*
Они трясутся в поезде уже несколько дней. Каждый километр знаменуется опаданием температуры, и хотя говорят, что на улице осень, морозит хуже зимы. Аллен предпочитает не двигаться, обернувшись в одеяла, что им выдали, сидеть, смиряя пейзаж за окном. О Канде он предпочитает не думать, представляя, что того рядом нет. Кто просил их ссориться перед миссией? Кто снова вызвал на откровенные разговоры, которые оба так не любили? Зачем пытаться перевоспитывать, когда ничего не исправить? Носом зарывается в шерсть, прикрывая глаза. Думать не хочется. Холодная усталость берёт верх, и Аллен засыпает, держа одеяла мёртвой хваткой, под внимательным взглядом затемнённого ультрамарина. Канда потирает руки, всё же холод пробирает и его, тело становится сложнее контролировать, по нервам проходит дрожь, когда он встаёт, чтобы пройтись и успокоить разогревающим теплом больные мышцы. Перед выходом он останавливается на Уолкере, оставляет перчатки и шарф возле него и уходит. Когда Канда возвращается, Уолкер уже не спит и перечитывает бумаги с информацией о миссии. Он недовольно уставляется на него, требуя чего-то. Канда фыркает, опускаясь на успевшее остыть место, замечает сложенное рядом одеяло и горло Аллена, спрятанное в шарф грубой вязки, и руки в чёрнокожанных перчатках с меховым подкладом и окантовкой, что прикрыта рукавом формы. Проскальзывает тихий смешок, что в звонкой тишине остаётся ярким пятном, но благодарно заворачивается в ещё тёплое одеяло.*
Утро встречает их парой капель, срывающихся с разбитой крыши, пронзительным криком седых воронов и тлеющей золой. Плед ожидаемо не помог, пальцы закоченели до красноты и боли в движениях, голос осел и получалось только хрипеть. Уолкера и в пальто трясло, шевелиться получалось очень плохо, ноги не слушались, отдавая болью в мышцах. Канды рядом не было. Попытки подняться не удавались, потому он просто подполз к остывающему камину, где сохранились последние крошки тепла. Шерсть перчаток, которые он вечером явно не надевал, нагревалась медленно, также неохотно отдавая накопленное. Новый порыв ветра принёс жёлтые листья, дрожь в заледенелом теле и Канду, что держал охапку поленьев, которых хватит отогреться, приготовить завтрак и уйти. Руки у Канды ещё холоднее алленовских, когда они касаются его боков, тот вздрагивает, но шевелиться ещё не может. Потому доверительно расслабляется и позволяет рукам-ледышкам растирать, создавая иллюзию тепла. У них масса времени. Готовка занимает больше, чем предполагается, потому что даже живые здесь походят на мертвечину из проруби. — Светлее не становится. Что думаешь? — Аллен суетится в объятьях, изворачивается, крутится, смотрит глаза в глаза, обхватив узкое лицо ладонями. Канда вглядывается в истеричную серость, по телу расстилается растерянность, он беспомощно гладит Уолкера по спине, стараясь хоть немного отдать тепла и надежды. — Этот чёртов лес, — слова оседают на горле, — с ним всё не так. Он только сильнее притягивает к себе дрожащее тело, что кладёт подбородок на плечо, скрывая лицо, что щекочет белоснежными волосами с привкусом костра и северного холода. Канда касается своей головой уолкеровской, зарывается пальцами, продолжая нежно придерживать. Они сидят у самого огня, резко потрескивающего пересушенной древесиной, Аллен чуть не упирается носками в алеющие угли. Потому перетягивают его на колени и не позволяют выскользнуть-ускользнуть. Зайчатина в двухцветном полушубке получается жёсткой, горчащей, и пахнет солью прибрежной травы. Но они довольствуются чем есть. Последнюю неделю, что они блуждали по этому лесу, удавалось поесть так от силы пару раз. Живность ни в какую не хотела попадаться в капканы, а ягоды-травы остались вне сезона. После, пока Канда складывает их пожитки, Аллен крутится около огня, протягивая руки ближе, опаляя кончики пальцев. В любое время он бы накричал, говоря про вселенскую глупость, но сейчас самому хотелось засунуть руки в пламя, чтобы хоть немного прогреть их и пройти по стылому лесу, не ощущая, как разъедают внутренности сумасшедшие холода. Но он продолжает распихивать вещи по чемоданам, а Уолкер прощально улыбается искоркам, куче гниющих листьев и расшатанному столу. Поднимается, отряхивая пальто, и подходит с улыбкой к ожидающему в двери Канде.*
