до конца чёртового света

Не было никакой магии. Нет, Боже правый, если кто-то из вас надеется на красивую историю со счастливым концом, то это точно не про Гарри и Луи, Луи и Гарри — вовсе не имеет значения, как именно вы скажите о них, какое имя сложите из двух, встречались ли вы с ними когда-нибудь, или ваши родители просили не сталкиваться с такими людьми, не тонуть в них, потому что исход у всего этого только один, и он, честно сказать, дерьмовый. Не нужно надеяться и молить о параллельных мирах, где эти двое могли бы быть счастливыми. Потому, что они не могут. Не имеют права. Потому, что существует только один ёбаный мир, и вам страшно от этого осознания, но а мне практически жаль. Ладно, шучу. Мне похуй. Катастрофически похуй на ваш страх, потому что их история уже закончилась, и я видела, как это происходило, поэтому слушайте. Или проваливайте, вряд ли я когда-нибудь узнаю, что вы выбрали. Я уже сказала, что не было никакой магии. Они оба не мечтали о вечной любви, о спасении, не скитались по кварталам в одиночестве, размышляя, будет ли в их жизни человек, который остановит руку в тот момент, когда она потянется к другому запястью, чтобы оставить ожог от сигареты. Они не глотали таблетки снотворного, надеясь, что их спасут ровно в тот момент, когда сердце наконец-то, блять, остановится. Нет, и это имеет значения. Смотрите, кем был Луи: он ходил по барам, цеплял и мужчин, и женщин, приводил их в свою маленькую квартирку, оттрахивал на своей небольшой для двоих (троих, иногда же людей было четверо) кровати, напивался между всем этим, а потом выгонял каждого, потому как позволить им остаться возле себя значит так много, что вряд ли у него хватит сил, чтобы собрать себя по осколкам, которые его так заебали, Боже, так сильно, что вряд ли у него хватит ночи, двух ночей или даже трёх, чтобы рассказать об этом. Но вам и не нужно знать много, так? Вы просто должны понять, что Луи пил, трахался со всеми подряд, а потом запирался в квартире, закрывал шторы на окнах и писал музыку на фортепиано, но никогда ничего более с ней не делал — какая разница, нравится ли это ему, если всем остальным плевать. Всегда было, разве может когда-нибудь этот факт измениться? Луи жил, и он ощущал свободу, он подпитывал себя этим, и ему было достаточно, потому что к чёрту тот факт, что он не был счастлив. Счастье не являлось его целью. Счастье было для него н и ч е м. И был Гарри. Такой же трахающийся, любящий сигареты, ненавидящий солнечный свет. Гарри, любящий музыку: днями напролет он играл на гитаре, играл умело и временами не очень, грустно и весело, пусто и так безнадежно, но ему нравилось то, что вытворяют его чёртовы пальцы, нравилось так сильно, что он хотел жить музыкой по-настоящему, однако не имел на это средств, связей, да даже таланта у него толком не было. Всего лишь квартирка чуть больше, чем у Луи, только лишь виски в баре у стены с окном в пол, просто одиночество, ветер, блядская мгла. Гарри ненавидит подобные выражения, ненавидит свою пустоту, осознание этого тоже, и он хочет быть счастливым, так сильно хочет, однако он встречает Луи, и всё медленно идёт к чёрту. Я уже говорила про магию и буду повторять это столько раз, сколько понадобится, потому что здесь и правда нет волшебства, да даже хоть чего-нибудь хорошего. Они встретились в баре, они переспали в туалете, после продолжили отдыхать отдельно друг от друга, а потом резко столкнулись на танцполе и не увидели ничего плохого в ещё одном сексе, в сексе без поцелуев (потому что целуются только, блять, по любви, которой у них не было), но бар уже закрывался, а Луи был изрядно пьян, чтобы водить, а Гарри добр, и квартира его находилась всего в двух кварталах от этого места, и они поняли друг друга, даже не разговаривая. Они так же поняли ещё в первую секунду, как только встретились, что это Гарри будет трахать Луи: сначала дико, потому что это не должно ничего значить, а потом медленнее, затем совсем плавно, чтобы действительно словить кайф, чтобы почти что влюбиться друг в друга, чтобы вернуться, потому что, кажется, им обоим нужно одно и то же. Поэтому и в тот момент Гарри трахал Луи, только с самого начала чересчур медленно, потому что тот вроде был совершенно не против, да ещё пьян, а Гарри устал, устал так сильно от