой, усилием воли прогнал слезы разочарования и перекатился на бок, стараясь подогнуть правую ногу под себя, чтобы подтолкнуть тело... культя, что была теперь на месте левой ноги, заболела, когда он слегка оперся на нее; но этого было достаточно для того, чтобы достать до веревки, которую его сосед привязал к балке крыши хижины и, наконец, суметь подняться и встать на здоровую ногу.       Он запрыгнул на костыль, потный, уставший и злой. Однако был ли он достаточно отчаянным, чтобы растопить снег для ванны? Вопрос.       Если и было то, что он ненавидел больше, чем этот повторяющийся кошмар, так это видеть уродливую культю и шрамы на бедре, оставшиеся после того, как тот врач отрезал остальную часть ноги после битвы при Тоба-Фушими. Пять лет с повстанцами, бесчисленные ранения и, наконец, то самое, которое сделало его бесполезным. Оно произошло в последний день последней битвы, в которой он поклялся сражаться за Кацуру.       Он вытер лицо, а затем взглянул на дорожную сумку, стоящую у стены. Никаких следов знакомых меховых сапог или самодельного боккена. Ну, ничего удивительного. Его неожиданная соседка по хижине на зиму была прилежна до невозможности. Она выходила на тренировку каждый день, с раннего утра до заката, что означало, конечно, что у него не было причин не мыться.       И он не любил запах пота.       Подготовка воды для ванны заняла целую вечность, даже когда он решил срезать углы и просто наполнил чайник из кучи снега прямо у порога. Даже во время своей первой зимы с Хико он, голодный семилетний бывший раб, делал эту работу быстрее.       Но это не имело никакого значения.       После ванны казалось глупым не воспользоваться теплой водой, и поэтому он постирал свою одежду и достал свободное кимоно. Не готовый остановиться после этого внезапного всплеска активности, он взглянул на дорожную сумку у двери.       Может, он мог бы постирать и ее белье...?       Нет, лучше не надо. Его соседка… была в ней какая-то хрупкость. Он не спрашивал, и она, конечно, не рассказывала ему ничего о своем прошлом, но ее взгляд... как будто она была так же сломлена, как и он, даже если это было не так легко заметно.       Он прикусил внутреннюю часть щеки, затем подобрался к своему кухонному уголку – у него был хороший огонь, было бы стыдно тратить его впустую. Она не вернется в течение нескольких часов, но было намного легче разогреть еду, чем приготовить ее с нуля. Кроме того, если бы он не готовил для нее, она бы просто жевала сушеную рыбу без единого слова протеста.       Через пару часов он почувствовал себя беспокойным и больным: ему больше нечего было делать, а эта чертова дорожная сумка стояла рядом с дверью, снова заставляя его думать о ней.       Не то чтобы ему было скучно. Если бы он хотел поговорить или найти компанию, то мог бы доковылять до деревни и найти способ найти себе полезное применение. Как деревенский травник, он всегда был желанным гостем.       Было просто легче оставаться дома: меньше глаз, меньше неудобных вопросов. И кроме того, он не особо хотел прыгать по заснеженным тропинкам на костыле. Не то, чтобы он не мог этого сделать! Если он хотел, то мог делать большинство вещей, которые могли делать здоровые люди. Он просто исходил из рациональных соображений, вот и все.       Его глаза снова остановились на избитой погодой дорожной сумке у двери. Каждый вечер, возвращаясь, она укладывала боккен рядом с ней, снимала с себя меховые сапоги, стряхивала с себя большую часть снега с верхней одежды, а потом сидела у очага и безмолвно ела свой ужин. Он предлагал ей чай или еду, и она это принимала. Если ее руки или ноги были в плохом состоянии после тренировки, он предлагал сделать мазь для них. Они спорили об этом, но она сдавалась после символического протеста. А потом, через некоторое время, она уходила в свой угол хижины, чтобы лечь спать.       Так они и жили.       Они не были друзьями. Они ничего не знали друг о друге. Даже настоящих имен.       Она представила себя как Каору – без фамилии, даже когда ее прекрасные манеры очевидно говорили, что она из клана самураев.       Не то, чтобы он был лучше в этом плане. После травмы он потерял право носить фамилию, которую ему дал Кацура, и имя, которое Хико выбрал для него: "сердце меча". Даже его детское имя, "большое сердце", было для него слишком неловким. Так что если ему нужно было представляться, он просто назвал себя Шин. Простое имя для простого крестьянина. В конце концов, он больше не был мечником.       Именно поэтому он никогда не следил за ней и не наблюдал за ее тренировками.       