По позвоночнику электрическим разрядом прокатилась волна дрожи, заседая между копчиком и пятым позвонком. Канда хмурится, перехватывая крепче катану, не желает замечать дурного предчувствия. Шагает за границу леса, что жёлт, опавш и мёртв. Он не издаёт звуков, не шепчет ветром, не переговаривается животными, словно отключили звуки, словно время застыло. Аллен продолжает стоять у просёлочной дороги, рассматривая верхушки и черноту в центре. Голос Канды звучит далёким, а между ними чуть больше пяти метров. Аллен срывается, запинается о собственные ноги, кажется, что секунда промедления и их разлучат на вечность. Они бредут в самую чащу, где не пробивается лунный свет и воют старые псы с голубой шерстью. Лес выглядит выгоревшим, со смолянисто-чёрными стволами и слякотью листьев, хотя дождей не было с месяц, по рассказам местных. Шутки заканчиваются, когда они натыкаются на озеро с прекрасными девами. У них на подбор рыжие волосы, веснушки по плечам и по-морскому зелёные хвосты. Девчушки щебечутся между собой до поры, пока не замечают юношей в своём укрытии. По девичьим лицам идут трещины, глаза заливаются тёмной желчью, хвосты бьют по воде, а когти царапают камень. Они шли несколько дней, смотря на затянутое ночью небо, словно день здесь никогда не был, сил нет, как был бы им нужен солнечный свет для жизни. Аллен был измотан недостатком пищи и света, а Канда погряз в собственных мыслях, изредка хмурясь на уолкеровские высказывания. — Эй, девушки! Ну, не надо, хорошо? Мы не по ваши плавники пришли и не собираемся вам вредить, — когда у горла оказывается стальной прут, с окоченелых губ срывается смешок, и нужно скорее искать решение. — Мы только дорогу спросить. При упоминании «дороги» в девичьих глазах вспыхивает рассудочность, но животная часть, требующая защиты и осторожности, возвращает контроль, приставляя стальной прут ближе. Но у девицы справа, по размеру младшей, продолжает светиться в глазах память, а губы сияют улыбкой, как было бы при ценном. — Сестры, угомонитесь, — голос у неё скользкий, немного тянущий тиной и речными крабами. Призывая к покою, она медлит говорить дальше не то размышляя, что говорить, не то выжидая, что к остальным вернётся рассудок. И загадочно улыбается Уолкеру. — Этот юноша хочет говорить о «дорогах». Она повторяется ещё несколько раз, пока остальные не приходят в себя, усаживаясь на излюбленные камни под невидимым солнцем. Аллен смело ступает к воде, пока подошва не скрывается под болотной водой. Канда хочет следовать за ним, потому что оставлять Уолкера наедине с неведомой хернёй — это почти всегда нажить проблем от неведомой херни. Но его призывают жестом остановиться, подождать что будет дальше. — Ты хотел говорить о «дорогах». Хорошо. Сначала я спрошу: какую дорогу ты ищешь? Аллен затылком чувствует, как закипает Канда, как его раздражает вся эта ситуация, что хочет он быстрее расправиться со всем и вернуться в теплый Орден. Но продолжает его держать, призывая молчать. Он подозревал, что встретится им что-то подобное. И вопрос русалок явно содержит подвох. Путь, что он ищет. Место его конечного назначения. Зачем он продолжает идти вперёд. — Я ищу дорогу к своему покою. — Хорошо. Очень хорошо, — русалка машет руками резко радостная-возбуждённая, плавник отбивает по воде, проглядывают сквозь рубленную улыбку клыки, а по его телу словно шаровая молния прокатывается. — Ты знаешь, что нас обмануть нельзя? — Юноша, не слушай мою сестру. Она не любит отвечать на людские расспросы. —Да, юноша, не слушай её. Но ты запутался. — Ты не знаешь к чему стремишься. — Ты не думаешь о будущем. — Но так нельзя, юноша. Ты должен знать свою «дорогу», чтобы искать другие дороги. Русалки бросили на него последний взгляд, старшая обиженно, другие сочувственно, и скрылись в мути жёлтой воды. Канда почти выругался, почти дёрнулся к воде, но Аллен, что уходит, опустив голову, показался ему важнее.*
