Нельзя заходить в спальню к Богу

— …И потом душа покинула его тело, — страшным шёпотом закончил рассказ курносый одноклассник Дэниэла. По правде сказать, Дэниэл не помнил его имени, пусть и учились они вместе уже несколько лет. Да и самое интересное было не это. Дэниэл задумался о том, что такое душа. Вот, как-то так это впервые и получилось. Он просто слушал якобы страшилку в окружении своих якобы друзей и в какой-то момент задался вопросом: что есть душа? Одноклассники Дэниэла вообще очень любили поднимать в нём бесчисленное количество вопросов. Смотря на них, он спрашивал себя: что будет, если он отрежет рыжему язык прямо сейчас? Или если он подвесит курносого за шею на верёвке? Они замолчат? Они перестанут двигаться? Или на них это не произведёт эффекта? Или это оглушит их, как пощёчина, а затем вернёт в прежнее положение? Прежнее и даже более озлобленное. С другой стороны, от одноклассников была польза. Раздражали они не постоянно. Например, недавно они все вместе сбежали с уроков, заперлись дома у того высокого и смотрели с ним фильмы на старом кассетнике. Дэниэл, правда, не особо смотрел. Вернее, сначала смотрел. После пяти минут вся эта фантастика о далёких планетах показалась ему довольно скучной и в какой-то степени даже посредственной. Он обошёл весь дом в поисках более достойного занятия (и, возможно, в душе боясь гнева родителей, которые строго-настрого запретили ему смотреть телевизор. Оглядываясь назад, Дэниэл понимал, что действительно искренне не хотел — или даже боялся — нарушать правила. Но счастье — в дисциплине. И это первое правило религии). На полках стояло бесчисленное множество книг, зачастую незнакомых. Дэниэл пролистал множество из них, не особо вчитываясь в слова. В какой-то момент он зафиксировал в одной интересную строчку. «Огонёк жизни потух в её глазах». Позднее он сумел связать для себя две этих фразы. В целом, они соответствовали друг другу. Душа, покидающая тело, тушила огонёк в глазах. Душа ведь живёт в теле как в домике, верно? В том доме только одна книга была знакома Дэниэлу на вид. Любимая книга его родителей. Коричневая, толстая, с крестом на обложке. Библия. Не то что бы родители запрещали ему читать. Наоборот, Дэниэл проводил всё своё время за книгами. Но они были такими скучными, однообразными и… правильными. Ни одна из них не отвечала на вопросы, задаваемые им. Родители бы тоже не ответили. Это была одна из причин, почему Дэниэл не задавал вопросов. Большинство их них звучало не как типичное «а почему?», «а откуда?», «а зачем?». Обычно его интересовало «что будет, если…». Первое время он спрашивал вслух, но в какой-то момент осознал, что делать этого больше не стоит. На его вопросы взрослые реагировали… странно. А учительница предложила пройти к психологу. — А что будет потом?  — Потом?.. — опешила она. — Ну, он поговорит с тобой и, возможно, даст каких-нибудь таблеток…  — Не заинтересован. Когда о массовом срыве уроков прознали родители, никого уже не волновало, что именно смотрели дети на старой кассете. И уж тем более их не волновало, кто из детей смотрел, а кто нет. Родители Дэниэла ругались долго и громко. Ругались они, конечно же, не друг с другом, а на него. Потому что нарушил правила именно он, и разочаровал их тоже он. Дэниэл не извинялся, не возражал и даже не пытался обдумать свой поступок, потому что думать ему было особо не о чем. Наверное, ему должно было быть стыдно, но, почему-то, внутри ничего не шевелилось. Родители долго ходили взад-вперёд, сокрушаясь о его поведении, и в итоге нашли решение этой проблемы. Они решили, что Дэниэлу нельзя больше оставаться в той школе. Но переводиться было бы слишком