В моей голове — слово, В твоей голове — деньги. Увижу тебя снова — За снами опять бегать. А в сердце твоем слабость, Что вьется наверх дымом, Дурманит меня сладко, А после летит мимо. В глазах моих лед чистый, В твоих оплетен сталью. С последней уйдя встречи, Я тоже такой стану. Изменит тебя небо, Меня победит жалость. Смотри на меня. Верно, Что нам мало осталось?
То были слова ее песни. Той, что он слышал уже которую ночь, хотя прежде его ночная гостья всегда молчала. Томас не помнил в точности, когда и как это началось. Просто однажды ночью увидел во сне эту девушку, и с тех пор она его не покидала. Раньше она просто стояла в стороне, укрытая тенью и клубами табачного дыма, с тонкой трубкой на длинном мундштуке. Все в ней казалось до боли знакомым, но Томас не помнил кто она. Не помнил имени. Не помнил, как связана она с его жизнью, также потерянной для его памяти. И не видел лица. Оно всегда оставалось скрытым густой кружевной вуалью, словно сотканной из дыма и теней. Немного помолчав, знакомая незнакомка разворачивалась и уходила в темноту, таяла в ней. Вначале он не придавал снам особого значения. Мало ли. Но с каждым «свиданием», как стал он называть ее визиты, девушка все сильнее завладевала его мыслями. Потом она стала петь, и покой окончательно покинул его. Томас поежился, раскрывая глаза. Грелки остыли за ночь, постель его была холодна как у трупа, а из-за неплотно задернутой занавеси в спальню вползал ленивый сумрак холодной поздней весны. Песня все еще звенела в ушах. Поднимаясь с постели, он накинул старый, потертый халат. Шлепая босыми ногами по ледяному полу — абсолютно не спасали расстеленные по полу вязаные ковры — прошел к окну. Томас знал, что увидит за ним. Затянутый в саван густого тумана город, мутные пятна горящих фонарей и мокрые козырьки над дверями лавок. Потеки воды на стеклах — всю ночь лил дождь, хотя во двориках еще можно было увидеть кучки талого снега. И ни намека на солнце. Немногочисленные прохожие на улице передвигались медленно, напоминая сомнамбул. В который раз Томасу пришла мысль о том, что его сны с девушкой ярче серой реальности, в которой он даже не знал, кто он. Кем был. Кем станет. Стекло слабо отражало человека за тридцать, с помятым лицом и потухшим взглядом. В мятой пижаме и давно забывшего про бритву. А она — она была красавицей. Томас отчего-то верил в это. Но была ли она реальна? И если была… Томас сжал кулаки. Мысль эта давно посещала его, но сегодня он решился. Он найдет ее. Найдет, узнает, кто она такая, что их связывало… вернет себе — себя. Или удостоверится, что ее нет, и все — плод его воспаленного сознания. Отчего-то слабо верилось именно в последний вариант. Он почти не чувствовал вкуса кофе, от серой фарфоровой чашки с которым шел едва заметный пар, тоже, впрочем, ничуть не согревающий. Столешница напоминал мрамор — такая же мутная. Кухонные полки покрывал слой пыли. Томас слабо помнил, когда убирался в последний раз; да и был ли смысл в уборке, если все потом вновь покроется пылью и разводами? Томас должен найти ее, но что он знает? Что ее лицо покрывает вуаль и клубы дыма? Какой вздор! Все, что у него есть — слова песни, тонкие нити, связанные с той девушкой. Сталь и небо. Жалость и деньги. Кому она посвятила ее, эту песню? Такому же дураку, как Томас? Но разве та девушка позволила бы себе связаться с подобным дураком? Дождь теперь ничуть не пугал. Поверх неглаженнойсорочки Томас надел старомодный жилет; домашние штаны заменились брюками. Натянув сюртук, Томас последний раз окинул взглядом окружающую обстановку — невзрачно серую, чтобы потом, спустившись по скрипучей винтовой лестнице, погрузиться во вторящую ей серость улицы. Этот дом достался ему от родителей, в наследство; правда, даже спустя несколько лет после того рокового момента, когда Томас потерял себя, он не мог вспомнить их лиц. Но на его банковском счету всегда оставалось немного денег, и Томас не беспокоился о том, откуда они берутся. «Ты помнишь, как все произошло?». Томас верил, что в тот день не было дождя. Люди появлялись на улицах неохотно. Они, выглянув из-за своих домов, тут же прятали голову обратно. Немногие выходили наружу: отчаянные, что не боялись дождя, и те, кому не оставалось иного, ведь нужно было кормить семью. Томас никогда не отличался отчаянностью, и в средствах для выживания не нуждался. Его цель отличалась от всех прочих целей. Томас — вернее, потерянный Томас — хотел найти. Но он даже не знал, с чего начать. Постепенно небо окрасилось в голубые тона: сначала они смешивались с серыми, а после завладели небесным пространством полностью. Выглянуло солнце; в первые минуты оно казалось несмелым, но потом распалялось все больше и больше, стирая последствия дождя. Тогда число уважаемых господ в цилиндрах и элегантных дам с кожаными перчатками на улицах города стало увеличиваться. Проходя мимо, Томас особо внимательно присматривался к самым элегантным из них — а его ночная гостья, определенно, была очень элегантной, утонченной и хрупкой. Одна встреченная дама смущалась и отворачивалась, другая же принималась откровенно кокетничать. Их голоса не походили на тот, единственный, звучавший в его снах, и Томас, разочарованно отворачиваясь, шел дальше. Узкие улочки, широкие проспекты… Что сейчас, время обеда? Или близится вечер? Пора