***
Моргане снится лес, который находился когда-то рядом с её родным замком. Солнце падает сквозь тонкие, сверкающие на свету листья, и она идёт по знакомым тропинкам к дому. В этом сне так спокойно, тепло, и у Морганы уходит время, чтобы услышать тишину. Абсолютную, смертельную тишину, больно бьющую по сознанию, когда Моргана её замечает. Во сне тихо. Она в тревоге оглядывается и чувствует кожей сухой ветер, но деревья не шевелятся, ветки застывают, словно каменные, а потревоженные её движениями опавшие листья, невысоко взлетая, возвращаются на прежние места. Шагов Морганы не слышно, она не оставляет следов и выходит к замку. Размытые очертания людей двигаются заторможено, как марионетки, и поворачивают к ней смазанные лица, будто художник, разочаровавшись в картине, растёр краску мокрой кистью. Моргана угадывает удивление в их расплывающихся глазах, но люди быстро теряют к ней интерес. Моргана идёт к неподвижному морю, трогает рукой ледяную воду, которая на ощупь — как лёд на девятом круге ада, и возвращается к замершему лесу. Она снова маленькая испуганная девочка, которая не понимает, почему незнакомец выглядит как её отец; она никогда не переставала ею быть. Ей кажется, она видит среди мёртвых деревьев чей-то живой взгляд: глаза в обрамлении вертикальных чёрных полос всегда смотрят осуждающе. Моргана просыпается, морщится. Время — грязная, вязкая субстанция, облепила её со всех сторон, и хочется сбросить её с себя. Его слишком много, а все прошедшие годы однообразны до отвращения: те же безмолвные сны, наполненные тишиной, давящей на барабанные перепонки, и шум бессмысленных разговоров днём. Моргана их не слушает, но всегда стремится к центру толпы. Она замечает интересного молодого человека в Вене, он тщательно скрывает своё желание уйти поскорее, даже успешно — не от неё, впрочем. Она позволяет ему себя увидеть и улыбается, обращаясь к нему одним взглядом. Моргана считает, что слова вообще сильно переоценены. В молодом человеке — итальянце по имени Антонио Сальери — она разглядывает что-то знакомое, хотя ещё спящее и спрятанное. Что-то напоминающее ей то ли одного знакомого человека, то её саму. Она слышит вдалеке музыку и идёт по звенящим в воздухе нотам, подбирая их, как брошенные боящимся заблудиться путником камешки в лесу. Она находит Сальери и, не выдавая своего присутствия, вслушивается в обрывки мелодий и незаконченные пробные аккорды, которые он подбирает аккуратно, нанизывая один на другой, примеряется, задумывается, прежде чем сыграть. Моргане нравится, как внимательно и осторожно он считает музыку, это напоминает ей магию или смешивание ингредиентов для зелья, и позже она пытается создание заклинание, которое передавало бы его музыку. Моргана наблюдает за ним. Временами Сальери сочиняет быстро, звуки ждут только своего момента, чтобы сорваться с его пальцев, порой он долго репетирует одни и те же вещи, доводя их до совершенства, и Моргана почти восхищается упорством и точностью исполнения. Она только надеется, что он не прогонит её однажды. Ей кажется, тогда она могла бы даже ему подчиниться. Она приходит послушать, как он репетирует и сочиняет, не спрашивает разрешения остаться, а Сальери против воли соглашается на её присутствие. Моргана смотрит пристально на его руки или отворачивается к окну. Он не знает, о чём она думает, он не знает даже, кто она и откуда, только в шуршащем на губах её имени, которое Сальери произносит чаще наедине с собой, слышится угрожающий отзвук отгремевших сотни лет назад битв. Они не разговаривают — вслух. Она взглядом передаёт ему то, что в облике слов будет слишком громоздким, а он отдаёт ей низкие аккорды своего нового концерта. Сальери с отчаянием смотрит на юного Моцарта, перехватывающего всеобщее внимание одним ярко-малиновым камзолом, а музыкой, полной