Не Жалеть

Смерть глупая и неуклюжая, кажется, подстать самой умершей. Маю вообще наплевать на то, что она мертва. Сидит себе на длинном стуле, болтает ногами и трещит о чем-то. А трескотня льется приторным медом по ее губам и с поводом и без, только бы заполнить пустоту бара и угрюмость Гинти. Опять белые блестки-звездочки сияют на веках сквозь голубые тени, опять этот ядерный макияж. Непонятно даже, для кого вся эта трата времени и денег. - Когда ж ты смоешь это убожество, выглядишь, как девка из паба, - он рычит, говорит с ней на своем родном языке – львином, и ясно дает понять, что уровень терпения пустой болтовни на сегодня давно зашел за пламенную сотню. Это случается изо дня в день, только вот с проституткой Маю еще никто не сравнивал. Она тут же меняется в лице, захлопывая перемазанный в вишневом блеске рот. Капля пота смешалась с хайлайтером на скуле и теперь солнцем тает к челюсти. Зрачок Гинти, словно в приступе эпилепсии, вертится из стороны в сторону, хочет вырваться из оков белка, но тот пускает в ход раздраженные сосуды, цепями хватающиеся за огненный крест. Неужели воспоминание? Забавно. Это сравнение действительно кое-что напомнило. «Шлюха», - пощечина отдается в ушах противным звоном. Арита рассматривает кафель в женском туалете, черно-белый, как вся наша жизнь, а руки дрожат, хотят поднять с грязного пола остервенело вырванного из волос медведя. Щека горит, пылает дико и неистово, хотя вперемешку с летним зноем или жгучими уколами снега этой солнечной боли Маю бы и не заметила. Жаль, конечно, что сейчас эта дурацкая осень. Безэмоциональная, навевающая тоску. Одно спасает: скоро концерт Харады! Стиснутые зубы неприятно трутся друг о друга. Так сильно, будто еще чуть-чуть и они тут же посыпятся кусками эмали на деревянный пол бара. Маю совсем затихает. Походу, это ее новый рекорд. Она молчит уже минут пять, а Гинти все перемалывает собственные зубы в крошку и не радуется долгожданной тишине. Затем он вздыхает. Так по-человечески. Так устало. Арита даже не сразу осознает, что это был он. В тиши раздается задорное позвякивание склянок. По стенкам бокала должен разлиться привычный сок, но вместо него там заманчиво плещется что-то более хмельное и неправильное. Аналогия запретному плоду, и благодаря ей Маю теперь чувствует себя на равных с Гинти.

***

Она часто дышит под тяжестью чужого, закаленного танцами тела, а еще под балластом ответственности и принятого решения. Люди глупые. Жертвуют всем ради себя, жертвуют собой ради кого-то другого. И судья, так похожий на человека, никогда не сможет понять этого простого людского правила. - Я не жалею, - Маю ловит искры его глаз налету, прижимает к теплой груди своей улыбкой, позволяет вдоволь наслушаться, как быстро бьется ее маленькое тлеющее сердечко. И она все понимает. Понимает, поэтому и говорит первая. - Вечность в кромешной тьме, наедине со своими страхами. Ради бабника, - да, Гинти воистину судья, но оглашает приговор так ревностно, отчеканивает каждое слово и сглатывает ком в горле. Ну и какой это тогда судья? Познавший жизнь? Арита даже не кивает. Даже не произносит хриплого «да». Только глядит миндалем в стекле, и руки чешутся назвать ее дурой. Но Гинти продолжает стоять и наблюдать за последними девичьими вздохами, насмешливо, будто не судья он вовсе, а какой-нибудь бог. Вон, даже кошка сбежала от такого холода, прежде чем двери лифта начали медленно ползти друг к другу. И все для чего? Чтобы жить в вечном празднестве, чувствовать ледяные ладони на щеках, после которых (вот смешно) остаются раскаленные следы. Чтобы после очередных побоев беззаботно плясать под песни каких-то самовлюбленных ублюдков, читать тупые журналы про нижнее белье, и радоваться таким мелочам, как поход на концерт. А потом опрометчиво разбивать пустую голову о порог душа, идти на бессмысленные жертвы и ломаться на части белым манекеном о бетон. И в итоге совсем не жалеть. «Ты была рада жить?» Впервые хочется побыть простофилей-Декумом, но Гинти в этот раз действительно интересно. Хотя он все же не произносит вопрос вслух. Хотя Маю почему-то счастливо улыбается, когда двери окончательно соприкасаются друг с другом. «Очень».