Rip Ridge

— Никого не осталось. Инквизитор смотрит в глаза и самым краешком губ обозначает бесцветную, натянутую улыбку. Он неподвижен, будто скован под слоем льда, и пальцы на колене у Дориана судорожно сжаты. Павус впервые испытывает страх, глядя на него, но всё равно тянет руку, чтобы коснуться впалой смуглой щеки. Полыхающая на ладони метка пахнет раскалённым металлом. Смертью, кровью. Долийский клан уничтожен. Жозефина получила письмо вчера утром, а сказать решилась только сейчас. Дориан проходит мимо и не понимает сначала, отчего его дорогой Инквизитор вдруг отшатывается в сторону и темнеет лицом. Скорбь на мгновение искажает черты. Павус в два шага оказывается рядом, но застывает, не успев дотронуться, будто наталкивается на стену. — Оставь, — выплёвывает Лавеллан. Голос, обычно мягкий и немного смешливый, напоминает лязг стали. Он разворачивается, неловкий, захлопывает за собой дверь, и что-то такое чудится в его чеканном шаге, от чего Дориан с ужасом смотрит ему в спину. У Жозефины тоже подрагивают губы. За окном, на противоположном конце двора, где ещё не начались восстановительные работы, глубокая трещина пронизывает каменную кладку одной из башен, иней из-под захлопнутой двери ползёт по полу и достигает приёмной, а где-то вдали раздаётся звон разбитого стекла. — Помогите ему, — просит миледи посол и протягивает скомканное письмо. Больше она не говорит ни слова, а может, Дориан просто не слышит — теряется в узорчатых строках, и кровь гулко стучит у него в висках: разве подобному есть спасение? Они с Инквизитором не любовники, даже не друзья. Дориан провожает его долгими взглядами, когда он взлетает, лёгкий и светлый, по лестницам и дворам, когда с живым интересом узнаёт этот новый мир и демонстрирует своё сокрушительное варварское невежество, от которого сердце у Павуса почему-то сводит нелепой, необъяснимой нежностью. Он чужой здесь и чужой ему, но Дориан тянется за ним, как за источником света, любит смотреть, касаться и коротать вечера долгими беседами. Лавеллан часто берёт его за собой в походы и звёздными ночами у костра рассказывает о том, какой была жизнь в клане. Говорит о Хранительнице и её Первой, в которую был влюблён с детских лет, о друзьях, каждом из ушедших и о лесах, ледяных прозрачных ручьях, о медовом запахе трав и солнце, золотые блики которого до сих пор так отчётливо сияют у него в глазах. — Ты тоже пахнешь солнцем, — заявляет он однажды. Склонившись к нему, забавно трётся кончиком носа об оголённое плечо и вдруг касается гладкой кожи губами. Стеснения в нём ни капли — настоящий дикарь, подумать только! Дориан теряется, не зная, что ответить. Он нестерпимо желает поцеловать этого эльфа, пропади тот пропадом, но сейчас не место, не время, а ему по необъяснимой причине хочется сделать всё правильно, и потому он медлит до тех пор, пока момент не оказывается безнадёжно упущен. Иногда Дориан почти завидует Алларосу, каждый рассказ которого дышит свободой, сочной изумрудной листвой и нескончаемым летом. Сердце Инквизитора всё ещё где-то там, в родном клане. Он обещает, что, когда война подойдёт к концу, он возьмёт Дориана с собой и познакомит со своим домом — безусловно, эта идея абсурдна, Павус не тот человек, что по достоинству может оценить скитания в лесах, и предпочитает мягкую перину настилу из трав, а вино, подслащённое мёдом, чистой воде из ручья, но глаза замечтавшегося Инквизитора лучатся счастьем, на высоких скулах пятнами выступает румянец, и в эту минуту он так завораживающе красив, что Дориан соглашается: о чём речь, прелесть моя, мы обязательно навестим твой клан, пойдём куда угодно, если, конечно, попросишь достаточно убедительно, но, помилуй, вот уж для кого это не должно стать проблемой! Он понимает: именно мечты о возвращении домой держат Инквизитора на плаву в этой сумятице. Политические интриги, противостояние древним богам и Церкви, судьбы тысяч и тысяч, вверенные ему на хранение, и всё безумство человеческого мира… Жизнь в клане тоже была нелегка, говорит Алларос, в одну из ночей укладывая голову Дориану на колени, но, по крайней мере, это была его жизнь, и она была настоящей. Теперь держать нечему. Письмо, полное пустословных соболезнований, сообщает: они все мертвы. Не уберегли. Не успели. Дориан не друг Инквизитору, не успел стать кем-то большим, не согласился остаться меньшим, но он ищет его по всему Скайхолду (сердце сводит болезненно и тревожно), а находит сгорбленным, закостеневшим от горя у своих покоев. — Никого больше не осталось, — повторяет Алларос глухо. Он шепчет что-то на эльфийском и осекается, проглатывает слова, но уже не убегает, позволяет Дориану проводить его внутрь и утереть слёзы с осунувшегося лица. …Инквизитор сильнее, чем кажется. Дориан не находит слов утешения, целует его холодные пальцы, ещё раз и снова подливает больше вина. Он знает: завтра будет новый день. Продолжится их война, и никто не собьётся с намеченного пути. Но сейчас в глазах у Лавеллана меркнет солнце. Там мертвецы у ручья, и земля в прохладной тени деревьев пропитана кровью, и кувшинки прорастают сквозь голые рёбра, и некому спеть по клану последнюю погребальную песнь.