терпко

Уоррен поверить не мог — они вместе. Наконец-то. Сплетением бледных пальцев наконец-то. Ладонями в волосах наконец-то. Легким поцелуем на прощание наконец-то. Счастливой голубо-альтернативной смс-ской наконец-то. Это произошло быстро и многое проявилось сразу же, само собой. Даже проявочная не понадобилась, а при форматировании все фамилии и ярлыки исчезли. Действие, прядильщиком судьбы, все решило и разрешило, а потом, через пару сотен хмурых переглядок и десяток «черт возьми, что с тобой, Нейт», произошло что-то про сплетение пальцев плющом, волосы инеем легким, поцелуи на приветствие и смс-ки, совсем красные.

***

Уоррен всегда был немного вне событий и переживал истории других героев, неся на себе тяжелое бремя супер-героя с мечтами, которые базировались от «спасти прекрасную принцессу и на белом коне ускакать в бордовый закат» до изобретения вечного двигателя и лекарства от рака, однако теперь, помимо воображаемых миров, ему было позволено упасть в человека, переквалифицировав мозг в сгусток сладкой ваты, и на черный диван 111 комнаты. Но, сомнения сомнениями, а как обычно и происходит, процесс самоопределения произошел внезапно, с помощью формы острых скул и коленей. С Нейтаном все было едва ли сложнее — он дико боялся, переживал и не хотел заходить дальше, чем _да_все_уже_что_можно_перешли_, так как тогда придется что-то объяснять родителям, становиться ответственным не только за себя (когда за себя не умеешь) и вновь пытать удачу в покер с надеждой. «— Я постоянно проебываюсь» Юноша пытался делать вид, что он совершенно не переживает и все ему «наплевать», однако иногда, после бессонной ночи, он ловил тишайшую панику и, словно утопающий, хватал Уоррена за руку с болливудской экспрессией — вдруг исчезнет. И тут же отпускает, так театрально-смиренно — вдруг сломает, разобьет цветное стекло, из которого так неожиданно удачно составили родители и массовая культура, витраж, а сквозь него лучи. Как у всех в этих краях лучи не особенно яркие, осенние перед зимой, но ведь все равно лучи. Сначала Грэхем не понимал что происходит, однако потом страх стал по-детски очевиден. Уоррен принимал этот жест благодарным взглядом, а потом аккуратно прижимал его к себе боясь разбить момент. Он наблюдал за этой безмолвной войной с особым садистским наслаждением и не мог умертвить в себе мысли, плющом, разрастающиеся, оставляющие отметины на чем-то вроде души и нашептывающие «это единственное, что в ваших днях по-настоящему [на этом можно остановиться] прекрасно». Грэхэм боялся прикасаться, боялся быть слишком напористым тогда. Потому что Нейтан становился чересчур чистым, светлым и тихим. Потому что становился по-настоящему настоящим, полностью обнаженным, почти не собой — без манер, без контроля мимики и действий, без ярко-красного, без тряпья на теле, что делало его визуально крупнее. Это все перевоплощало заглавную Н в не Н вовсе, а в просто чувство, рефлекс и слово «терпкий» без существительного. Нет ничего во что можно влюбиться, но возможно полюбить. Полюбить вообще всё возможно, если честно, но что это абстрактное «всё» тогда. Ничего лишнего — только волосы сродного с бледной кожей цвета, только тонкая полоска обветренных губ и просто голубые глаза. Не до безумия, не до чертиков и не неприлично светло-синие, а просто голубые, в которых, удивительно, даже бесов сейчас трудно разглядеть — разлетелись лазурными пташками-вестниками весны.