возвращаться обратно? Но зачем, если ни на одну из этих плиток не ступала туфелька девушки с тонкими ключицами, чарующим голосом? И льдисто-голубыми глазами — она ведь так пела в своей песне. Еженедельный выпуск свеженьких «Ответов» и утративших актуальность «Времен» парнишка с взлохмаченной челкой продал Томасу за четыре пенса. Томас не мог с уверенностью сказать, справедлива ли цена. Но сейчас посчитал ее приемлемой — а вдруг первой строчкой окажется строка песни? Той самой песни, конечно же. Одна из лавочек в незнакомом сквере со стрижеными кустами как раз оказалась свободной. Политические новости, спортивные, интервью… Ни одной девушки, что уж говорить о ночной гостье? Да и что Томас надеялся увидеть? Тут могли написать только об ее пропаже. Но, скорее всего, пропала она только для Томаса. Газеты отправились в мусорную корзину, Томас так и не замети небольшую приписку на одной из них: «Была замечена несколько лет назад уехавшая за границу мисс Нельсон»…***
Так он мог бы сидеть еще долго. Солнце баловало их редко, и, чего таить, чуть отогревало душу. Задача не решалась, вгоняя в легкую нервозность. А ведь он нетерпелив… Не подвела ли его однажды жажда получить все и сразу, не размениваясь на мелкие труды? Недовольно завыв, напомнил о себе желудок. Неудивительно, сегодня он ограничился одним кофе. Оставив приютившую его скамью, Томас побрел было назад, но был остановлен резким свистком за спиной. Обернувшись через плечо, он увидел пару приближающихся полисменов, один из которых все еще держал в руке свисток. Все попытки оставаться спокойным успехом не увенчались. Ноги стали предательски ватными, а на языке откуда-то взялся мерзкий медный привкус. Проклятие, он ведь не совершал ничего предосудительного! Всегда, конечно, оставался шанс, что его попутали с другим человеком… — Чем могу быть полезен? — вежливо обратился Томас к подоспевшим хранителям закона и порядка. — Вы мистер Томас Лесли? Первым вспыхнувшим в сознании желанием было назваться чужим именем. Любым. Хотя бы Джон Доу. Хорошо, что холодный голос разума вовремя успел его остудить. — Да, это мое имя, — ответил он как можно спокойнее и беспечнее. Полисмены как собаки — страх за километр почуют. Тот из двоих, что со свистком, окинул свою жертву беглым, недоверчивым взглядом, и процедил: — Пройдемте с нами в участок. Душа ухнула в район пяток, но Томас все еще отчаянно старался не подать вида. — Могу я узнать, в чем меня подозревают? — спросил он. — Обсудим в участке. На вас… поступили жалобы от горожан. «Жалобы от горожан»? И что это, черт возьми, должно было значить? Не так часто он последнее время выходил в свет, и дома вел себя тихо. — Хорошо, господа, — слова сопроводил короткий кивок, — пройдемте. Надежда — самая сильная вещь в этом мире — не желая умирать, твердила, что все может оказаться простым недоумением. Он никогда здесь не бывал — в этом сыром душном помещении, с конторками из лакированного дерева, и окнами, забранными в ажурные решетки. Скудноватое освещение съедало другие детали, ровно, как и черты лиц. У сидящего напротив констебля были круглые щеки и пышные усы — вот все, что Томас мог бы сказать о нем. — Вы пугаете леди. — Разве? — отстраненно спросил Томас. — Я только пытался вспомнить черты одной девушки. Полисмен посмотрел на него устало. — Разглядывая с…навязчивым — он особенно подчеркнул это слово, — вниманием встречных дам, вы вспоминали? Я не удивлен, что они увидели в вас маньяка. Давно ли поймали последнего? Томас тяжело вздохнул, откидываясь на жесткую спинку стула. Да, он понимал — кажется — что стало причиной его приглашения на эту, не самую приятную, беседу, длившуюся уже без малого час. — Понимаете, — он непроизвольно понизил голос. — Я не вижу и не помню ее лица. Она мне снится. Усталость на лице собеседника переросла мировые масштабы. Пожевав губы, тот коротко бросил: — Снится?! — Да. Она приходит в мои сны, и, мне кажется, я знаю ее. Зналкогда-то. А еще эта леди поет песню, и она звучит, звучит… даже когда просыпаюсь. Но на лице девушки всегда вуаль, и я не могу разглядеть его. — Итак, что у нас есть? Знакомая незнакомка родом из собственного сна? Констебль покачал головой, в вопросе его явно звучали скепсис и желчь. Томасу хотелось возразить, заявить об уверенности в реальности девушки, но он не успел. — Знаете, уважаемый, — продолжил его собеседник, — моему сыну сейчас двенадцать. Не успел Томас удивиться, при чем тут сын, как последовала новая фраза, возмутившая его, чтобы затем отправить в пучину отчаяния. — Будь вы моим сыном, я дал бы вам тумакаи посоветовал фантазировать поменьше. Но вы не мой сын, и вам не двенадцать. Потому — примите мой совет, сходите по этому адресу, вам помогут. Очевидно, визитки у полисмена не было. Быстро черкнув что-то на листе не самой лучшей бумаги, он протянул его Томасу. На листе значился адрес и инициалы: «Др. Оливер Керк». — И не стоит оказывать навязчивого внимания дамам. В следующий раз, все может не ограничится устным предупреждением. Томас покидал участок в растрепанных чувствах. Его не стали толком слушать, просто посоветовав сходить к врачу. Он не стал говорить, что был уже на приеме у Керка. В их городке тот был единственным специалистом по «душевным недугам». Вернуть память, однако, не смог. Пока он проводил время за беседой, солнце, которого городу последние дни так не хватало, вновь скрылось за свинцовыми тучами. Подул ниоткуда взявшийся ветер. Плотнее запахнув сюртук, Томас последний раз взглянул на полицейский участок и спешно направился в сторону дома. Если даже хранители порядка не смогли сказать ничего, кроме адреса доктора, то на что способен сам Томас? Но не такой же он бесполезный, в самом деле?***
