Белый горох

Без Медузы было тяжело. Фри все думал о ней, и не мог успокоиться. А она была хорошая, хоть и странная, Медуза. Двадцать три боевых выхода, все на одном егере. И все вместе с Фри. Совсем себя не жалела. И свою дочь, Хрону, не жалела тоже. Ему те двадцать три выхода не запомнились совсем. Что запомнилось, так это ее лицо. Усталое, но с улыбкой. И руки еще. Изящные, тонкие. И вся она, только она, без остального мира. Поэтому, когда пришла Эрука, он не смог принять ее как пилота. Потому что не Медуза. Потому что Медуза никогда бы не стала носить нелепое платье в белый горох. И запинаться на каждом шагу, и говорить так странно, немного надрывно, по-лягушачьи. Но Медузы не было теперь. А Эрука была. И числилась вторым пилотом Оборотня-Змеи, по всем документам. Уже и костюм под нее подогнали. Перед первым их совместным выходом, Эрука потерялась. Фри обошел из конца в конец весь Шаттердом, но этой несчастной лягушки нигде не было. По ушам саднил звук громкоговорителя, их вызывали, и он все искал, но не было ее. А потом обнаружилась. Ударил в глаза белый горох на платье (не переоделась даже!), пепельные волосы. Эрука сидела на корточках, и старательно рисовала что-то баллончиком прямо на их егере. — Головастик Джексон, — сообщила она, когда Фри подошел. Сообщила и заулыбалась, тепло-тепло. Тогда-то она его и тронула. Одной улыбкой вытащила из пучины боли и грусти. Потому что Медуза так никогда не улыбалась. А еще Медуза так не волновалась в свой первый дрифт. Сразу выложила Фри всю подноготную своей души, все темные уголки открыла. Эруку било крупной дрожью. Она смешно пыталась нащупать в воздухе привычный подол платья в белый горох. Боялась. Дрифта, кайдзю и большого злобного Фри. И того, что внутри большого злобного Фри. Потом перестала. Расслабилась, дрифту к третьему, привыкла. Открылась и позволила Фри все о ней узнать. Почти все. Что-то кокетливо прикрыла, что-то спрятала. Чтобы стыдно не было. А она была еще хрупче, чем Медуза. Но без изящества, неуклюжая и худая. Вот только все равно Фри за нее начал бояться. И Горгона во снах донимала, умирая снова и снова. Не тех партнеров давали Фри. Не нужны ему были худые девчонки, одна саднит по сердцу больнее другой. Не нужны. К восьмому их выходу стерся окончательно с обшивки егеря головастик Джексон. Фри и не заметил, а Эрука как-то все отчаяннее хваталась за подол. И мялась, боялась чего-то. До боли боялась. И в егеря не хотела. Но все-таки заставили. Надавили, прикрикнули, погрозили. Восьмой выход они пережили. Только тяжелое что-то заворочалось в душе Эруки, несоизмеримое с ее худым телом. И Фри испугался. Обнимал ее, гладил по волосам, а она все хваталась за спасительный белый горох. Молчала. Не говорила ничего. Дрожали только губы и татуировки-точки в их уголках подергивались. В девятый их выход она сломалась. Выпала из дрифта, потеряла контроль, а дальше Фри помнил только кровь ее и глаза пустые. Прямо как у Медузы пустые, до тошноты. Не помнил как спасал ее и себя. И как все вслушивался сквозь шум и крики, бьется ли у нее сердце. Жива ли. Не помнил как ее уносили, и как подумал, что поцеловать ее забыл. А ее ведь никто и не целовал, наверное. Ему одному хотелось. Без Медузы было тяжело, но и без Эруки не легче. Поэтому, когда она выбежала к нему из вертолета, он был счастлив. Сверкнул белый горох, пепельные волосы. Фри обнял ее, сжал, а потом и поцеловал. А она была и не против. Совсем не против. Ведь теперь столько их всего ждало. Оборотень-Змея, кайдзю и обязательно, совершенно небходимо, любовь. Эрука все-таки была не Медуза, совсем не она. Эрука была Эрука и Фри ее готов был защитить любой ценой. Даже ценой своей жизни. Только бы снова услышать надрывный лягушачий голос, увидеть пепельные волосы и платье в белых горох. Только бы.