механических толчков, что решил изменить себе хотя бы один грёбаный раз. Решил был нежным. И Луи, блять, правда, был совершенно не против. (Он тоже хотел быть нежным, потому что Гарри хотел этого так п о г л о щ а ю щ е.) И они трахались почти что до конца чёртового света, не сжимали друг друга до синяков, не оставляли засосов — было так, что Луи не смог подобрать слова для описания, а Гарри и вовсе не знал, стоит ли этому давать имя, но Луи хотел поцеловать его, хотел так сильно, что на секунду испугался, потому что ему казалось, что он потерял эту потребность давно: ещё с когда-то существовавшим сердцем. Но он хотел, и Гарри хотел того же, и в этом не было магии. Они просто оба были истошно тёплые, нуждающиеся, поэтому не видели ничего плохого и в плавном сексе, и в неловких коротких поцелуях, которые после стали долгими и глубокими. Ничего страшного в прикосновениях, которых хотелось ещё. Ничего уничтожающего в их красоте, потому что ни одна история не имеет счастливый конец, поэтому к чёрту всё остальное, они ведь разойдутся раньше, чем солнце вспомнит о своих обязательствах. Однако всё было не таким, и это имеет значение, так? Луи слишком вымотался, чтобы уйти, а Гарри — чтобы думать, и Томлинсон уснул в ворохе простыней и подушек, пока Гарри пил чай, сидя за барной стойкой, смотря на медленно просыпающийся рассвет. В его голове были идеи и ноты, ему хотелось писать, но он боялся разбудить парня, поэтому ушёл в другую часть этой дурацкой квартиры, стал перебирать струны и записывать на листки, надеясь, что это станет хоть чем-то реально стоящим, и оно было красивым, просто не для него. А Луи спал какое-то время, спал крепко и так доверчиво, что в какой-то степени выглядел смешно, казался совсем ещё глупым. Но потом он проснулся, нашёл Гарри благодаря нотам, что затрагивали его фибры души, и остановился в проеме, внимательно наблюдая за парнем, чьего имени он не знал. Однако ему, кажется, так чертовски было это необходимо. — Я Луи, знаешь. — Как чёртов принц? Гарри засмеялся, не останавливаясь. — Да, наверное. Луи улыбался, но больше непонимающе. — Я тоже. Только я Гарри. Луи кивнул, подходя ближе, а Стайлс оторвал взгляд от гитары, впиваясь в глаза напротив, и Томлинсон потянулся за поцелуем, ни секунды не думая, однако Гарри ответил. Ему нравилось целоваться, но не нравилось размышлять, выискивая ответы, и он просто забил кучу мыслей в часть головы, до которой можно добраться и позже. Луи сделал то же самое. Луи просто остался в его квартире ещё на несколько часов, слушая музыку, смакуя её вместе с чаем. А потом Луи ушёл, потому что должен был уйти. И он не пришёл, чтобы поговорить, ко мне, к своей сестре или хоть к кому-нибудь, кто умел разговаривать, потому что говорить было не о чём. Потому, что не было никакой магии, они просто позволили друг другу чуть больше, чем кому-либо, потому что устали, и всё. Потому, что у них разные жизни, судьбы. Потому, что Гарри и Луи по отдельности — синонимы разрушения, но вместе они как медленно тикающий механизм атомной бомбы, и это проблема. Главное то, что они оба поняли это в ту же секунду, как поцеловались. Поэтому Луи ушёл, продолжил жить так, как жил, не скучая по Гарри. Не потому, что тот не цеплял, а потому, что Луи не помнил, что значит тоска. Не имел понятия, как выглядит любовь. Потому что в его жизни не было хороших вещей, ведь однажды он сам перекрыл все пути, и в этом страшного нет ничего. И Гарри был почти что таким же, поэтому продолжал делать то же самое, не пытаясь стать кем-то другим. Но спустя пару месяцев Луи позволил себе забыть. О своих правилах, взглядах, стенах, что установил сам и когда-то давно, о себе в какой-то степени. И он пришел в тот бар абсолютно трезвый, после полуночи, почти что в часы рассвета, чтобы знать точно, что у них нет шансов, даже хотя бы малейшего намека на них, пришёл, потому что нуждался в теплоте, которую не мог получить. Потому что н е было никого, кто мог бы затмить его, вот в чём смысл. И Гарри был там. Не из-за того, что надеялся на встречу, а потому, что ненавидел чужие квартиры, не хотел быть тем, кому приходится уходить, торчать в пробках, платить за такси, собирать себя по осколкам, вот и посещал только это место, практически не пил и всегда был осторожен. И да, он