Картинка снова, как в тот раз, когда она стала петь, сменилась. Пустота, окружающая ночную гостью, потеснилась, теперь знакомая незнакомка занимала фортепиано. Оно, черное, гладкое, с откинутой крышкой, было гораздо больше его обладательницы, но при одном взгляде становилось понятным, кто здесь главнее. Главнее была она. Та мисс — или миссис? — которая тоже поменялась. Ее платье, чем-то напоминающее фортепиано, стало черным; оно, как и прежде, спускалось до самого пола, но на этот раз оголяло хрупкие плечи с выпирающими ключицами, под которыми пролегали тени. Вокруг все также витал дым, а лицо незнакомки скрывалось за вуалью. Ох, как бы Томас хотел сдернуть эту вуаль, чтобы заглянуть в глаза девушки, увидеть ее волосы — но, увы, в этом сне он только и мог — оставаться безвольным наблюдателем. Зато она могла петь, подыгрывая себе на фортепиано. Ее пальцы, обтянутые длинными замшевыми перчатками, порхали над строгими клавишами подобно черным беззаботным мотылькам, хотя звуки из-под них вылетали строго-выветренные. Ночная гостья то и дело двигала плечом, следуя за мелодией. В этот раз песня тоже была другой, и она состояла всего из одного куплета, окончание которого менялось после каждого повторения. Что-то очень мелодичное, то ускоряющееся, то замирающее вновь; Томас внимательно слушал, стараясь запомнить каждую пропетуюбукву, каждую ноту, издаваемую фортепиано — те почему-то казались ему знакомыми. Но потом песня неожиданно прекратилась. Крышка упала, и вместе с ней выдернулся из сна Томас. Он ещё долго лежал на кровати, глядя в потолок и пытаясь вспомнить слова песни. Но те рассыпались, утекали сквозь пальцы подобно песку, и последние его крохи затерялись, когда Томас встал, чтобы выпить воды. Строки предыдущей песни ночной гости смешивались с новыми; после «глаз с чистым льдом» почему-то появлялся образ ключиц, не прикрытой черной тканью; дойдя до кухни, Томас вдруг остановился. Мысль подобно пронзительной стреле пронзила его голову. Такую мелодию частенько играли в «Туманном Альби». Это предложение крутилось в его голове, непрерывно, как дождь за окном, перебивая все остальные мысли, и напоминала бред сумасшедшего. Проблема заключалась даже в том, что Томас понятия не имел, что это за Альби. По крайней мере, в городе, где он сейчас был, точно не имелось заведений с подобными названиями. Томас ещё долго сидел, глядя в пустоту. На дома тонкой паутинкой постепенно опускался рассвет.За окном лил все тот же нескончаемый дождь, а столешница вновь напоминала мрамор. Правда, сегодня на завтрак к кофе прибавилась яичница — Томас слабо помнил, откуда в его доме взялись куриные яйца, но они пришлись как никогда кстати. И, когда за окном окончательно рассвело, а с завтраком было закончено, он вновь собрался в путь. Разыскивая новый комплект одежды, Томас вновь увидел собственное отражение в оконном стекле. Кажется, его лицо стало чуть более живым? Или отражение в зеркалах зависит от того, с какой стороны смотреть? Щетина, конечно, только выросла; но у Томаса не было никакого желания браться за бритву. В любом случае, сейчас круги под глазами казались не настолько заметными — может, помог вчерашний сытный ужин и ночь — почти спокойная? Хотя… Это как посмотреть. Наверное, во всем был виноват приход ночной гостьи. Может быть, вновь лишив покоя, она таки облегчила как-то его состояние? Когда Томас потянулся к сюртуку, рука сама собой нащупала врученную полисменом бумажку, на которой красовался неровно выведенный адрес. Мистик-Стрит, 8, значилось на ней. И Томас уже несколько раз бывал по этому адресу. В любом случае, продолжить поиски следовало — но аккуратней, чем в прошлый раз, поэтому он решил начать свой осмотр именно с этой улицы, ведь в прошлый раз Томас до нее не дошел. Покинув дом, он застыл у входной двери; дождь, в самом деле, заканчиваться не желал. Дождь, дождь… Песня знакомой незнакомки была полностью пропитана дождем; могло ли это что-то значить? Бояться его уж точно глупо. Лишь движение, и Томас оказался под дождем. Шаг все же пришлось ускорить: путь предстоял пусть и не слишком далекий, но достаточный для того, чтобы промокнуть насквозь. Томас пробирался к Мистик-Стрит короткими перебежками, через узкие коридоры между домами, которые почему-то были ему известны. И, когда он наконец добрался до нее, дождь, кажется, немного стих. Но не настолько, чтобы на улицах стали появляться утонченные дамы. А вот и он — дом под номером восемь, с помпезным крыльцом и витиеватой вывеской. Доктор, определенно, в деньгах не нуждается: неужели в городе много таких чудаков, как Томас? Может, подняться, навестить старого приятеля? Взгляд Томаса непроизвольно потянулся в сторону. По соседству с презентабельным крыльцом Оливера располагалось ещё одно, гораздо менее богатое, но привлекающее внимание. Хотя раньше Томас его не видел. Или просто не присматривался? Кто же живет в этом чудесном домике? Дождь приглушал