радикальным решением. В конце концов, это ведь единственный проступок. Дэниэл был милым, прилежным мальчиком. И мать решила, что не хватает ему только одного. Так его отдали в школьный хор. Дэниэл вспоминал эти дни с некоторым благоговейным трепетом. И одновременно ужасом. Потому что хор, хоровое пение было жутким, опасным, но благородным зверем. Дэниэл стоял на скамейке в окружении других мальчиков. И те открывали рты и громко-громко пели молитвы нестройным, неслаженным хором. А учитель размахивал указкой. Они пели гимны и молитвы, пели во весь голос. Пели со всех сторон, оглушающим громом, давя на сознание. И Дэниэл стоял в самом центре, пропуская через себя каждое слово и пытаясь вникнуть в его значение. Но значения, как назло, ускользали, оставляя после себя только яркие, белые следы. Длинные линии опутывали сознание и сжимали его, сжимали всё сильнее; голова гудела и раскалывалась, а руки мелко-мелко тряслись. А рот всё открывался и закрывался. И горло издавало звуки. Глубокие, низкие, торжественные звуки, считываемые стеклянными глазами с листа. Интересно, — Думал Дэниэл, пытаясь подавить желание снести каждый из попадающихся по дороге домой мусорных баков, — почему моей душе это не нравится? Почему живущая в нём душа постоянно противится этим гимнам? Хотя, наверное, ответ на этот вопрос существовал, и довольно простой. Демоны. Его душа была больна демонами. Или же его душа была демоном. Проверить это можно было только достав её из тела и рассмотрев под микроскопом. Что будет, если вынуть душу? Дэниэл на мгновение остановился, уставившись на своё отражение в луже. Слишком бледный для своих десяти, слишком костлявый, с дикими глазами. По телу Дэниэла бежала дрожь, которую он всеми силами старался удержать. Хотелось наступить в лужу, уничтожить её, сделать ей больно, отдать страдания сидящей внутри сущности. Дэниэл сжался, пытаясь контролировать эти неврозы. Потому что если про демона узнает ещё кто-то, то ему точно не поздоровится. Невроз очередным разрядом пробежался по телу, и Дэниэл резко качнул головой. Шея приятно хрустнула, и боль, внезапно, ушла прочь. Хрустеть удачно получалось не всегда. Дэниэл стоял перед зеркалом, поправляя свой идеальный воротник рубашки, пытаясь правильно наклонить голову, но всё без толку. Дэниэл пытался дёрнуть шеей верно на уроках скрипки. Благо, учитель музыки на него почти не смотрел. Его тяжёлый, угрюмый взгляд почти всегда был направлен в ноты. Он следил за тем, какие аккорды зажимает Дэниэл, и слушал, как тот двигает рукой, но почти никогда не видел этого. Он просто не поднимал взгляда, и ему достаточно было услышать неверно сыгранный звук, чтобы понять, что его подопечный делает неправильно. Всё, что умел делать этот человек — ворчать. Больше ему ничего не давалось. Он почти не повышал голоса, да и повышать его было не за что. Дэниэл был самым прилежным учеником, даром, что ненавидел скрипку всем сердцем. Впоследствии он, конечно, полюбил этот инструмент, но какой-то изощрённой любовью. Скрипка стала его первым трофеем, и грехом было не воспользоваться ею в будущем. Но пока он сбивал пальцы о струны и пытался подавить комки нервов, сверля взглядом грузного преподавателя в тяжёлых очках. А тот даже не поднимал на него глаз. Дэниэл решил, что этот грузный человек — идеальный подопытный. Дэниэл хорошо помнил этот опыт — потому что он был стартовой точкой его поисков. Ему было четырнадцать, и он шёл через пресловутый тёмный переулок, который есть в каждой памятке по безопасности. Ему было четырнадцать, и внутри него горел всепоглощающий интерес. Он спланировал всё до мелочей. Он знал, что учитель поскользнётся на