Дорога домой сложнее. Они уходят, оставляя за собой сложенный картами домик и сожженные опавшие сосны, что озаряют дождём из иголок. От почвы тянет неприятной сыростью, она студит ноги. Аллен пытается снова отогреть пальцы, растирая и дыша на них, Канда только тцыкает на это. Его давно не спасает пальто и плечи пробирает мелкой дрожью, что отдаётся осадком в груди, пальцев он не чувствовал, но отбирать перчатки у Уолкера не собирался. У него регенерация, а этот может подхватить что-то серьёзное. Не хотелось выполнять работу за двоих. Он кидает мимолётный взгляд на Аллена в тщетных попытках выжечь тёплую искру. По лесу шуршит ветер, разнося далёкий крик воронов. Аллен осматривается по сторонам, словно ослеп и шарит молодым щенком, возит носом, ища, давно утерянное. Но Канда вздёргивает за плечи, приводит в себя, прижавшись ледяной одеждой. В дорогих глазах начинают играть серебристые искорки, а на губах расползается успокаивающая улыбка. Только кого он обманывает, а кого спасает? Как встретились c лесными-болотными ведьмами-русалками, он постоянно отсутствует и боится остаться один.*
Каждый шаг отдавался болью в левом виске. Он не придавал этому значения, мало ли так воздействует Чистая сила на него. Но боль усиливалась, пока не подкосились ноги, и не свалился на острую землю. Колени резануло, боль не хотела отступать, вгрызаясь сильнее в его плоть. Теперь от виска растекалось, как битое яйцо, по всей голове. Канда что-то шептал, прижимал к себе, осматривая на повреждения. Аллен не хотел думать, что заставил волноваться. Он просто не хотел думать. Провалиться в небытие и не просыпаться никогда, потому что даже в бреду боль не отступала. Когда он всё же очнулся, на чёрном небе висит звезда. Одна. А Канда сидит рядом, опустив голову и прикрыв глаза. На лице играют тени от костра, что, успокаивающе, потрескивает. В голове мешанина из звуков, запахов и ощущений. Он не помнит последних часов. Или дней? Интересно, сколько он провалялся без сознания, но Канду будить не хочется, пусть потом сам рассказывает. Попытка встать была успешной, но тело ломило, словно его выворачивало, и мышцы иногда отдавали коротким дрожанием. Стоять он мог, значит и идти сможет. Поднимает голову, в паре метров рёберные кости огромного размера, быстро ухватывается за одно и следит, куда оно идёт. Матовая плоть чуть играет на огне, поскрипывает суставами, замыкается черепом с выдавленными глазницами и подвёрнутыми бивнями. Они ночуют в скелете огромного животного? Аллен притрагивается к кости, что потеряла белизну от времени и едкости дождей. Он выдыхает и садится ближе к огню. Канда просыпается, неохотно разлепляя глаза, под которыми две въевшиеся тени, виноват в которых Аллен. Заметив шевеление, он подрывается, сразу хватая катану. — Ты мог меня разбудить. — Я приготовил нам… еды. Принимая кусок жареного мяса, он отводит взгляд, разглядывая обрыв-стену, тени на ней, и вздрагивает, когда маленький осколок ссыпается на землю. Смотреть на Канду сложно, хвост поблёк и перепачкался в земле, что есть и на лице-руках, глаза полуприкрыты, потому что он старательно борется со сном. — Как поешь, иди спать. Хорошо? — Аллен обеспокоен. Такого Канду можно видеть только после очень тяжёлых миссий, откуда он притаскивается еле живым и сразу запирается у себя на несколько дней — отсыпается. — А потом расскажешь, что произошло. — Не указывай мне. Он пытается огрызается, хотя задыхается зевком. Держать глаза открытыми становится труднее. Канда легко покачивается, готовясь провалиться в сон и удариться о мелко рассыпанные камни почвы. Потому Аллен садиться рядом, ближе к огню, и укладывает голову Канды на свои колени, откидывая чёлку и осторожно поглаживая. Он разбудит его, если произойдёт что-то неординарное, если будут проблемы, но сейчас им обоим нужен отдых, а кому-то он необходим, думает Аллен, касаясь прохладной щеки и слегка задевая фиолетовую тень, от чего Канда морщится сквозь сон.*
Они находят русалочью обитель, Канда считает, что с ними нужно разобраться и стребовать отменить наделанное. Аллен только слегка улыбается и говорит, что нужно было внимательнее выбирать слова. Ноги его почти не держат не то от холода, не то от насланного проклятия. Но в голове бушует туман, и Канда чуть ли не на себе тащит Уолкера прочь из этого леса. От этой высвободившейся сказки, где правит Олений король в чёрной мантии и провалами вместо глаз.*