детали, и поэтому Томас пробрался чуть ближе. Деревянные перила, облупившаяся краска, колокольчик над дверьми… и тянущееся от нее предвкушение чего-то необъятного и загадочного. Рука сама собой потянулась к дверному полотну, и Томас, поддавшись искушению, несколько раз постучал. Он просто узнает, кто живет в этом доме, ранее не замеченным им; может быть — хотя на это, конечно, надеяться очень глупо — эта та, кого он ищет? Если бы Томас поверил в успех, сейчас его действительно бы настигло большое разочарование. Но он лишь чуть расстроился, увидев по ту сторону порога слишком хрупкую для его ночной гостьи леди. Одежда, темно-красное платье, висела на этой леди подобно мешку; тонкие запястья окольцовывали яркие браслеты с бусинами. Она смотрела на Томаса серыми, внимательными глазами чуть свысока, причем не из-за своего высокомерия, а из-за довольно большого роста — примерно такого же, как у Томаса. Леди взглянула на него с улыбкой, откинула со лба густую каштановую челку и полюбопытствовала: — Чем могу быть полезна, мистер? — Мистер Лесли, — отозвался Томас. Чем-то эта леди заворожила его — может быть, своей необычностью, ведь назвать ее красивой или очень привлекательной было нельзя. — Можно просто Томас. Могу я поинтересоваться, мисс… — Миссис Хилл. Элли Хилл. Так что? Ее голос чем-то напоминал бархат и казался слишком звучным для такого слабого тела. — Вы не знаете, миссис Хилл, куда исчез доктор Оливер Кларк? Элли отозвалась, старательно пряча улыбку: — На неделю уехал к матушке жены. Но разве за этим вы пришли, Томас? Вас, насколько я вижу, интересует немного другое. Она вновь коснулась челки, отвела ее вбок, из-за чего стала видна родинка у левого глаза. Пару раз хлопнув густыми темно-коричневыми ресницами, Элли добавила: — Девушка, та самая девушка, которую вы пытаетесь разыскать. Может быть, вы хотели спросить именно об этом? Томас не слишком верил в происходящее. — Откуда вы знаете? — только и спросил он. — О, мистер Лесли, я предпочитаю не делиться источниками. Пройдемте? Не забудьте разуться, на улице ужасная слякоть. Разве Томас мог отказаться от такого радушного предложения? Он вошел внутрь и осторожно прикрыл за собой дверь, скинул промокшие ботинки и стянул сюртук, с которого стекали крупные прозрачные капли. Элли кивнула, и, дождавшись неожиданного гостья — а, может быть, она все же ждала его? — последовала вглубь дома. Чудный это был дом. Он состоял из двух тесных этажей. То тут, то там, виднелись перья и бусины, а ещё витал запах, чем-то напоминающий цитрусы. Томаса окружал беспорядок, но его нельзя было назвать бардаком. И узкий коридорчик, заставленный тонкими, под стать хозяйке, вазами, выглядел даже уютно. А потом Элли свернула в комнатушку — такую же маленькую, как и весь дом. Сквозь неплотно завешенные шторы проникал серый свет. Взгляду Томаса тут же предстал стол, накрытый черной скатертью, на которой стояла горящая свеча и возлежали камни — кажется, кварц. Возле стола расположились два деревянных стула. За один из них Элли села сама, на другой кивнула Томасу. — Присаживайтесь. Замечательно. А теперь подробнее расскажите мне о том, что вас волнует. Так и быть, с вас я не возьму ни пенса — не нравится мне застывшая в ваших глазах безнадежность, Томас. — Кто вы? — Миссис Элли Хилл. Я гадалка, — она чуть улыбнулась. — Разве вы не заметили вывеску над моим домом? Она немного размокла из-за дождей, но все же. Никакой вывески Томас, действительно, не видел. Но это не слишком его побеспокоило. Элли оказалась собеседницей гораздо лучшей, чем доктор Кларк: она слушала Томаса со всей внимательностью, не перебивала его, задавая глупые вопросы. Томас не беспокоился о том, что о нем подумают: она, эта Элли, наверняка тоже не слишком нормальная, раз смотрит на него с таким пониманием. Когда Томас закончил свой рассказ, Элли некоторое время молчала, перебирая кварц в руках. Но потом она вновь подняла глаза на него и произнесла: — Она жива. — Та девушка? Элли чуть склонила голову и заметила: — Не совсем. Она достаточно взрослая — ей чуть меньше тридцати. Она хорошо поет и играет на музыкальных инструментах. У нее звучное имя, хотя я и не могу назвать его. И она… — Мы знакомы? Миссис Хилл улыбнулась: из-за горящей свечи ее улыбка показалась зловещей, и ответила: — Вы были хорошо знакомы. Но тот случай, о котором ты рассказывал, Томас… Тогда, когда ты потерял память. Именно он и разъединил ваши пути. Она поднялась со стула и прошлась к окну. До конца отвесив шторы, заметила: — Она жива и жаждет с тобой встречи — может быть, именно поэтому тебе и снятся подобные сны, Томас. Та песня, что она поет… — Элли нахмурилась. — Я не могу быть уверена полностью: даже я не могу обойти блок на твоей памяти. Но я ясно вижу, что твоя песня одновременно связана и с тобой, и с ней. Если учесть то, что вас связывало… — Что именно? — Томас, — предостерегла его Элли, — я попрошу тебя молчать. Я вижу, что вы встретитесь. Морской порт. Там это произойдет. Она подошла к заложенному бумагами шкафчику и вытащила на свет свежую газету. Томас тут же вспомнил, что держал точно такую же не позднее, чем вчера днем, но не нашел в ней ничего полезного. — Посмотри последнюю страницу, Томас, — Элли протянула ему газету. — Там находится подсказка. Эта леди… Она тебя любила. Очень. — А сейчас? Томас