***
— Заткнись и не шевелись, — он зажимает ей рот рукой и прижимает к дереву, закрывая собой. Где-то вокруг ходят солдаты, рыщут на земле и в небе, отрезая пути отступления. Они убегают из логова врага, ступая босыми ногами по мерзлой земле. Их ищут. Бакуго смотрит в чёрную чащу леса и практически не дышит, хмурит брови, слушает. Под десятками тяжелых сапог хрустит снег, и эхо отражает мужские голоса. Шото послушно не двигается и крепко сжимает кулаки. Она смотрит в другую сторону, стараясь не дрожать от холода. Украденное наспех лёгкое пальто совсем не греет, но выбирать было не из чего, и они ждут, когда появится шанс бежать дальше.***
Неосторожность ее погубила. Тодороки, по приказу командира, вышла на разведку, чтобы убедить его, себя и всю роту в безопасности леса. Недельное затишье врага загоняло их в тупик. Продовольствия становилось все меньше, каждый патрон был на счету, солдаты уже не верили в чудо и в то, что война скоро закончится. Шото не заметила, как зашла слишком далеко и потерялась. Сумерки сгустились и превратились в ночь, видимость снизилась. Блуждание по лесу ни к чему не привело, и она начала искать свой след, чтобы по нему выбраться обратно, потеряла бдительность и провалилась в темноту, когда ее ударили по голове чем-то тяжелым. Даже защитная каска не спасла, свалившись с нее, когда Шото упала в снег. Очнувшись, она услышала голоса. Ее ноги онемели от холода, а руки затекли в неудобном положении за спиной. Тодороки лежала на колючих ветках ели лицом вниз, голова гудела, в ушах стоял неприятный шум. Она медленно открыла глаза, но муть мешала ей нормально видеть, и Шото тихо застонала, ощущая сильную боль в затылке. Голоса стали громче, словно специально увеличили звук. Она пошевелила руками и ощутила тугие веревки на запястьях. Дышать было больно и трудно — кажется, у нее были повреждены ребра. Тодороки сразу почувствовала, что лежит без верхней одежды, потому что мороз пробирался под майку и штаны, обволакивая холодом и заставляя дрожать. Громко говоривший до этого незнакомец подошёл и присел над ней. Он взял её за отросшие в последние месяцы двухцветные волосы и сильно потянул верх. Тодороки невольно застонала и крепко сжала зубы. Заложница. Шото знала, что бежать нет смысла. Выбраться отсюда могло помочь только Чудо. — Убрал от неё свои вонючие клешни, уебок! Только пальцем тронь, и я тебя выпотрошу, дерьма кусок! Тодороки узнала охрипший голос сразу. Бакуго много курил и ни с кем не делился, опустошая пачки одну за другой. По звуку, он был совсем недалеко и, наверное, тоже связан. Мужчина, что держал Шото за волосы, быстро потерял интерес и оттолкнул её. Он отошёл и замахнулся ногой для молниеносного удара — ботинок проехался по челюсти Катсуки, но Бакуго даже сквозь боль продолжал крыть его матом. Тодороки совсем не чувствовала сил, перед глазами все плыло, и было похоже, что ее чем-то накачали. Она немного развернулась и увидела возле своих ног чужие белые волосы. Бакуго корчился от боли и выплёвывал кровь, получая новые удары по всему телу. Звуки доходили словно через вату, ее веки закрылись, и Тодороки снова провалилась в забытье. Их держали в заложниках четыре дня — не поили, кормили остатками и позволяли согреваться только рваными пледами, ночами травя басни, что всех их солдат-друзей убили. Веревка связывала Тодороки и Бакуго вместе, спиной к спине. Шото пришла в себя на утро следующего дня и попыталась узнать у Катсуки обстановку, но тот лишь обматерил её, сказав, что если бы не невнимательность, она бы не вляпалась по самые уши и успела предупредить товарищей. Шото изучала построенную из грубо обструганных бревен камеру, в которой их держали — деревянную коробку со вставной железной дверью, из которой невозможно так просто выйти. Но она считала по-другому, потому что защита не была совсем уж идеальной. Стоящие на вахте солдаты редко отлучались по своим нуждам, но этого было достаточно, чтобы хотя бы попробовать — разрезать веревку ржавой крышкой от консервов и, с остатками сил, выбить дверь. Они успешно выбрались наружу и спрятались в тёмный угол за своей «темницей». Тодороки хотела забрать вещи, но Катсуки крепко схватил её за руку и потянул в обратную сторону — в лес. Возразить что-то значило выдать себя, но действовать нужно было быстро, пока рядовые не вернулись. Шото успела только снять с крючка пальто и набросить его на плечи, и они напрочь скрылись в темноте.***
