Семья

Светлые стены неприятно давят своей больничной стерильностью, холодностью и грузом возникающих неприятных воспоминаний. Всегда светлые, одинаковые, наверное, во всех частях света, в какой бы из лабораторий Союза ты не оказался. Они дожидаются назначенной встречи. М-21 напряженно оглядывает помещение, раз за разом возвращаясь взглядом к по-прежнему закрытой двери. М-24 тоже неспокойно, и он не может понять, что раздражает больше: само пребывание в лаборатории или то, что им приходится ждать уже почти час. Наконец их удостаивают внимания. Глава здешней исследовательской части — невысокий, покрытый морщинами и словно ссохшийся изнутри — выглядит в жизни еще более старым, чем на фотографии в базе, что им показывали на инструктаже, еще более лысым и еще сильнее походит на грифа. М-21 вытаскивает из внутреннего нагрудного кармана и вежливо, но без лишних церемоний передает ему запаянную колбу-термос. Старикашка с такой осторожностью принимает переданный ему крошечный цилиндр, что у М-24 мелькает неприятная мысль: а не таскали ли они на себе все это время какую-нибудь токсичную радиоактивную отраву. А почему нет? Ведь, если что, таких, как они, не жалко — лишь бы груз доставили. Ну, это они и сделали. И за это их, конечно же, не благодарят. Лишь великодушно предлагают воспользоваться одним из свободных помещений для отдыха перед обратной дорогой. Если — доктор едко сканирует взглядом пару агентов — им некуда больше податься. И, возможно, это лишь глупая навязчивая идея, но во взгляде его М-24 мерещатся блеск скальпеля и мелькание формул. Будто он мысленно уже прикидывает — на что могли бы ему сгодиться не особенно ценные шестерки-курьеры. От приглашения они, конечно, отказываются. — Да ну нахрен! — с отвращением отзывается М-21, оказавшись на улице. — Я уж лучше буду отмораживать задницу на скамейке в парке, чем еще хоть одну ночь проведу в стенах лаборатории. И М-24 совершенно с ним согласен. Тем более, оба они прекрасно понимают, какое именно место им предлагали для ночлега — успели навидаться и проникнуться ненавистью к ним за то время, что были лабораторными образцами. Правда, слова про отмороженную задницу рискуют оказаться пророческими, если температура упадет еще ниже. Они бредут по аккуратным, словно игрушечным улицам небольшого европейского городка. Все вокруг похоже на картинку из детской книги со сказками. Крыши завалены снегом, большие белые шапки гнездятся на трубах — может быть, в каких-то из этих домов все еще старомодно разводят огонь в камине. Витрины небольших магазинчиков украшены мигающими огоньками гирлянд и мишурой, в окнах на подоконниках расставлены свечи и фигурки: снеговики, олени, добродушный старик в красном. И даже сюда запустил свои щупальца Союз, припрятав под старым, но все еще чудесным образом работающим свечным заводом трехуровневый исследовательский центр. От этой мысли становится неприятно. М-21 рядом. Идёт быстро, спрятав сжатые в кулак ладони глубоко в карманы и странно ссутулившись. И М-24 почти наверняка уверен, что это не из-за холода. Просто напарник тоже внутренне подгоняет себя, стараясь быстрее убраться подальше от скрытого для посторонних глаз помещения со светлыми гладкими стенами и режуще-ярким светом. Они шагают молча. Оба слишком хорошо знают друг друга, чтобы пытаться скрыть напряжение за пустыми словами, чтобы делать вид, что они не бегут от того, что оставили за спиной, а просто прогуливаются по городу, любуясь яркими огнями в окнах. Совершенно внезапно, после очередного поворота они оказываются на городской площади и, кажется, только тут, среди снующего румяного народа, впервые могут вздохнуть свободно. — Ты только посмотри, — тянет М-24, запрокидывая голову вверх и придерживая одной рукой шляпу на затылке. В центре площади стоит высоченное наряженное рождественское дерево. Вокруг него залит каток, на котором кружится, взрезая коньками гладкую поверхность, пожалуй, большая половина жителей этого городка. — Смотрю и охреневаю, — явственно усмехается рядом М-21. — Выглядишь счастливее, чем ребенок, получивший самую огромную на своей памяти конфету. И М-24 с удивлением отмечает, что губы его и правда растянуты в широченной улыбке. — Да иди ты... — ворчит он и беззлобно толкает напарника плечом. — Сам-то помнишь, когда в последний раз видел столько счастливого народа и рождественскую суету? — Нет, — пожимает плечами М-21. — И не уверен, что вообще когда-нибудь видел. Между ними двумя упоминание исчезнувшего прошлого давно перестало быть табу и уже не ранит, как было поначалу. Скорее наоборот — это помогает смириться и делает отсутствие воспоминаний менее болезненным. М-24 проходит немного вперед и опирается на