тосковал по Луи, потому что п о м н и л это ощущение, потому что умел любить и, может быть, даже был готов окунуться в этот омут снова (даже если знал, что нет хотя бы призрачной надежды на спасение для них обоих). Но был в этом чёртовом баре не из-за него, однако он заметил, как Луи смотрит на него, стоя всего лишь на расстоянии вытянутой руки. И он ответил чёртовым впивающимся взглядом на такое же давление голубых глаз, а потом они вышли на улицу, не договариваясь, и в этом магии не было, они просто чувствовали, что хотят одного и того же, и потому шли на встречу этому безмолвию, отчаянно, красиво и так… так откровенно, эй. Гарри достал сигареты из заднего кармана, протянул одну Луи, а тот одолжил зажигалку, и они прикурили, облокотившись на грязную стену дома, где был этот бар, и между ними тишина была громче, чем музыка в помещении. — Ты всё ещё не принимаешь своего королевского происхождения? Гарри задал вопрос, а Луи искренне засмеялся впервые с тех пор, как покинул его. — Я всё ещё отрицаю любую форму прекрасного, вот и всё, знаешь? Гарри кивнул, потому что чувствовал то же самое. — Но что, если ты не единственный принц? Что, если королем может быть только один? — Я могу быть твоей королевой, — Луи ответил практически без промедления, и Гарри поперхнулся дымом впервые с тех пор, как начал курить, и Томлинсон рассмеялся, чувствуя в пальцах покалывание от желания быть для этого парня гораздо большим, чем уже есть. Однако Гарри ему не ответил. Не потому, что было нечего, или Луи не значил совсем ничего, или всё это было слишком глупым, чтобы что-то начать, а потому, что не смог найти слов. Он смог лишь поцеловать его, выкидывая остатки от проклятых сигарет, без которых не мог представить свою такую же проклятую жизнь. И они снова направились к Гарри, чтобы потрахаться на его огромной кровати, чтобы пить чай, сидя на балконе, слушая музыку, которую Стайлс всё-таки дописал в тот же день, как встретил Луи впервые. И подобный сценарий повторялся несколько десятков раз с промежутками, отличающимися друг от друга, с тоской, что возрастала, с любовью, которая хотела ожить. Но знаете, почему нет никакой магии на самом деле? Знаете, почему я предупредила вас, что история уже закончилась? Потому что Луи, блять, Томлинсон чёртов трус. Потому что ему страшно, ему вечно, Господи, страшно любить, ведь его всегда оставляли разбитым, его ломали, и следующие, кто приходил, никогда не помогали ему эти осколки склеивать. Потому что он влюбился в Гарри сразу же, так по-глупому и лишь из-за того, что тот был нежным, из-за того, как он целовал его, что он вообще его целовал, однако Луи не умел любить, и он боялся учиться, боялся пробовать, потому что ненавидел перемены. Потому что никто в целом мире не смог помочь ему, не вытерпел бесконечные закрывания в самом себе на замки, ключи от которых даже не были созданы. Потому что Луи был идиотом, не верил, что Гарри тоже любил его, и всё это было таким неправильным с самого начала, что в конце концов Гарри просто устал. Он не хотел уходить, потому что не был уверен, что справиться со своей тоской, с чувствами, коих много, однако Луи не хотел, чтобы тот оставался, потому что Луи отдельно от Гарри — зияющая чёрная дыра в блядских космосе и бесконечности, и Гарри так сильно ненавидит все эти тупые метафоры, а Луи только из них и состоит. Потому что Гарри не чувствовал себя хорошо, потому что Луи делал всё, чтобы они оба были несчастны, и Стайлсу пришлось уйти, и ему правда так искренне жаль. Ему жаль, потому что он смог, наконец, пробиться куда-то почти что к небу, стал выпускать музыку, и вся она посвящена Луи, который старался не пропускать ни одно выступление парня, чьи руки он однажды слишком сильно затянул цепями, и те порвались. Жаль, ведь они вечно находились около друг друга, их притягивало магнитами, а не магией, но Луи всегда был отталкивающим, Луи отчаянно не хотел меняться, и к чёрту его, потому что Гарри должен был пойти дальше. И он пошёл, просто оставил эти чувства внутри себя, писал о них, пел и всегда подписывал диск для Луи, если тот хотел этого, однако он больше не прикасался к его пальцам и к губам тоже, и они даже не разговаривали, потому что Гарри некуда было девать эту боль. Потому что королем должен был стать только один.