даже подался вперед, чтобы не пропустить ни единого звука. — А сейчас нет, — честно ответила Элли. — Вы встретитесь, и она все расскажет тебе сама. Тебе следует поторопиться, Томас, — она взглянула на окно. — Скоро придет мой муж, а он очень не любит видеть гостей в свой единственный выходной. Томас кивнул, прижимая к себе газету, словно драгоценность. Они вернулись в прихожую; пока Томас натягивал сюртук, Элли пробормотала: — Проблема в том, что, скорее всего, эта правда тебе и не нужна. Но Томас, к сожалению, был слишком погружен в свои мысли, а потому не расслышал этой фразы. Да и нужна ему была эта фраза? Ведь глаза уже выхватили ранее оставленную заметку без внимания. «Была замечена несколько лет назад уехавшая за границу мисс Нельсон. Сейчас ее выступления можно наблюдать в одном из портовых городов». Дверь за спиной Томаса захлопнулась, а после и вовсе рассеялась: она исчезла и с этой улицы, и с памяти Томаса. Ведь порой секреты должны оставаться секретами.***
Покинув дом гадалки, он словно на крыльях летел. Скоро все закончится. Тайна будет разгадана, залатана дыра в воспоминаниях. Спокойствие вернется в его сны. Перестал существовать дождь, и Томас сам не помнил, как вернулся в квартиру, как и что пошвырял в дорожный чемодан. Где-то между этим он, кажется, таки успел, наконец, побриться или просто хотел это сделать. Выложив немалую сумму денег вознице дилижанса, он велел гнать что есть мочи в соседний город на вокзал. Поезд оттуда ходил в нужный ему портовый городок. Вечером он стоял на перроне. Поздний час и почти зимняя темень, слабо разгоняемая масляно-желтым светом фонарей, не уменьшили число отправляющихся в путь душ. Толчея, мельтешение и неумолчный гомон частично привели его в чувства. На вокзале Томас приобрел билет на утренний экспресс, поел в столовой. Простая, довольно грубая пища хорошо насытила его. Ощущая сытую тяжесть в желудке, он был вынужден признать, что питался в последние дни как бог на душу положит. Эту ночь он не спал — сказывалось эмоциональное возбуждение, и сон бежал от него. Сняв комнату в единственной привокзальной гостинице, Томас ночь напролет мотался по улицам. Любой трезвомыслящий человек в трезвом рассудке воздержался бы от этого — ночь была временем крыс. И немалое их число передвигалось на двух ногах. Но дуракам и безумцам всегда везет. Ни одна темная личность не встретилась на пути Томаса. На перрон он явился бодрым, словно тому не предшествовала бессонная ночь, и через полчаса поезд уже уносил его в городок, где ждала его мисс Нельсон. В купе не было дел, кроме как маяться от скуки. Смотрение в окно на пробегающие мимо голые поля и рощицы навевало уныние. Соседками его оказались пара пожилых леди, слишком увлеченных обсуждением своих, преклонного возраста дам, дел. Томас напрягал память, повторяя про себя ее фамилию: «Нельсон, Нельсон, Нельсон…» С чем ассоциировалась она для него? Если, конечно, не брать в расчёт вуаль, сигаретный дым и пианино… Смех? Во снах она ни разу не смеялась, так почему ему так кажется? Неужели он начинает что-то вспоминать? Та женщина — Элли — она подтвердила его смутные догадки. Когда-то он хорошо знал свою гостью из снов. Элли сказала, та любила его. А он? Любил ли он мисс Нельсон? Может, они были помолвлены? Может, даже планировали свадьбу, и случившееся с ним помешало ей? Оттого она до сих пор в обиде, думает, что он просто удрал… Сколько вопросов. Не сойти бы с ума до встречи. Стучали колеса, состав летел вперед. Томас подумал, что стоило написать ей. Быть может, на адрес указанного в заметке бара, где она собиралась петь. Она бы ждала и была готова. Почвы для скользких ситуаций заметно бы уменьшилось. — Вы часто вздыхаете, молодой человек, — обратилась к Томасу, словно вдруг заметив его присутствие в купе, одна из пожилых леди. На коленях ее прикорнул сопящий мопс. — Проиграли много средств? Предположение настолько ошарашило Томаса, что он не нашелся с ответом. — Простите, — спохватилась старушка, — вы похожи на игрока. Я хорошо знаю эту породу: брат играл, муж тоже… первый из двух. Томас вежливо улыбнулся. Остаток пути прошел за беседой. Он был отчасти рад. Ничего не значащая болтовня отвлекала от скуки и мыслей, носящихся по кругу, точно в беличьем колесе. Новый город встречал его солнцем и ветром. Криками чаек, удивительно гармонирующими с этим фоном. Заселившись в недорогую гостиницу, первой подвернувшуюся ему по дороге, Томас навел справки о мисс Нельсон и баре. — Бар часто меняет имена, — отвечал ему дюжий работяга в депо. — Мой батя все зовет его по старинке — «Золотая пинта», но с тех пор там был пожар, и старое здание почти сгорело. Когда бар открылся снова, звался «Флокс», «Гнездо крачки», «Дом Тилля». А сейчас это «Туманный Альби». Томас вздрогнул, а здоровяк продолжал: — Найти его не трудно будет, слушай… Ему оставалось только запомнить дорогу. Но, чем ближе была мисс Нельсон, тем больше его снедало беспокойство. Вначале смутное, почти не осязаемое, оно прилично разрослось за тот неполный час, что Томас сошел с поезда. Он начал замечать поразительно похожих людей, мелькавших с ним рядом. Детали менялись, но сходства это не умаляло. Одного из них он видел на перроне в утро своего отправления. Другого встретил в вагон-ресторане, и третьего сейчас, на соседней себя улочке. Человек курил