милых виртуозных завитушек, обхватывает людей, приковывает к себе, заставляя следить за собой и восхищаться. Его музыка лёгкая и воздушная, но Сальери придавливает к земле и душит, наваливаясь. Он смотрит затравленно по сторонам в восторженные глаза, наблюдающие неотрывно не за ним, и хочет убежать, запереться в своём доме и не шевелиться никогда больше. И вдруг — посреди чистого чужого торжества, который его юный соперник ещё не осознал, — Сальери видит взгляд, полный презрения. Моргана не поддаётся неведомым чарам, она хмурится, сжимает губы и напряжённо наблюдает за Моцартом, изучая его, ища слабости на вдохновенном лице. Во взгляде, обращённом секундой позже на Сальери, — обещание, которого он пока не понимает. В имени отдаются древние заклинания и треск ритуального костра. В Моцарте слишком много света. Моргане кажется, она почти может потрогать вдохновение вокруг него, а от наполняющего его сияния режет глаза. Она пытается заглянуть ему в глаза и узнаёт этот взгляд — так смотрит человек, перед которым раскинулся весь мир, остаётся только пройти по нему, покорить, перекроить по своему желанию. Так смотрит человек влюблённый — не в кого-то, но во всё сразу, в то, что делает прямо сейчас. Волшебная музыка задевает её — сильнее, чем кого бы то ни было — и наполняет сердце ненавистью к этому гениальному свету и желанием скорее уничтожить его. Моргана знает, что нужно делать, и, глядя на несчастного Сальери, обещает ему избавить их от него. Проходит день, месяц, полгода. Моргана так же приходит в пустую залу, а у Сальери дрожат руки, и в голове — ни единой ноты, ничего, что можно превратить в мелодию. Как будто всю музыку занял собой Моцарт, коснулся всех её частей, и теперь Сальери не может и приблизиться к ней. Моргана рассыпает неспешные хлопки, как королева раздаёт деньги беднякам, и Сальери считает их каждый раз неосознанно. Но однажды она вдруг перестаёт, смотрит на его подрагивающие, выглядящие вдруг такими грубыми безобразными руки, будто неприятно удивлённая звуками, которые они извлекают из инструмента. Сальери чувствует себя ничтожным и ограбленным. — Сделайте же что-нибудь, — шепчет он в отчаянной злобе, вдавливая до упора клавишу фортепиано, звук которой давно затих. Сальери не знает о Моргане ничего, кроме имени, но он верит, что она может исправить всё, вернуть ему музыку и его — музыке и протянуть ему, как последнему нищему, свои аплодисменты. — Я знаю, что вы чувствуете, — говорит она медленно, расправляя складки на платье. — В моей жизни тоже был человек, который оскорблял меня одним своим существованием. Она произносит это негромко, не спеша, продолжая разглаживать юбку на коленях и наблюдая, как новые складки волнами расходятся по ткани, и Сальери настороженно ждёт завершения, чувствуя вдруг солоноватый привкус во рту. — Я соблазнила его и убила, — спокойно заканчивает она. — Вы хотите, чтобы я соблазнил Моцарта? — спрашивает Сальери хрипло, и Моргана смеётся своим грудным смехом и затаённой в нём угрозой — ни к кому конкретно не обращённой, но скрытой в её груди и в самой сущности. — Если вы хотите, — отвечает она, и Сальери, краснея от досады, отпускает резко забытую клавишу. — Мне же всего лишь нужно, чтобы вы стали ему достаточно близки, чтобы он согласился выпить с вами. Сальери не спрашивает, но ядовито холодное ощущение сковывает дыхание. Сальери сходится с Моцартом — ветреным, шумным, иногда наглым, иногда резким, но ошеломительно искренним — и пытается убедить себя, что убить его необходимо. Он не может без дрожи об этом думать. Когда Моцарт улыбается ему, когда делится мелкими деталями работы над новым произведением или бытовыми историями с репетиций или в дружеском жесте касается его локтя, Сальери думает, что лучше убьёт себя. Он и пытается: сидит на полу в той же зале и едва