Он знал, как усердно она трудилась. Как тяжело тренировалась, чтобы стать сильнее, в надежде победить демонов, которые преследовали ее.       Он прикусил внутреннюю часть щеки.       Правда в том, что если бы он увидел ее тренировку, то не был уверен, что сможет остановить себя от советов. Женщина такая же невысокая, как он? Независимо от ее стиля меча, у нее наверняка те же проблемы, которые ему нужно было преодолеть, чтобы стать эффективным мечником – отсутствие досягаемости и силы для парирования, потребность в скорости и ловкости.       Но если бы он что-то сказал, то за этим последовал бы поток вопросов, на которые он не хотел отвечать.       Трусливо?       Он не знал, какие ужасы заставили ее путешествовать по этим горам посреди зимы, истощившись до такой степени, что она рухнула на обочине возле деревни три недели назад. Но что бы это ни было ... он хотел ей помочь. Это он знал четко с того момента, как нашел ее и предложил ей убежище.       Он еще раз взглянул на дорожную сумку, затем пробрался к своим вещам и нашел последнее напоминание о своей прежней жизни, от которого не смог избавиться, даже будучи в худшем настроении.       Правильный ли это выбор?       Он не знал. Но что бы ни получилось из этого безумия, по крайней мере, он пытался ей помочь.       Он нашел ее на заснеженной поляне, сражающейся с воображаемыми врагами, как дьяволица. Ее темные волосы прилипли ко лбу, изо рта вырывались легкие облачка пара... но голубые глаза были ясны и совершенно сосредоточенны.       Он остановился посмотреть на нее.       Как он и думал, она была хороша. Быстро и точно она танцевала по снегу: удар, удар, парирование, удар, блок, шаг – и парировать снова.       Ее ката были того стиля, которого он никогда не видел раньше, хотя и распознавал все отдельные движения. Оборонительный стиль, заметил он хмуро. Много блоков и контратак, что-то, что человек с большой силой верхней части тела будет легко использовать в своих интересах.       Ну, это было не особенно странным. По его опыту, большинство стилей меча предпочитали силу верхней части тела и охват. Даже Хитен Мицуруги был таким. Но Хико не интересовали явные недостатки его ученика, и он тренировал его в неумолимой скорости и ловкости, утверждая, что сердце человека и его ум делают мечника, а не его тело.       – Шин?… – сдавленный голос выдернул его из его мыслей.       – Каору-доно. – Он кивнул ей. – Я ... сей недостойный принес вам кое-что, вот что.       Она остановилась.       – Вы не должны были этого делать.       – Тем не менее, сделал, – возразил он, пробираясь к ней. – Неужели вы не примете дар, который вам дарят от чистого сердца?       – Я... Я... – нахмурилась она. – Хорошо. Что это?       Он посмотрел вниз, скрыв свою улыбку. Она всегда так символически протестовала, будто не хотела полагаться на кого-либо, но после казалась счастливой от любой мелочи, которую он давал ей, будь то еда или мазь для волдырей. Поэтому он был уверен. Она не откажется от его подарка.       Он потянулся к длинному свертку, привязанному к спине, вытащил его и вручил ей.       – Вот.       Она взяла его и нахмурилась, опознав то, что в нем было.       – Шин ... я не могу этого принять.       – Сей недостойный не знает, для чего вы тренируетесь, – сказал он совершенно серьезно. – Но ваш стиль зависит от блоков. Даже будучи утяжелен железным сердечником, боккен не может парировать большинство тяжелых ударов настоящей сталью, вот что.       Она на секунду замолчала.       – Это мой дом. Мне нужно вернуть семейное додзе. Оно была украдено у меня.       – Тогда используйте это.       – Шин ... я не могу. – Она толкнула меч обратно к нему, ее глаза наполнились болью. – Мой стиль меча это меч, который сохраняет жизнь. Если я буду использовать катану, это запятнает все, за что мы с отцом боролись.       – Тогда вы должны взять этот клинок, – повторил он, возложив ладони на ее руки, сжимая ее пальцы вокруг меча. – Вы та, кто еще может сражаться. Возможно, вы сможете использовать его для того, для чего он предназначался – для защиты других. – Он улыбнулся. – Пожалуйста, Каору-доно. Возьмите его.       Она медленно кивнула, потрясенная.       Он развернулся и пошел, медленно пробираясь по скользкому снегу. Он услышал, как запел клинок сакабато, когда оставил ножны впервые за девять лет.       – Что… обратное лезвие?       Он улыбнулся, и на сердце стало легче, чем многие годы до того. Стиль меча, который защищает ... и меч, который не может убить. Этот исход был гораздо лучше того, на который он осмелился надеяться.       Он повернулся достаточно, чтобы взглянуть через плечо.       – Приходите домой, когда захотите. Ужин ждет.