Каменное сердце

      Сколько она уже была тут? День, два, три… неделю? Месяц? Вечность?       Не больше вечности.       Потому что ровно вечность назад она плясала на свадьбе сестры там, в Светлом Лесу, и смеялась, не чувствуя привычного веса колчана и лука за спиной, и меча — на бедре. Она тогда еще думала, что счастье вечным не бывает, и смотрела, как сестра, сияя от нежности и любви, нежится в мягких объятиях супруга; и в груди что-то чуть ощутимо сжималось. Каменное сердце ее, вложенное в ребра вместо живого, билось все так же ровно и медленно, как и обычно, и было непонятно, почему эта еле заметная боль появлялась, когда она видела радость на светлом лике сестры.       А потом был очередной переход — от Светлого Леса, скрытого сотнями тысяч заклятий, в сторону Звездной Долины, и был бой, в котором у них не было ни единого шанса победить. Да, каждый из таких, как она сама, стоит десятка обычных воинов — но что стоят двадцать бойцов против тысячи? Разве что замедлить на время, давая уйти самому ценному в их отряде, самому юркому на быстроногой лошади, который должен был вернуться в Лес, чтобы сообщить о переходе границ армией, следовавшей за тем тысячным отрядом.       И кинжал, сломавшийся о кость одного из напавших. Кинжал, которым она не смогла перерезать собственное горло, как это полагалось каждому из их отряда, если они попадут в плен.

***

      Она не помнила, сколько времени она провела в темноте. Тьма перемежалась болью и вкрадчивым голосом одного из палачей и дознавателей, который раз за разом повторял ей одни и те же вопросы. Огонь, вода, холод, раны… Голод. Жажда.       «Не звать,» — повторяла она сама себе. — «Не звать!»       Да, конечно, она могла бы послать зов — то, что ее народ умел всегда — и на него пришли бы другие, но тогда и они могли бы остаться в темнице, запертыми здесь до безумия или смерти. Не звать. Не просить о помощи. Ты же сильная, у тебя ведь каменное сердце. Не зови их. Не зови на смерть.       А палач приходил раз за разом — не убивая, но пытаясь вызнать безопасный путь в Лес, по которому проходили те, кто не был рожден в нем, но имел право прийти. Она и сама была из таких, потому что именно в год ее рождения мать уехала в Долину — и не успела вернуться. А потом были годы драк на деревянных мечах, потом — на настоящих, и обучение в отдаленном поселении, где таких же подростков, как она, учили быть настоящими воинами. Ей пришлось стать таковой… И потом, когда ей разрезали грудь, вставляя вместо живого сердца осколок обсидиана — черный с белоснежными прожилками, стеклянно блестящий в свете алых огней — она молчала. Каменное сердце прижилось, и билось в груди, не зная ни боли, ни страдания.       Боль была только снаружи. Там, где живое тело ощущало холод и синяки, ее сердце не знало страха и сомнений. Только одно. Кровь пьют руками. И… не звать на помощь. Никогда не звать.       Палач снова пришел к ней спустя тысячу двадцать восемь ударов. Он смеялся — и голос его, тягучая сладкая вязкость, обволакивал, словно дорогая ткань, опускаясь на плечи бархатной пелериной.       «Мы поймали их,» — смеялся он. — «Они считают, что это была ты. Что ты позвала их за собой. Что это твой голос снился их предводителю… Как там его? Сизоглазый, кажется…»       И обсидиановое сердце в ее груди замерло. Сизоглазый, да, так звали ее младшего брата — даже не воина, нет, ювелира и творца, которого она навсегда запомнила худым и звонким, склонившимся над камнем, вставленным в переплетение золотых нитей кольца — зачем же ты пошел, малыш, зачем поверил чужому голосу? Неужели не знал, что твоя старшая сестренка никогда не позовет тебя?..

***

      Она была тут очень долго. Уже вторую вечность.       Потому что первая закончилась тогда, когда ей показали, как ее голос зовет — «Помоги мне, пожалуйста, солнце!..»       И показали брата. То, что от него осталось.       Она навсегда запомнит нетронутое лицо и улыбку на нем — единственное, что сохранилось от того, кого она любила расколотым каменным сердцем.