касается кончиком лезвия бледных голубоватых вен. На самом деле Сальери прекрасно понимает — и ему тошно от этого, — что он ждёт, что кто-то придёт — Моргана, что логично, или… Но приходит Моргана, смотрит на него безучастно и некоторое время молча стоит рядом, потом мягко забирает нож — пальцы у неё неожиданно шершавые, загрубевшие — и отходит к окну. В том, что его нож оказался у Морганы, Сальери видит приговор для себя. Но, когда Моцарт играет, его музыка с каждой новой нотой выбивает из Сальери страх и заглушает совесть, сводя все мысли к одной. Не остаётся ничего, кроме летящей, прекрасной музыки, будто на его душе сыгранной, и смертельного холода в груди.***
У Морганы дом в центре Вены, и Сальери снова удивляется, что, часто проходя мимо этого здания, никогда не задумывался, кому оно принадлежит. Моргана приглашает его к себе, когда замечает, что он не может выдавить из себя ни ноты. Сальери не знает, зачем он ей сейчас, но отказать он ей не может, как никогда не мог. Их встречает невысокая девушка, широко улыбающаяся, не разжимая губ, и Сальери морщится, не рискуя отводить от неё взгляд, будто она может в любую секунду на него броситься. Моргана улыбается на его замешательство и отсылает её, и девушка исчезает в глубине коридора, двигаясь по-кошачьи грациозно. Она проводит его в одну из верхних комнат с плотно зашторенными окнами, оборудованную под своего рода лабораторию. Сам кисловатый запах железа смешивается с лёгким, на грани ощущения, ароматом цветов, от которого что-то болезненно сжимается внутри. Сальери не знает, но чувствует в возможности увидеть это место невероятное доверие, и не понимает, чем он его заслужил. — Вы позволили мне увидеть, как вы творите, — отвечает Моргана на его мысли, проверяя что-то в маленьком котелке, под которым горит слабый огонь. — Я делаю то же самое. Сальери пожимает плечами. Что Моргана творит здесь — ему неведомо, но он чувствует что-то магическое, запретное на кончиках пальцев, и задаётся вопросом, ощущается ли его музыка так же. Он сидит в кресле в углу, украдкой рассматривает баночки с засушенными растениями на полках и корешки книг со стёртыми надписями, и ему кажется, что он снова маленький мальчик, прячущийся на кухне, где происходит что-то таинственное, захватывающее. Но вот сравнить Моргану, которая размеренными движениями толчёт что-то в ступке, с их кухаркой мысль не поворачивается. — Тот человек, о котором вы говорили, — решается нарушить молчание Сальери, — кем он был? В конце концов, это всё, что он знает о её жизни и о чём может спросить. Но за этим стоит другой, более важный вопрос: «Кто же вы?». Моргана молчит долго, но Сальери уверен, что она слышала, и ждёт. — Он бы моим сводным братом, — не прерывая своего занятия, отвечает наконец она ровным голосом. — Его отец обманом проник к моей матери и провёл с ней ночь, и его ребёнок стал знаком её бесчестья. Я поклялась себе отомстить за него. Как его отец когда-то, я притворилась его женой и украла их первую ночь. Но их счастливую семейную жизнь разрушило не это, а то, что я раскрыла ему глаза на измену его жены. Позже, когда сын, которого я родила от него, вырос, он отомстил за нас всех, убив моего брата, но и погибнув от его руки. Моргана высыпает порошок в котелок и поправляет вещи на столе; Сальери видит, что это ничего не значащие движения, маскирующие её нежелание поворачиваться. Его же должно ужаснуть то, что она прелюбодействовала со своим братом, но сейчас он думает о другом. — Вы любили его? — спрашивает он. При всей путанице собственных чувств к его будущей жертве Сальери удивительно точно угадывает чужие. — Я не знаю, — быстро обрубает Моргана, дёрнувшись. Когда Сальери в следующий раз произносит её имя, оно отдаётся на губах сухостью долгого одиночества.***