— Отпусти меня, — шипит Тодороки, отбрасывая руку Катсуки. Она больше не слышит никого поблизости и осторожно двигается дальше по вытоптанной заячьей тропе. Бакуго идет рядом, трет руки и дышит на пальцы, чтобы согреться. Ноги мерзнут сильнее, когда она неосторожно проваливается под снег, но останавливаться нельзя, и Тодороки только сильнее кутается в пальто и прячет нос в воротник. В глазах темнеет, и ребра по-прежнему болят, но она почти привыкла. После войны все возвращаются с ранами: душевными или телесными. На втором часу хаотичных блужданий, Шото путается в ногах и падает в снег. Катсуки не сразу замечает, что она отстала, но останавливается, почти зло смотрит сверху вниз и ядовито произносит: — Поднимайся, двумордая, чего расселась? — Отвали, Бакуго, — с трудом отвечает Тодороки. Она чувствует, как стремительно поднимается температура тела, и расплывается пейзаж перед глазами. Шото начинает вставать, но не удерживает равновесие и снова падает на выставленные вперед руки. — Подохнуть здесь хочешь? — Катсуки психует, подходит ближе и еле сдерживается, чтобы не ударить от отчаяния. Он не может позволить ей умереть здесь. Шото поднимает вялый взгляд и сжимает между пальцев мокрый снег, собирая последние силы. Она понимает, что задерживает его, и то, что идти им, скорее всего, больше некуда. А ещё сутки они не вытерпят — замерзнут от холода или скончаются в лихорадке. — Ты — конченная эгоистка. Все время делаешь вид, что тебе всё равно, что другие — просто грязь, в которой ты испачкала лицо. Мне плевать на твои причины, зачем, как и откуда ты пришла. Но все мы, блять, были призваны на фронт, — Бакуго наклоняется и грубо хватает ее за ворот пальто, притягивая к себе, — вспомни, сколько людей разрывало у тебя на глазах, сколько оторванных конечностей ты видела! И это не конец! Мы вернемся, и ты снова возьмешь в руки блядское оружие, или я придушу тебя прямо здесь. Не для того я задницу рвал, чтобы спасать кусок унылого дерьма. Обопрись и шевели ногами, или отдам на корм волкам. Катсуки помогает ей подняться и перекидывает руку Шото через своё плечо, придерживая. Он рычит и уперто двигается вперёд, не услышав ничего в ответ, потому что Тодороки снова теряет сознание. Бакуго идёт по направлению к висящей в небе луне и слышит взрыв где-то неподалеку. Быстро оглядевшись, он обнаруживает поблизости неглубокую яму, сжимает в руках Шото и падает в укрытие, закрывая ее собой от летящего снега и комьев земли. Залпы повторяются каждую минуту, а затем сменяются на голоса и отчаянные крики, с двух сторон сразу. Бакуго держится на одной только собственной упертости, которая из раза в раз не дает ему уступить и проиграть смерти. Он подождёт, когда перестрелка закончится, а потом побежит дальше. Звуки взрывов и пулеметных очередей все не прекращаются, и, ради безопасности, Катсуки съезжает глубже в яму, дышит в разноцветные волосы, притягивая за затылок и обнимая Тодороки. — Ты не умрешь. Всем горло перегрызу, но умереть тебе не позволю, — как мантру повторяет Катсуки. Перестрелка заканчивается, не успев толком начаться. Лес накрывает тишина, и исход боя кажется очевидным — солдаты насмерть перестреляли друг друга. Он кусает свои руки, чтобы болью обострить чувства, и не уснуть прямо здесь от холода и усталости. Выжившие солдаты наверняка успели разбежаться по лесу, и Катсуки не торопится. Выжидает лишние десять минут, прислушиваясь, и осторожно выползает наружу. Свежие следы уходят куда-то от поля боя, и он идет, стараясь обходить их и унося половинчатую на спине. Катсуки видит по дороге изуродованные тела, старается не смотреть на лица. Внутри сковывает страх увидеть мёртвых товарищей, потому что они не были предупреждены об опасности. Из еще не остывших мёртвых тел вытекает кровь, пачкает ковёр из перемешанных снега и грязи. Катсуки не пытается найти выживших, он хочет найти аптечку первой помощи, что всегда лежит у солдата во внутреннем кармане на всякий случай. Военных санитаров, с повязкой на руке, поблизости не обнаруживается, поэтому остается воспользоваться тем, что найдет. Бакуго прислоняет Тодороки к дереву, когда находит пару-тройку относительно чистых трупов. Он быстро их раздевает и натягивает на безвольную Шото большие сапоги, тёплое пальто и шапку, чтобы согреть. Живым эти вещи принесут больше пользы, чем мёртвым. Катсуки также одевается сам. Оставаться здесь слишком опасно, ведь есть вероятность нападения второго патруля, что может сидеть где-нибудь поблизости в засаде. Он наспех проверяет карманы еще с десятка мертвых и находит три маленьких аптечки. С одной ему везет, попадается медицинская. В ней вата, бинты и лекарства — стандартный набор военного медика, который залатает на первое время раны. Бакуго, не раздумывая, вкалывает Шото антибиотик, и со второй попытки поднимает её себе на спину.***