образовавшемся за день гололёде. Он знал, что тучный учитель рухнет на землю. Он знал, что учителю понадобится время, что подняться. У Дэниэла не было оружия, потому что раздобыть его было бы попросту неоткуда. Он полагался — как и всегда, — только на самого себя. И на своего Демона. Он ещё не был уверен, являются ли они с Демоном одним духом. Но, тем не менее, он собирался это выяснить. Дэниэл набросился на него с неимоверной скоростью. Дэниэл закрепил его руки коленями и сдавил горло со всей силы. По рукам поползли неврозы, передаваемые злыми импульсами в чужое тело. Дэниэл уставился в мутные, полные страха глаза. Уставился в них, стараясь не концентрироваться на своём отражении в чужих зрачках. Уставился, стараясь уловить тот переходный момент, когда в глазах потухнет огонёк, когда они перестанут блестеть жизнью. Но глаза учителя не блестели. Не блестели с самого начала. В них не было ни жизни, ни интереса, ничего — они с самого начала были заволочены дымкой. И когда зрачки, беспорядочно метавшиеся по лицу ученика, замерли, когда взгляд остекленел, Дэниэл всё ещё сжимал его шею, ожидая, когда душа покинет тело. Когда в глазах потухнет огонёк. Только в глазах учителя ничего не тухло. Дэниэл сидел на остывающем теле, опустив руки. Первый его опыт оказался провальным. Где он допустил просчёт?..

***

Десять лет спустя, проведя годы подготовки и побочных опытов, Дэниэл, кажется, нашёл закравшуюся в его расчёты ошибку. Это было на самом деле сложно. Но ищущему всегда воздастся — что-то такое даже было в Библии. Дэниэл, конечно, не был уверен на сто процентов, но, держа в руках эту толстую книгу, был готов освежить свои знания. Свечи в библиотеке придавали церемонии прочтения некую важность и таинственность, которую не имело бы электрическое освещение. Более того, включенный свет заметили бы сразу же. Но никому в церковном лагере нельзя было знать, что юноша, учащий детей хоровому пению, читал Библию лишь однажды. И никто не должен был знать, что он носит в душе дьявола. Или, возможно, вместо души. Дэниэл, к сожалению, так и не понял этого. Но понял другое: следить за покидающей тело душой невероятно интересно. Души очень редко вылетали при нём. На собраниях секты ему ни разу за всё время не доверили оружия, и он наблюдал из первых рядов. Наблюдал, как кто-то другой заносит нож, как кто-то другой вливает в рот яд. Как кто-то другой смотрит прямо в глаза жертве и видит. Дэниэл не был уверен, что видящий осознавал, насколько важный момент он смеет наблюдать. И это в какой-то степени оскорбляло его. Но оставаться среди них было необходимостью. Потому что только они нашли секрет очищения души. Чистота души была главной проблемой — решил для себя Дэниэл. Душа его жертвы — преподавателя скрипки — была усталой, грязной и попросту не могла блестеть. Дэниэл повторял эксперимент несколько раз, но все его жертвы оказывались обычными, испачканными, поражёнными людьми. А демон внутри продолжал кривиться от звуков церковного хора.  — Вы не выглядите уставшим, — сказала ему маленькая Мария, смотря сверху вниз.  — А с чего же мне быть уставшим? — любезно поинтересовался Дэниэл.  — Вы всю ночь читали, я видела, — ответила девочка, наивно склоняя голову набок.  — А ты знаешь, что подглядывать нехорошо? Дэниэл сложил руки за спину и крепко сжал дирижерскую палочку, стараясь подавить желание влить всё своё раздражение этой девочке в шею. А затем хрустнул собственной. Он не мог убить никого из детей сейчас. Ещё не время. Для каждого из них была заготовлена особая учесть. — Ибо дети есть самые невинные существа, — прокряхтел за общим столом старый священник, вытирая руки. Дэниэл задумчиво кивнул его словам. Дети действительно были самыми чистыми существами. Только у детей, у детей в этом лагере глаза блестели так, как было описано в книгах. Только в их глазах блестели чистые души. И Дэниэл хотел рассмотреть их все.  — Но ведь газировка — плохой напиток, — сказал маленький Айван, принимая стаканчик.  — Неужели ты мне не доверяешь? — деланно нахмурил брови Дэниэл. — Разве я когда-либо делал вам что-то плохое? Над церковным лагерем сгущались сумерки. Вокруг озера стояла мёртвая тишина. Дэниэл глубоко вдыхал свежий горный воздух, раздавая детям стаканчики с напитками. В отчётности для секты он напишет, что помог… раз, два, три… шестидесяти душам вознестись. А дети, преисполненные доверием, послушно брали напиток из его рук. Потому что их любимый Дэниэл не сделает им ничего плохого. Дэниэл читал Библию ночами, Дэниэл учил их петь и, главное, он разрешил им то, что запрещали все священники до него — газировку. Единственным его условием было выпить её одновременно. Шестьдесят душ замерли перед ним с кул-эйдом в руках. Шестьдесят душ воззрились прямо на него.  — И ни в коем случае не сводите глаз с дирижёра. Первое правило хора — следить за его жестами. Дети синхронно поднимают стаканчики, потому что знают, как Дэниэл любит перфекционизм. — Это последняя репетиция, — как можно более дружелюбно говорит он. Его голос разносится по поверхности озера, путается в ветках елей и затихает где-то на другом берегу. — Постарайтесь выстоять. Если вам будет плохо, если вы закашляетесь — продолжайте петь. Ибо терпение есть благодетель. Дэниэл кивает им, поднимая руки выше, и делает взмах кистями рук. И дети делают синхронный глоток. Дэниэл даёт знак сидящему за органом священнику, и он жмёт на клавиши. Счёт идёт на минуты, и Дэниэл засекает их про себя. Главное — не сводите с меня взгляда.  — Áve, María, — грянул хор голосов. Каждый из детей стремился установить с ним зрительный контакт. Каждый, растягивая буквы, ловил его взгляд, и тянул вверх голову, желая показать свою ответственность. — grátia pléna, — продолжали дети. Кто-то в центре внезапно начал хрипеть; его соседи подавляли в себе желание повернуться на звук сбитых нот. Демон внутри Дэниэла шевельнулся и уставился детям в глаза. У некоторых на лице отразился испуг, но никто, никто не смел прерваться, каждый старался дотянуть ноту до конца.  — Dó-оminus, — на последнем дыхании пели голоса, -té-еcum. Мальчик в центре затрясся и рухнул. Дэниэл спешным жестом сжал пальцы в кулак, и никто из детей не смел даже повернуться. Они все смотрели ему в глаза. И в каждой паре читался нескрываемый испуг. Потому что дети понимали. Понимали, что першение в горле, тяжесть в лёгких, тошнота — что всё это в считанные секунды убьёт их. Дети почти онемели. Но из последних сил тянули молитву. Вряд ли им это поможет. Когда они принимали стаканчики из его рук, в их глазах горел огонёк радости. Впервые им разрешили что-то настоящее, детское, в этих белых стенах церковного лагеря, полных запретов и правил. И этот блеск не покидал их до последнего момента. Момента, когда они все, смотря в глаза Дэниэлу, будто вспыхнули. Сто двадцать вспышек, одновременных и ярких, а затем глухой стук шестидесяти падающих на станки тел. И в этот момент, когда вспышка осветила лицо Дэниэла, он понял. Старый священник резко перестал играть, обернувшись на хор.  — Цыц, — шикнул Дэниэл, кинув в него указку. Попал в глаз остриём. Указка прошла насквозь. Дэниэл стоял перед горой детских трупов, наблюдая, как души медленно поднимаются вверх тонкой дымкой, и слушая, как эхо молитвы ползёт обратно по глади озера — к нему, к вознёсшимся, к душам и к демонам. - Ámen.