сетку, ограждающую ледяную арену. — Наверняка, — задумчиво произносит он. — Рождество — популярный праздник. Его, должно быть, полсвета отмечает. Думаю, и на нашу долю прежде доставалось. М-21 нейтрально хмыкает и осторожно пристраивается рядом. Кажется, почувствовал, что напарник настроился на какую-то странную волну, и старается не спугнуть настроение. Чуткий он парень, хоть и изображает из себя язвительного плохиша. М-24 и сам удивлен такой странной реакции, но просто не может оторвать взгляда от нарядного дерева. Блеск вспыхивающей от уличного освещения мишуры и непрекращающееся движение разномастной веселой толпы, круг за кругом скользящей по льду в едином ритме, — всё это словно гипнотизирует его, словно что-то настойчиво вызывает в памяти, шепчет. В себя его приводит хлопок и взрыв смеха неподалеку. М-21 рядом с отстраненным любопытством изучает кружащийся людской поток и это заинтересованное, как будто даже немного удивленное выражение на лице делает его словно моложе, почти юным. — Ну, — выдавливает из себя М-24, не понимая, от чего так сдавило горло. — Пойдем, пока не замерзли? — Имеешь в виду: «Пока ОКОНЧАТЕЛЬНО не замерзли»? — криво усмехается М-21, изображая недовольство. Но М-24 грозится обмотать его своим шарфом, если уж напарнику настолько холодно, и дальше они следуют без подколов. Зал ожидания в старинном здании вокзала гостеприимно встречает двух путников. Одно из полезных последствий модификации М-24 — их никогда не спрашивают о билетах. М-24 видит дерево. Не такое огромное, как то, что было на площади, в высоту немногим меньше его роста, и украшено оно не так ярко и щедро, но более трогательно и как-то по-домашнему: игрушки, что развешаны на ветках, явно разного возраста, словно собирались и хранились годами. Под деревом все засыпано оберточной бумагой. Кажется, до подарков уже добрались. Он видит ребенка. На полу, среди растерзанных обрывков шуршащей бумаги — девочка лет шести, и по нежности, которая сжимает его сердце до боли, признает её своей младшей сестрой. Девочка радостно вскрикивает, произносит что-то на языке, который Двадцать четвертому кажется знакомым и родным, но, отчаянно напрягая память сквозь сон, он так и не может определить — каком. Девочка смеется и показывает ему ярко наряженную куклу. М-24 тоже смеется, и голос звучит намного мягче и явно моложе, чем его нынешний. Он наклоняется вперед, протягивает руку — совсем еще человеческую, без уродливо-выпирающего рисунка вен, гладкую, не изуродованную модификацией, — прося позволения ближе рассмотреть подарок. Как будто бы он его прежде не видел. Словно бы не он сам его выбирал и клал под эту ёлку. Пахнет выпечкой: теплым тестом и корицей. В соседней комнате, может быть — кухне, слышны уютные звуки: звон посуды, тихие короткие фразы. Возможно, там сейчас его родители. М-24 хочет заглянуть туда хоть краем глаза, хоть во сне, хоть размыто увидеть, если не лица, то хотя бы их фигуры, но сон диктует свои правила, и он рассматривает куклу. Просыпается он совершенно внезапно и резко. М-24 в здании вокзала маленького европейского городка. Установленный на телефоне будильник точно не звонил. До прибытия их поезда — быстрый взгляд на настенные часы — еще чуть меньше часа. Рядом, привалившись к его плечу, посапывает М-21. И первый порыв — встряхнуть его, разбудить и рассказать! Кому, как не ему? Рассказать о том, что он вспомнил! Вспомнил... Его семья. Дерево. Девочка. Кукла. М-24 пробирает озноб — здесь, конечно же, не так холодно, как на улице, но довольно зябко. Он тянется за лежащим рядом плащом, бросает взгляд на прижавшегося к нему во сне напарника, и осторожно накидывает плащ так, чтобы он прикрывал их обоих — вместе-то немного теплей. М-21 хмурится, видимо, уловив сквозь сон движение, морщит нос, словно принюхиваясь, как встревоженный пёс, но не просыпается, только устраивается щекой поудобнее на мощном плече. Как дитя малое, — мысленно усмехается М-24, и в сознании вспыхивает искорка-воспоминание... Он же только сейчас хотел что-то рассказать М-21. Ведь да? Что-то, связанное с детьми, кажется. Приятный сон. Вот только... Что же там было?.. Он напрягает память, пытается вспомнить, поймать, собрать обрывки сновидения, но это все равно что ловить туман на рассвете голыми руками. Оно уже растаяло, рассеялось. Осталось лишь ощущение прикосновения к чему-то теплому и светлому. Словно посидел у ярко горящего камина. Приятное согревающее чувство. Жаль, он не может разделить его с М-21 так же просто, как они делят сейчас тепло под наброшенным на двоих плащом. А хотелось бы. С кем, как не с ним? М-24 улыбается, и старается не шевелиться, оберегая сон единственного, кого считает своей семьёй.