Солнце уже поднимается из-за горизонта и прячется за натянутым серым полотном, висящим в небе. Тодороки приходит в себя, только когда Катсуки делает небольшой привал для отдыха. Они сидят под деревом слишком близко друг к другу, чтобы не растерять остатки тепла, и Шото чувствует себя некомфортно. — Где мы? — она не узнает полупустые поля и пытается пошевелиться. Катсуки молча роняет голову на её плечо, так и не ответив. Он засыпает так неожиданно, что Шото вздрагивает от удивления. Позже она обнаруживает на себе странную одежду, но вопроса об её появлении у нее не возникает. Внутреннее чувство и изменившийся пейзаж подсказывают, что Катсуки явно не просто так упал от усталости. Шото чувствует истощение и противное першение в горле — первый признак простуды. Она решает посидеть молча, чтобы дать Бакуго немного времени на сон. Они воюют чуть больше двух лет, и Тодороки не помнит, когда в последний раз нормально отдыхала. Солдаты месяцами носят одну и ту же униформу, плохо питаются в разгар военных действий и давно сбились со счёта, скольких людей убили, но Шото все равно вспоминает первую смерть от своих рук не без мурашек по спине.***
На улице было раннее утро, но вся рота уже проснулась и стояла на ногах. Впервые им выдали личное оружие, чтобы убивать, и новобранцы были готовы выступить, защищая близких, месяцами прятавшихся в убежищах. Тодороки не знала, что или кого она защищает, но готова была умереть, если этого потребует долг. Тогда она еще не представляла, как страшно будет убивать, и сколько смертей ляжет за ее плечами, но собиралась обязательно пойти до конца. Всё было готово перед первой атакой — город давно был оккупирован, и солдаты рассредоточились по нему. Главной задачей было освободить столицу, вернуть ее жителям свободную жизнь и веру в светлое будущее. Все находились на своих позициях, Шото пряталась на первом этаже заброшенного здания. Прозвучала первая автоматная очередь. Их война только начиналась. Тодороки не могла прицелиться — пыль летела в глаза, прицел не хотел искать жертву. От криков и звуков выстрелов кровь стыла в жилах. Пальцы непослушно тряслись, по спине бежал холодный пот. Адреналин бил в голову, но ноги не слушались и не хотели стоять на месте. Ее панцирь лопнул, когда в другом конце здания произошёл взрыв, и по стенам поползли трещины. Тодороки среагировала и взяла себя в руки, отскочила в безопасный угол и осторожно выглянула в разбитое окно на улицу. Под ногами валялись забытые вещи, детские игрушки и порванные книги. Шото прижимала к груди винтовку и только считала вражеских захватчиков, которых больше не боялась. К ней в помещение запрыгнул человек. Парень лет шестнадцати, скорее всего, не больше. Тодороки прокричала ему не двигаться и прицелилась, вскидывая винтовку на плечо. Оружие было тяжелым, но она уже успела привыкнуть, считала его продолжением своих рук. Паренек не послушал, и Шото бесстрастно нажала на курок, будто целилась в деревянную мишень. Юноша упал ничком на землю, сраженный выстрелом в голову, не добежав до нее нескольких шагов. Тодороки посмотрела на мёртвое тело и замерла, не веря тому, что сделала. Она убила человека. Была готова к этому. Нажала на курок. Ком застрял в горле, но переживать и прохлаждаться было просто некогда. Шото повернулась на крик, доносящийся снаружи, и увидела, как её рота сражается на поле битвы. Кровь разлеталась вокруг, люди падали и больше не вставали, гранаты рушили здания и разрывали землю. Тодороки увидела светлую макушку Катсуки Бакуго и быстро прицелилась. На противоположном здании сидел снайпер, убивающий с расстояния, как и она. Шото спасла жизнь знакомому неблагодарному ублюдку и откинула все сомнения. Она — воин. Её учили убивать.***
— Поднимайся, Бакуго, вечереет, — Тодороки толкает Катсуки в плечо, и тот сразу просыпается, — мне кажется, я помню эту тропу. Надо идти, чтобы не замерзнуть. И съешь шоколад. Она отдает ему кусок шоколада, найденного в кармане украденного пальто. Бакуго с лёгким удивлением принимает сладость и встает без ее помощи. Он не показывает, как рад тому, что Шото пришла в сознание. Половинчатая сильная и крепкая, но никогда не услышит это от него, как и любой другой похвалы. Она стоит рядом, струшивает с ног снег и разминает озябшие пальцы. — Откуда помнишь? — Катсуки кладет шоколад на язык и ждёт, когда тот растает. — Это странное дерево было на пути, когда я шла осматривать лес. Запомнилось. Лагерь должен быть недалеко отсюда, поторопимся. Тодороки двигается в сторону севера, но Бакуго её останавливает. Резко дергает за плечо и спрашивает осторожно: — А если его больше нет? — Значит, будем вместе искать новый.