дешевую сигару, привалившись спиной к стене не углу, и словно поджидал кого-то. Или все трое были одним человеком? Поддавшись нахлынувшим эмоциям, Томас направился в номер, вместо тогочтобы искать бар. Если за ним и правда следили… стоило ли обратиться к полиции? Но ведь его опять сочтут сумасшедшим… Ладно, он подумает. Заодно воспользуется моментом сменить одежду и все же напишет письмо. Когда Томас скрылся за надежной — по крайней мере, на первый взгляд — дверью, беспокойство немного оставило его. Некоторое время он, скинув дорожный плащ, лежал на накрытой клетчатым пледом кровати, приходя в себя. Потом все же заставил себя подняться, сменить рубашку на чистую — в его наспех собранном чемодане обнаружилось несколько таких. Брюки тоже заменились другими, хотя почти ничем не отличались от предыдущих. Чернильница и несколько листов желтоватой бумаги обнаружились на столике у окна. Джентльменам полагается писать на бумаге иссиня-белой, но, наверное, мисс Нельсон не очень обидится, если Томас немного отойдет от канонов? Ведь письмо необходимо написать уже сейчас, а после отнести его в «Туманный Альби»… Пока не наступила темнота. Удобнее устроившись на чуть поскрипывающем стуле, Томас взял в руки перо с черными чернилами. Несколько капель тут же упало на край бумаги, а потому он отложил этот лист и взял другой. Главное, чтобы их хватило — мысли у Томаса в голове были путанными, словно паутинки. «Дорогая…». Нет, не так. «Уважаемая мисс Нельсон». Перо, касаясь бумаги, чуть карябало ее — та оказалась совсем некачественной. Требовалось писать аккуратно и в то же время разборчиво: ну, а вдруг мисс Нельсон не сможет прочитать его письмо. Томас совсем не знал правил написания писем, кроме, разве что, того, что внизу необходимо ставить подпись. А потому приходилось проявлять всю свою фантазию, чтобы если и оплошать, то не слишком. «В свежем выпуске „Ответов“ я не позже, чем вчера, вычитал, что ваши выступления возобновились, и сейчас вас можно услышать в „Туманном Альби“. Наверное, мисс Нельсон, это многих обрадовало — ведь у вас действительно чудесный голос, как я могу судить. Если так можно сказать, мисс, мне повезло всех больше: ведь до того, как вы вновь стали петь на публику, я слышал ваши песни во сне. Когда я сообщил это полисмену, он посоветовал мне обратиться к врачу. Но, мисс Нельсон, я уже ходил к нему прежде, но это мне ничуть не помогло. Утерянная однажды память возвращаться не желала. Вы, может быть, тоже посмеетесь надо мной. Ваше право. Знали бы вы, мисс, как неловко мне писать вам это письмо! Ощущение такое, будто я вторгаюсь в вашу личную жизнь. А ведь я даже не знаю вашего имени. Хотя я должен был знать его — одна мудрая леди утверждала, что раньше мы были с вами знакомы. Надеюсь, мы вот-вот увидимся вновь. Я хотел заявиться к вам прямо так, без предупреждения. Но это будет совсем некрасиво. А потому, мисс Нельсон, прежде себя отправляю вам это письмо. Надеюсь, после разговора с вами в моей голове все немного прояснится. Наверное, я коварен, мисс, и думаю только о себе. Но мне действительно нужен этот разговор. Скорее всего, и вам тоже. Вы ведь не зря приходили ко мне во сне, мисс? За этим, в ожидании встречи, раскланиваюсь. С уважением, Томас Лесли». Конверта на столе, к сожалению, не обнаружилось. Потому Томас просто сложил письмо надвое. Требовалось вновь надевать плащ, но Томас решил не спешить с этим. Беспокойство вновь вернулось к нему и сейчас тянуло к двери в номер. Может быть, его там всего лишь ждет горничная? Томас, продолжая держать письмо в руке, подошел к двери. Щелкнул замок. Но вместо горничной по ту сторону порога оказался все тот же мужчина — или один из мужчин? — которого Томас заметил еще по прибытии сюда. На этот раз на его узком лице наблюдались усы, но глаза под густыми бровями оставались все такими же, светло-карими. Мужчина выглядел несколько удивленным, да и Томас немного поразился этой встрече. — Чем я могу вас интересовать, мистер? — спросил Томас, взяв себя в руки. Мужчина помотал головой, и тогда Томас решил уточнить: — Вы, случаем, не слышали о мисс Нельсон? Недавно она стала выступать в «Туманном Альби». Кажется, сейчас застигнутым себя врасплох чувствовал именно гость Томаса. Он плавно кивнул, наверняка ожидая, что же последует дальше. И Томас не подвел его — произнес следом: — Может быть, вы сможете передать мисс это письмо? Он чуть качнул сложенным надвое листом перед носом гостя. Гость отвечать на предложение не спешил. Тогда Томас добавил: — Я могу заплатить. Но пообещайте мне, что мисс Нельсон точно получит это письмо. Может быть, она даже сможет как-то на него ответить? Письмо мужчина все же принял. И уже потом, когда Томас, так никуда и не ушедший, собирался лечь спать, он вернулся, чтобы передать, что мисс Нельсон согласна на встречу. Завтра. Десять утра. Северный порт. Вот и все, что она передала Томасу. Но эти слова сейчас искрились надеждой. А забавный мужчина так и не взял даже пенса за доставку. Наверное, он был все же не таким простым, как могло показаться; не зря же он следил за Томасом? Но сейчас Томас предпочел об этом не думать. Завтра. Десять. Встреча… Наверное, тогда все решится.***
