Сны

      Учиху Мадару мучали дурные сны. Давно уже, с того самого дня когда он соединил себя с истоком чакры у людей этого мира, странные и тяжкие, душащие какими-то отчаянием и безысходностью сны не оставляли его. Приходили каждую ночь, цеплялись за каждую частичку иссохшего старого тела, пропитывали каждую каплю бурой уже от прожитых лет крови. Сначала краткие, почти что видения, с каждым разом они становились всё длиннее, муторнее, тяжелее и... как ни странно, более информативными. Кошмарами их назвать было нельзя, но неизменно каждое утро Мадара открывал глаза, чувствуя себя опустошённым и ни капельки не отдохнувшим, с гудящей от тысячи вопросов, на которые не было ответов, головой.       Каждую ночь, стоило только позволить себе провалиться в сон, Мадара видел море.       Безбрежное и безмятежное, в завораживающе-успокаивающем ритме волнами накатывающее на белый песок, тихим шорохом наполняющее пустоту пляжа.       Море кроваво-красного цвета под чёрными небесами с ало-белой луной, с багряными облаками и с миллионами крохотных холодных белых звёзд на нём.       Море, пахнущее кровью.       Во сне Мадара чётко осознавал – запах этот не просто так, и ало это море отнюдь не из-за залежей какой-нибудь редкой красной соли.       Из алых вод выходили люди – несчастные, недоумевающие и так по-человечески озлобленные сами на себя, на весь мир и на... ещё кого-то, вполне определённого. Люди выходили, не зная, что делать с чудовищным и прекрасным представшим перед ними миром, не зная что делать с самими собой. И, жалеющие себя, тонущие в жалости и непонимании друг друга, они даже и не стремились вернуть то, что было до того как разлился алый океан, инстинктивно старались выжить и... забыть что было раньше.       Мадаре было даже противно смотреть на этих... падших. Страшашихся смерти, собственной слабости... И не имевших в себе мужества признаться в этом даже себе.       А ещё он откуда-то знал, что из вод могло бы выйти много, много больше людей, но многие не желали бытия, и так и оставались в этом пахнущем кровью море, не существующие и счастливые в своём небытии. И это был их выбор.       И, несмотря на то, что в жизнь, в существование возвращались лишь жалкие горстки людей, алый океан постепенно уменьшался, отступал, возвращал место земле и правильному сине-зелёному морю.       Потому что в алых глубинах было надёжно укрыто семя. Созданное волею случая и людской природой из частей, что не должны были быть соединены, это семя впитывало в себя растворённые друг в друге души, и медленно, невыносимо медленно, прорастало.       В тот день, когда воды окончательно очистились от пугающей красноты, на тоненьком и слабом ростке проклюнулся первый листочек.       Проходили года, десятилетия, века. Росток рос и постепенно превращался в огромное и величественное дерево, вросшее в сам мир, ставшее с ним единым целым. Не удивительно, что люди, после довольно краткой, но жуткой тёмной эпохи пытавшиеся сохранить то, что смогли найти и идти дальше, почитали его как бога.       А потом и вовсе дали имя – Древобог, Шинджу.       Дальнейшая история была достаточна известна в клане Учиха – все, кто пробуждал шаринган, в той или иной мере читали плиту Рикудо Саннина, и в своих снах Мадара не видел ничего, что бы позволило усомниться в древнем послании мудреца.       Был плод, созревавший не одну сотню лет. И была женщина, вкусившая этот плод.       Женщина, ставшая душой у полного почти безграничных, но не живого в полном смысле этого слова Шинджу, которому не хватало именно души.       Разделённой на две части – Древо и принцессу Кагую – новорожденная сущность не была опасной, но вот слившись в единое целое, бесконечно могучее, хитрое и умное, абсолютно безумное, прародитель всей чакры был... чудовищен. По-другому и не скажешь.       И миру несказанно повезло, что в ипостаси Кроличьей Богини Кагуя родила детей, пусть и не являющихся аспектом Древобога, но несущих в себе чакру. И что эти дети сумели запечатать свою мать, когда две части стали единым целым.       Почему-то Мадара был уверен, что всё могло бы быть много хуже – и в эти моменты перед глазами мелькал образ белой крылатой девушки, в чьих ладонях Луна, странно чёрная, казалась всего лишь детской игрушкой.       Но, к сожалению, о ритуале, создавшем то самое семя, Древобог не помнил больше ничего, и Мадаре о том видении оставалось только гадать и строить предположения.       Взбешенного Десятихвостого усмирили, тело с душой Кагуи надёжно запечатали в Луне, скрыв под слоем пропитанных фуин и чакрой камней так и не поблекший за прошедшее время алый росчерк на бывшей поверхности, а силу, огромную, божественную, разделили на девять частей.       И на этом каждый сон заканчивался. На гулкой и тесной темноте и неистребимом желании поспать. Впрочем, неудивительно – без чакры, с погасшим очагом, даже это существо не смогло бы нормально существовать и поддерживать тебя. Сон, похожий на кому, был для него спасением.       Впрочем, продолжение истории Мадаре было вполне известно.       От Хагоромо и Хамуры пошли те, в ком была чакра – известная история, способная удивить разве что тем, что за столько лет и столько размытий божественной крови браками с обычными людьми этот талант не только пропал, но и прочно закрепился почти у всех людей всех наций, знакомых Мадаре.       А разгоревшаяся по таким человечным причинам вражда между сыновьями Мудреца Шести Путей и положила начало клановым войнам и новой эпохе, в которой поразительная сила – чакра – стала цениться лишь как оружие.       Так и было совершено создание их мира – мира на обломках старого, вряд ли похожего на нынешний. Мадара видел город Древних – высокие здания, рвущиеся в небо, рядом с которым даже укреплённые фуин и спроектированные на пределе прочности материалов дворцы дайме казались низенькими и маленькими, здания, ощущавшиеся и камнем и металлом одновременно, за эпохи почти наполовину засыпанные землёй, в которой те кто жаждали знаний о прошлом трудолюбиво и неутомимо копали тоннели от одних оказавшихся под землёй этажей к другим, отчего под Амэ и образовались невероятно запутанные и почти не изученные катакомбы, в которых до сих пор можно было найти что-то странное, древнее и в разной степени непонятное, но что, в случае удачной разгадки его секрета, давало людям нечно новое и ценное. Мадара не так давно слышал от Зецу, что недавно стали внедрять некие рации, по которым можно было переговариваться на расстояниях в десяток-полтора километров, и создали их как раз на основе одной из находок в катакомбах деревни Дождя.       Их мир не был не лучше и не хуже – он был просто другим, отличным от прошлого.       И Мадара искренне верил, что это неправильно. Что новое должно быть лучше предыдущего. И раз уж тогда в создании нового мира закралась ошибка – знать бы ещё какая – то стоит переиграть всё ещё раз и построить действительно новый мир, который будет лучше всего что было до. Мир, в котором люди не будут страшно и нелепо терять тех, кто был им дорог, только потому что идёт война, а на войне приходится чем-то жертвовать.       И если ради этого ему придётся возродить Десятихвостого...       То он так и сделает.       В конце концов, силы его риннегана хватит чтобы держать душу существа – то, что когда-то было Кагуей – в глубоком и беспробудном сне, а без души Древобог способен разве что на самые примитивные инстинкты, которые легко обуздываются даже шаринганом.       Он принесёт в этот мир умиротворение и покой.       Он пройдёт по этому пути до самого конца.       И никакие сны о кровавом океане не помешают ему это сделать.       Ни. За. Что.