Моргана идёт по огромному полю, ему не видно конца, и она не помнит, чтобы в реальности оно была таким большим, но во сне оно простирается на всё мыслимое пространство. Она перешагивает через мёртвые тела, устилающие землю, вдыхает кровавую пыль и смотрит без жалости и сожаления на страшные раны, широко раскрытые в немом ужасе глаза и брошенное оружие с бурыми следами; но торжествующая улыбка гаснет — нет ни одного живого существа, кто мог бы её увидеть. Она сменяет выражением тревоги и нескрываемым беспокойством, и Моргана ускоряет шаг, спотыкается о чьи-то руки, пугается, будто это уже демоны подземного мира тянутся за ней, и падает. У неё не остаётся сил подняться, когда она видит совсем рядом с собой Артура и Мордреда. Они лежат напротив друг друга, мечи валяются здесь же, а Моргана не может вырвать из себя даже крика. Она беспомощно смотрит на них и радуется, что глаза Артура закрыты — неужели в них сквозил бы тот же ужас, что она видит на лицах других? Так же у его лица нет никакого выражения — он всего лишь мёртв. В посмертной гримасе Мордреда сплетаются боль, злость и боль, и Моргана думает, что всё это обращено к ней. Она подползает к ним, опираясь руками на острые камни, и ложится между братом (любовником? любимым?) и сыном, дышит сухим ветром и закрывает глаза. Когда она открывает их, над ней вместо окровавленного в битве неба высокий потолок её спальни. И в ней пахнет не смертью, а лавандой, и вместо тишины — приглушённые звуки с улицы. — Сальери, — шепчет она едва слышно онемевшими губами, как заклинание. — Сальери, — повторяет она имя человека, которого тянет за собой в болото безумия, бесконечных сожалений и закольцованных снов. Не бросать же его теперь на полдороги. Она надеется, что узнав её историю, он больше к ней не вернётся. Для его же блага. — Не ожидала увидеть вас так скоро, — замечает Моргана с нотками удивления в голосе, когда встречает Сальери на следующий день и видит, что он не стремится избежать её общества. — Я должен быть напуган вашим рассказом? — спрашивает он, изгибая губы в полуулыбке. Она пожимает плечами и отворачивается. Моргана перестаёт смотреть ему в глаза, и это почему-то разочаровывает. Сальери боится только того, что больше не чувствует страха. При взгляде на доверяющего ему Моцарта, при мысли о том, что нужно сделать, он больше не вздрагивает в ужасе, только поводит плечами, будто стремясь сбросить что-то неприятное. И рассказ Морганы горчит в мыслях, но не пугает. Сальери не врёт, говоря Моцарту, как прекрасна его музыка. Тот отмахивается небрежно, но видно, что ему приятно и он рад этим словам. — Вам правда так нравится? — спрашивает он с лукавой улыбкой, когда Сальери почти задыхается под конец одного из его выступлений. Сальери не мог бы ему лгать, он может разве что быть слишком честным и выдать всё, до последней жалкой мысли, которые наполняют его голову, толкают друг друга и не оставляют места для новых идей. Сальери таскает с собой крошечную баночку с ядом, который ему даёт Моргана, почти год. У него была тысяча шансов использовать его, и каждый раз он находил причину этого не делать: кто-то мог войти; Моцарт отвлекался совсем ненадолго; Сальери сидел в неудобной для этого позе. Моргана ничего не спрашивает, не требует отчётов и оправданий и не обращает на Моцарта внимания. Он бросает ему яд в бокал быстрым движением, не осознавая до конца своих действий, связанный сыгранной только что мелодией, ещё звучащей в его сознании. Моцарт, застывший на мгновение, ссутулившись за фортепиано под тяжестью своей музыки, выпрямляется и убирает руки с клавиатуры, невзначай спрашивает, что думает об этом Сальери. Тот только пожимает плечами: яд в вине, к которому тянется Моцарт, скажет об этом лучше него. Он чувствует облегчение, когда Вольфганг быстро выпивает отравленный напиток, ему кажется, что он выполнил свой долг — перед самим собой, и на некоторое время его обволакивает холодное спокойствие и осознание, что теперь от него ничего не зависит. Если яд подействует, если он не выдохся за всё то время, — так тому и быть. Моргана видит бледного осунувшегося Моцарта и сдержанного отстранённого Сальери и понимает, что это затишье перед бурей.***