С королём они сталкиваются через несколько дней, когда намерены дойти до центра и найти, или не найти, Чистую силу, и вернуться в теплый состав поезда и более тёплый Орден. Канда молчаливее обычного, между бровями морщинка, а Аллен привычно улыбается, хоть на душе висит груз весом в русалье проклятье. Он был без сознания почти трое суток, бредил, бился головой о землю, его тошнило и знобило. Он нёс различную чушь, порывался куда-то уползти — пришлось неотрывно следить. Теперь он был готов сворачивать горы. Хотя ещё побаливали колени, и в голове пульсировал шар мыслей. Король настиг их неожиданно. Его голос, приглушённый, но в то же время громкий, пронёсся над чащей, распугивая воронов. Шуршала чёрная мантия по каменно-мховой земле, а шаги глушились голыми ступнями. Канда среагировал быстрее, приказав убираться, но по голове снова вдарило разбитым яйцом. Пришлось затаиться за ближайшими кустами и смотреть, как олений череп ревёт в поисках нарушителей, как живность с золотыми глазами смотрит на них, а Муген уже достат из ножен. Но король уходит, оставляя их. Пока вечером не настигает их вновь на ночлеге. Костёр потрескивал звучно, даря ощущение домашнего уюта и так необходимое Аллену тепло, потому что с каждым днём морозило всё сильнее. Тепла тела не хватало, оно грело частями, студило иногда холодом, и им пришлось разводить костёр. И бросить его, схватив вещи и нырнув с ближайшего обрыва в кусты чего-то колючего и кислопахнещего. Король метал, взвывал дикой собакой, а рядом крутилась мелочь, что надеялась на благословение. Но осталась незамеченной и раздавленной. Им тогда повезло сидеть в кустах, прижавшись друг к другу, чтобы не уколоться сонотворящими шипами, пока по верхам шарил король. — Я знаю, что вы где-то поблизости! Здесь нет того, что вы ищите! Убирайтесь, глупцы, пока не стало поздно!*
Аллен цепляется за чужие плечи, обвисая на заледенелом рукаве. На лбу испарина, глаза побелели, а губы цветут синевой. Лихорадка не позволяет связать и двух слов, заставляет думать о перекрытом кислороде да душит спёртым кашлем. Канда мечет взглядом по колким ветвям обсыпанных кустов, высматривает в дали силуэт изогнутых рогов и вьющихся вокруг да сыплющих перьями крикливых воронов. Король не сводит с него пустого провала глаз, стоит, не двигаясь, а возле верные золотоглазые шавки. Канда только машет сливающимся со здешней ночью хвостом и продолжает тащить на себе полуживого Уолкера. Ноги перестают его держать немногим позже, как добрели до русалочьей обители, подкосило и он не смог стоять. После и вовсе впадает в бред. Канде всё равно на усталость, она живёт по всему телу и разуму, норовит взять контроль и повалить на сырой да жёсткий мховый ковёр. Чаще спотыкается о непокорные корни, что живут законами сказки, руки немеют в одном положении, заставляя только крепче вцепиться в хрупкое тело. Он вытащит Уолкера из этого чёртового леса, чего бы ему не стоило. Спину прожигают сотни золотых глаз, по чьи клыкам течёт слюна, а в глотке утробный рык. Канда шипит, когда очередная ветка проезжается ему по лицу, оставляя подтекающую красную полосу. Но плевать, затянется быстро. А Уолкер задыхался, хватался руками за воздух, только усложняя задачу вынести его. Когда ступает на присыпанную мелким камнями дорогу, Канда сам задыхается, не решаясь смотреть на Аллена. Тот становится чересчур смурным, и на сердце ложится тяжёлая лапа стальных когтей, пробивающих тонкие мышцы. Но Уолкер исходится кашлем, будто вернулся с того света и прочищает лёгкие. Канда не опускает его на землю, продолжая прижимать к груди, сминая ткань формы задеревенелыми пальцами. — Моя «дорога» — дом с моей любовью, — Аллен заходится новым приступом, и чудится, что кожа его белее волос. Губы складываются в очень дёрганую улыбку, и ласково он смотрит на ничего не понимающего Канду. А он и не хочет понимать. Он держит в руках своего Аллена, глупого, безрассудного, а главное живого. Он задыхается, ноги не держат, оттого опускаются они на земли, что неприятно впивается камнями в плоть, руки контролировать невозможно — пальцы переморожены до летального исхода — и дрожь расслабления, холода, нервов не отпускает. Аллен пускается в слёзы радости, а Канда скрывает свою улыбку на родной груди. Он будет защищать до последнего глупую улыбку, блеск серых глаз и тепло под боком.