Встречу мисс Нельсон назначила в весьма неожиданном месте. Он не знал почему, но представлял себе все иначе: бар, приглушенный свет, сигаретный дым… Так эта женщина появлялась в его снах. Быть может, было даже пианино? Но встреча была назначена в Северном порту, на пустом причале, где музыкой служил нещадный свист разгулявшегося ветра, а аккомпанировали ему тоскливые голоса чаек. Томас пришел чуть раньше срока, слишком нервничал. Рука в кармане плаща комкала полученную им вчера короткую записку. Она появилась в срок, минута в минуту. — Ну, здравствуй, Томас Лесли, — поприветствовала его мисс Нельсон. Ветер трепал ее светлые волосы, чудно гармонирующие с элегантным вишневым пальто. Маленькая ручка, затянутая в отделанную кружевом перчатку, сжимала закругленную лакированную рукоять зонта-трости. Другая покоилась где-то в недрах кармана. Томасу хотелось и дальше разглядывать воплотившееся сновидение, но что-то в ее спокойном голосе напрягало. Что-то неуловимое. — Приветствую, мисс Нельсон. Спасибо, что согласились встретиться со мной. Он улыбался, стараясь демонстрировать не только вежливость, но и благодарность и дружелюбие. Расположить. Мисс Нельсон молчала. Слишком долго, как ему казалось. Томас отчаянно желал увидеть ее лицо, что на нем написано, но, как и во всех его снах, на ней была шляпка с густой, как дым, вуалью. Наконец она протяжно выдохнула: — И это правда ты? Томас вздрогнул. Дурные предчувствия нарастали подобно снежному кому, хороня под собою нервозное, но радостное возбуждение, с которым он шел сюда. В мелодичном голосе ему слышалась изрядная доля разочарования. — Мы были когда-то знакомы с вами, верно? — он позволил себе задать вопрос с легким нажимом. Он писал об этом в том письме, и разочарованный вопрос в его адрес только подтвердил слова гадалки. Его визави чуть наклонила белокурую голову к правому плечу. — Я думала, ты лжешь, — почти выплюнула она с горечью. –Такая уловка, заставить меня клюнуть, пожалеть, простить… Это было бы так похоже на тебя! Томас ничего не понимал. Все слова вылетели из головы, за него говорили широко раскрытые глаза. — Но ты и правда все забыл… — она сделала пару шагов, приблизившись. — Мое имя — Кларисса. Ты даже этого не помнишь? Ответом стало медленное покачивание головы. Томас был слишком потрясен. Потрясен лившейся на него злостью, самим развитием событий. Про себя он повторял ее имя, словно смакуя его на вкус. Оно было красивое, необычное, не какая-нибудь банальная «Джейн», ее просто не могли звать «Джейн» либо «Мэри». Но никакого отклика в застоявшемся пруду почивших воспоминаний оно не нашло. — Быть может, вы, Кларисса, хотя бы расскажете мне, отчего так злы? Освежите мою память, прошу, я правда ничего не помню, и… не понимаю, — он сам ужаснулся тому, как жалобно это прозвучало. — Ясно, — она как будто несколько успокоилась. Сейчас в мисс Нельсон ощущалась не враждебность, а скорее отстраненность, погруженность в себя. — «Сильвергроув парк» о чем-нибудь говорит тебе? Томас хмурился, силясь вспомнить. Нет, ничего… Или?.. — Там есть скульптура — дама в беседке? Вокруг растут плакучие ивы, а перед нею, фонтан изображающий родник? Кларисса ответила, кивнув: — Значит, не все забыл. Там мы впервые встретились. Я была юной неопытной девчонкой с огромной мечтой петь. А ты — ты тогда был очарователен. Поймав мечтательную ноту в ее голосе, Томас вновь пожалел, что не видит лица. Блуждала ли по нему нежная улыбка? — Именно ты уговорил меня начать. Сперва был «Рыжий пес», за ним «Ласточка». Казино-бар «Сапфир». Я пела, ты играл. У меня росло число поклонников, у тебя — сумма долгов. Но тогда я этого не знала. Верила, что у нас все хорошо. Играл? Пожилая леди в купе говорила то же самое. Томас считал это простым предположением, не имеющим общего с реальностью. Но все оказалось совсем не так. Итак — он был игроком. Невезучим, ежели за душой имел кучу долгов. Что-то смутно шевелилось внутри сознания, и он пытался уцепиться за него, вытащить наружу. Разговор становился все большим откровением. Томас начинал понимать. По всей видимости, раньше Кларисса в правду была привязана к нему. Возможно, у нее имелись дальнейшие планы на их жизнь. А он, видимо, тянул деньги и из нее тоже. — Со временем ты решил заработать на мне. Я видишь ли, стала достаточно для тебя популярной. Ты договаривался с какими-то людьми, которых я знать не знала, и ставил меня перед фактом — «сегодня ты выступаешь»! Кларисса немного картинно развела руками, не выпуская из правой зонта, а Томас, сглотнув, сказал: — Прости. — Я это слышала и раньше. Наверно покажется смешным — этот пункт я давно тебе простила. Я думала, мы копим средства на нашу свадьбу. А ты не спешил разубедить меня, но ладно… «Этот пункт?» Тень, полотном укрывавшая воспоминания, заворочалась как рассерженная собака. Омерзительная кислота заполнила рот. Желания знать, в чем дело, внезапно поубавилось. Томас зябко ежился, ощущая бегающие по спине мурашки. Причиной их послужил не столько пронизывающий ветер, сколько охватившие его предчувствия. — Потом был «Золотой лев». Название было особо выделено интонацией. Намек на значимую роль этого места в их истории. Видя, как он хмурится, Кларисса спросила с деланым участием: — Все еще ничего? Имя Билли Буйвол тебе о чем-либо говорит? Разряд боли пронзил голову, стоило только имени прозвучать. Не ожидавшему такого Томасу оставалось только стискивать зубы. Лишь после того как первая