Он приходит без стука и приглашения и приносит с собой холод. Стряхивает талый снег на пол и кое-как доходит до кресла, прячет лицо в ладонях и долго молчит. Моргана смотрит на него с терпеливым сочувствием; она знает, что он пришёл к ней прямо с похорон Моцарта, шёл за гробом тогда, когда остальные разбрелись кто куда, и, наверное, хотел оказаться брошенным в мёрзлую землю следом. Она бы хотела. Сальери не плачет, только качает головой и стонет, и Моргана кладёт руку ему на затылок, приглаживая спутанные ветром волосы. — Я знаю, — говорит она. — Я знаю… — Это когда-нибудь станет легче? — поднимая голову, он смотрит ей в глаза с отчаянием. — Нет, — отвечает она просто, и он удручённо опускает взгляд. Она присаживается на подлокотник кресла, заводит выбившуюся прядь за ухо, собирает пальцам капельки растаявшей воды, и Сальери кладёт голову ей на колени, зарывается носом в мягкую ткань юбок и тяжело дышит. Моргана не умеет быть нежной, но сейчас очень нужно, и она пытается. Ей не жаль слишком рано ушедшего Моцарта, ей жаль, что она никак не может помочь Сальери, которого сама же сделала убийцей. Она приходит в их зал с фортепиано и ждёт, нервничая впервые за долгое время. Сальери появляется нескоро, смотрит на неё лишёнными всякого выражения глазами и садится за инструмент. Моргана слышит идеальную гармонию, поток звуков, цепляющихся друг к другу, как одинаковые бусинки, а за ними — пустота, отсутствие любого человеческого чувства, чистая математика, вытеснившая всё остальное. Моргана чувствует, что вместо одного музыканта убила двоих, и встаёт, не дослушав, стремясь к дверям. — Не уходи, — Сальери бросает аккорд недодержанным и, догоняя её, хватает за запястье. — Если ты уйдёшь, у меня никого не останется. — Я разрушила твою жизнь! — кричит она, вырывая руку и всё ещё избегая прямого взгляда в глаза. — Я разрушила её так, как твой Моцарт никогда бы не смог! Сальери жмурится и мотает головой, будто не желая слышать. — Я убийца, — отвечает он негромко, и эти слова тяжело падают на них обоих. — Я хотел завладеть музыкой, но сам её убил. — Он пожимает плечами и усмехается — почти безумно. — Что мне теперь делать? Моргана не знает, но впервые в жизни надеется. Она берёт за плечи и разворачивается лицом к фортепиано, подталкивая. — Играй, — шепчет она. — Импровизируй. Он послушно садится за инструмент и разводит руками, словно впервые видит клавиши. — Я смог алгеброй подчинить себе гармонию, — говорит он, — но, кажется, я больше не могу вот так сразу… Я не знаю, как начать. Моргана склоняется над ним и касается холодных клавиш, выводя случайный аккорд. Он звучит резко, и она пробует другой, тише, и он раздаётся мелодичнее, и следующий за ним переливается, как начало печальной песни. В действиях Морганы нет порядка и смысла, но Сальери, кажется, замечает что-то, пробует последнее сочетание, добавляет диез — и продолжает, медленно подбирая ноты и внимательно вглядываясь в клавиши, как будто они могут дать ему подсказку. Моргана выпрямляется и закрывает ему руками глаза, отчего Сальери вздрагивает и настороженно замирает с полунажатой клавишей. Она чувствует быстрое испуганное прикосновение его ресниц на своих ладонях и спешит успокоить: — Просто следуй за музыкой, — говорит она. Сальери закрывает глаза, расслабляет плечи и слышит совсем рядом биение чужого сердца. Он начинает с этого, ухватывает ритм и отвечает левой рукой на каждый его удар. Мелодией в правой он описывает тонкий аромат неизвестных цветов в затемнённой лаборатории, тёплые руки на глазах и дыхание, которое он недавно чувствовал на своей шее. Сальери не запоминает, что играет, он потом не может восстановить ни ноты, но сейчас послушно идёт за музыкой, которая через него рождает сама себя; и он оставляет ноты в холодном воздухе нетопленной залы, как зарубки на деревьях, чтобы не заблудиться и выйти обратно. Впрочем, у него совсем нет такого желания. Музыка подводит его к сожалению и раскаянию, и Моргана чувствует его слёзы на коже. У Сальери дрожат плечи, но он не останавливается, идёт по мелодии дальше, низвергает себя на самое дно ада, рискуя замёрзнуть в вечном льду с предателями, но музыка ведёт его дальше. Когда ненависть к себе становится невыносимой и у него закладывает уши от гремящей осуждающей дисгармонии, музыка позволяет ему почувствовать, как Моргана неловко гладит его скулы и виски, и он понимает, что левая руки всё ещё держит ритм согласно стуку её сердца. Странное произведение, которое выходит за рамки существующих жанров, плачет вместе с ним и стихает. Сальери кажется, что его разбили, как фарфоровую чашку, и кое-как склеили заново, перепутав куски местами и силой приладив их друг к другу. Но всё-таки он уже ощущает себя более-менее целым. Однако не все чувства остаются высказанными в этой музыке, осталось выразить ещё одно, чтобы мелодия стала завершённой. Он медленно поднимается и смотрит Моргане в глаза, а она вдруг не может отвернуться. В её взгляде нет стыда ни за одно из её преступлений, ни за что, в чём она себя обвиняет, но боли там столько, что можно двоим в ней захлебнуться. Моргана не отстраняется, когда он её целует, она связана по рукам и ногам его музыкой, заколдована ею по своему желанию, и ей не хочется придумывать ответное заклинание. Моргана знает, что она разрушает всё, что к чему прикасается, в особенности же — то, что любит, она помнит слишком хорошо, как быстро торжественные призывные звуки боевых рогов сменяются горькой сухой пылью в лёгких и мёртвой тишиной. Лучше бы ей совсем ничего не трогать, но к Сальери она тянется против воли, прижимается к нему и вспыхивает от давно забытого человеческого тепла. Ей кажется, что и сейчас она получает его обманом. — Почему тебя никто не замечал? — спрашивает Сальери, устраиваясь на подлокотнике её кресла. — Я так захотела. — Она смотрит вниз, на его руку, лежащую на его колене, и ей хочется взять её, погладить, надавить легко на суставы на сгибах пальцев, очертить линии вен. Она нехотя сдерживается. — Иногда мне казалось, что я сам тебя выдумал. — Может быть. — Моргана пожимает плечами. Может быть, её и правда не существует. — Кто ты? — спрашивает Сальери прямо. Моргана не знает. — Ты мог бы назвать меня ведьмой. — А как себя называешь ты? Она снова пожимает плечами. — Иногда мне тоже кажется, что меня не существует, — отвечает она. — А у того, чего не существует, нет и имени. — Моргана, — шепчет Сальери, так редко обращавшийся к ней по имени, и в нём шуршит пепел и саван, накрывающий навсегда закрывшиеся добрые глаза её брата. Она понуро опускает плечи. — Моргана, — повторяет он чуть громче, и имя звенит надрывно, как струны тех древних инструментов, на которых она давно разучилась играть. Он повторяет её имя нараспев, музыкой своего голоса наполняя его чем-то кроме боли и смерти, и Моргана сама удивляется, что оно может так звучать, — тепло и красиво, без угрозы или отчаяния. Сальери ищет новые звучания для него и ведёт Моргану по пути, который сам только что прошёл, заставляя её заново открывать свою душу. Она решается взять его руку и позволить себе испытывать только что открытую им нежность. Он повторяет её имя до тех пор, пока Моргана не произносит его сама, соединяя все найденные им значения в трёх слогах, отвечая на его вопрос.