волна отпустила его, он смог задуматься о причинах. Билли Буйвол — пленка ассоциаций всколыхнулась, породив неприятный образ: коренастый человек, невысокий, с непропорционально широкими плечами. Голова брита на лысо, рот пересекает уродливый шрам. Глаза цепкие, взгляд жуткий, будто выуживающий из человека душу. Он улыбается, что-то говорит. «Все, что тебе нужно сделать — передать эту посылочку. Сделаешь — возвращайся. И не беспокойся, все пройдет отлично, если ты выполнишь свою часть уговора», — прочел по губам Томас. Он начал вспоминать! Но что было в посылке? Видно, он молчал, пялясь в пространство слишком долго. Кларисса потеряла терпение. — Ну же! — нажала она, притопывая ногой в элегантном, как все в ней, сапожке. — Пятнадцатое апреля, пять лет назад, «Золотой лев», Билли Буйвол… И посылка. Или посылка была раньше? Голову снова пронзила боль, заставляя скривиться. Знал ли он, что было в посылке? Из темноты безраздельно властвующей амнезии показались новые осколки воспоминаний: роскошное фойе, элегантные дамы и джентльмены, один из которых особо представительный. Да… Он — первый кандидат на должность Верховного канцлера. И все эти люди — его гости. И… и они с Клариссой. Ресторан «Золотой лев», они были там оба. — Тебя пригласили выступить на встрече с Генри Бернальдом. Встреча происходила в «Золотом льве», все прочили ему место Верховного канцлера Старшей палаты. А он должен был передать посылку. Бернальду. Билли тоже был там, скользя в толпе разодетых людей, гриф среди павлинов. Он вспомнил лицо Клариссы, улыбавшейся в зал, но, казалось, только ему одному. Голова болела все сильней. — Ты была прекрасна, — выдавил из себя Томас. Вопреки ожиданиям, она рассмеялась тихим нервозным смехом, а, отсмеявшись, вздохнула так, словно на грудь ее давила непомерная тяжесть. Медленным движением она приподняла, и закрепила вуаль сбоку, возле уха. На Томаса смотрело то самое лицо, совсем не постаревшее, нежное, с глубокими глазами цвета южного моря. Половина лица. Другую скрывала гладкая черная, с металлическим отблеском маска. — Смотри, — всего одно слово, и Кларисса убрала и ее. Он отшатнулся. То, что скрывалось под маской, сложно было назвать лицом. То был безжизненный, сморщенный кусок плоти. — К-кто?.. — Билли. Он был очень зол на тебя. И отчего-то свято уверен, будто мне известно, где алмазы. Алмазы. Вот что было в посылке. Теперь Томас был уверен. При попустительстве, а, может, пособничестве Генри Бернальда из государственной сокровищницы исчезла ее величайшая гордость — три чистейших алмаза величиною с кулак каждый. Ими Билли Буйвол, страшный человек, прибывший откуда-то из-за моря и держащий в кулаке весь криминальный мир, собирался шантажировать будущего канцлера. Тем усилив свою власть, распространив ее за пределы криминального подполья. Но он, Томас, не подложил их, как было уговорено. — Смотрю, ты начал вспоминать? Помнишь, может, как нас приволокли к нему в мешках, на грязный склад кормов для скота? Казалось, теперь он смутно припоминал. Или то разыгралось его воображение, нарисовав огромное сырое помещение, наполненное отвратительными запахами, темное, полузаброшенное. Пару дюжин ухмыляющихся грязных громил. — Д-да… — Томас тяжело сглотнул. Кларисса медленно кивала. Половинка улыбки на половину ангельского лица выглядела откровенно жутко. На заброшенном складе все тоже было пропитано жутью. Кажется, он умолял. Кажется, он даже обмочился. — И что было потом? Он вздрогнул. — Ты оставил меня там, Томас Лесли. И бог знает, что наплел Буйволу. — Прости… Прошу, пожалуйста, прости. — И все? Они держали меня там, как скотину, месяцами. Они пытали меня, спрашивая про алмазы, а я даже знать не знала, о чем речь. С каждой фразой, каждым словом, Кларисса заводилась все больше. — Они сотворили это! — она указала на обезображенную сторону своего лица. — Когда они выбросили меня в сточную канаву на окраине богом забытого района, посчитав мертвой, я думала, лучше бы и правда умерла. Год я не могла отойти от всего, не могла смотреться в зеркало, не могла выйти на люди. Я, наверное, покончила бы с собой, не попадись мне как-то заметка. В ней говорилось о тебе, человеке, потерявшем память. Я не поверила. Ни на минуту не поверила. Я думала, так ты скрываешься от Буйвола и его ребят. Во мне вспыхнула ненависть. Она предала сил жить дальше. Думала, найду тебя, и вот этими вот руками задушу! А лучше запру где-нибудь, и заставлю испытать все то, что сама, по твоей милости, иуда, испытала. Она всхлипнула, задрожав. — Но ты действительно все забыл. Это даже месть делает неинтересной. Даже это ты у меня забрал… Ты жалок, Томас Лесли. Ты так жалок, что сам себе являешься наказанием. В голосе теперь звучала опустошенность. Когда Кларисса умолкла, договорив, никто из них больше не сказал ни слова. Только неугомонные чайки все так же кричали в небе. Она вернула на место маску и вуаль, и, медленно развернувшись, пошла прочь. Томасу хотелось позвать ее, окликнуть, бухнуться в ноги. Но он стоял и смотрел, не находя ни сил, ни слов. Трус, как и всегда. Он так и не вспомнил всего до конца, но знал теперь, что со временем память вернется. Вот только лучше неведение. — На твоем месте, я бы поостереглась, — бросила издали Кларисса, вдруг обернувшись. — Думаю Билли все еще ищет тебя и свои алмазы. Прощай.