Сквозь кожу твою растут цветы

Аллен пережил много боли, настолько, что иногда кажется, будто он не человек вовсе, ведь все те чувства, сосредоточенные в его сердце, от боли до счастья, от грусти до радости, все они должны были просто сломить его светло-серую душу, но он продолжал улыбаться. И пусть улыбка кривая, фальшивая, до прикатывающих комков в горле печальная, но она не слезала с его лица, будто приклеенная. Пусть её нелепость никто не замечает. Пусть никто не видит, как от боли дрожат его пальцы, как на туманных глазах проступают еле заметные слёзы, как тот хромает и даже не пытается распрямить спину. Его улыбка, словно клоунская маска, надёжно скрывает все эмоции и чувства. Но сейчас, когда доказательства его чувств, эмоций и боли, видны на его теле, растут за счёт его жизни. Он медленно умирает. Чувствует, как тонкие нити корней оплетают его кости и вены. Как сжимают и просачиваются сквозь мышцы. И маленькие семена плавают в крови, забирая его жизнь, оставляя лишь бесконечную невыносимую боль. А цветы всё растут и растут, прорастая сквозь его кожу, опадая рыжевато-розовыми лепестками, смешанными с кровью. Скоро всё закончится. Он прикрывает глаза и тихо, надрывно смеётся. В его сером тумане глаз с едва заметной хризолитовой пылью-крапинками плещется боль, такая печальная, горьковато-солёная, медленно разъедающая его душу кислотой. Оказывается, любить так больно, да и ещё смертельно. Ирония, такая ирония. Аллен тянет за лепесток цветок Олеандра, растущего у него на шее и морщится от пронзившей молнией боли, словно он не лепесток отрывает, а вырывает собственные вены. Такие цветы у него по всему телу, с трудом скрываемые одеждой и волосами. Он носит шарфы, высокие воротники, отращивает волосы и скрывает ото всех, что медленно умирает. Об этом не знает даже Комуи, только Матрона. Аллен плачет, почти беззвучно рыдает и смеётся, он не может просто сдасться и дожить свои последние дни в одиночестве своей комнаты, но боль увеличивается, стоит только увидеть Канду, услышать его голос, почувствовать запах, а цветы становятся ярче, прекраснее, словно нарисованные кистью художника, но они убивают его от этого только быстрее. Боль пронизывает его тело, такое чувство, будто он состоит только из неё и только в маленьком кусочке сердца, теплится сгоревшее счастье, пепел которого сохраняет неуловимое тепло и не даёт ему завять, словно тем же цветам, растущим за счёт его тела. Он уже устал. Устал бороться, устал терпеть разбитые надежды, устал идти вперёд, устал мечтать… Устал любить. Аллен вытер слёзы рукавом, случайно задев цветок, растущий из вен на руках, он тихо зашипел и побрёл умываться. Он бы не хотел показывать свои заплаканые глаза, сбившиеся волосы, потемневшие, словно припорошеные сажей глаза и смерть, смерть в его глазах. Теперь он вставал рано, чтобы успеть надеть на себя кучу слоёв одежды и скрыть все выросшие цветы. Вся спина уже покрыта ими, шея только у основания, чуть-чуть выросли на ногах и руках, и только голову ещё не трогали, не считая маленьких цветочков, спрятаных в волосах над ушами. Он угрюмо смотрел на своё отражение, надеясь снова наклеить свою ярко-широкую шутовскую улыбку, но выходила лишь кривая надломленная линия, отдалённо напоминающая полуулыбку. А когда получилось растянуть синюшно-бледные губы в подобии его обычной улыбки, он понял, его глаза выдавали всю боль, накопившуюся в сердце. В них отражалась лишь усталость, разбитые, сгоревшие мечты, развеян серый пепел по радужке, отчаянье и смирение. Он знает, он умрёт рано и едва ли о нём вспомнят, может… только изредка его могилу будут навещать друзья, и то… не все. А время приближалось к завтраку, тик-так, отбивают время старые часы из-за каких-то странных стечений обстоятельств оставшиеся в рабочем состоянии. Аллен уже не знал, когда начал избегать часов, неумолимо подсчитывая, сколько секунд между нахождением других часов. Аллен после плескания в своё лицо холодной воды не стал выглядеть лучше, глаза по-прежнему мёртвенно-туманно-серые, волосы растрёпаны и торчат пепельными вихрами, а губы всё так же бледно-синюшные. Тяжело вздохнув, он побрёл в сторону столовой. И пусть он выглядит странно-не-по-Уолкеровски-весело-и-радостно, ему надоело. Ему просто… …надоело!.. Он не чувствовал вкуса еды и, кажется, больше никогда не почувствует. Так странно, раньше он с радостью ходил в столовую, а сейчас, когда ему в затылок дышит беспощадно-печальная смерть, он больше не может выносить всё это, беспокойство друзей за него, почти мёртвого, отдаётся молнией боли по всему телу. Аллен нечитаемым взглядом посмотрел на тонкую ладошку, опустившуюся ему на плечо, он не морщится и не шипит, хоть Линали задела цветы, растущие там, под кофтой, прорвавшие кожу и кровоточившие. — …лен! Аллен! — донёсся до него глухой звук её голоса, он не слышит её почти. Она повторяла его имя, кажется, на повышеных тонах, наверно, стараясь до него докричаться… но он не слышит, лишь видит, и то, уже линии размываются, растекаются в пятна. — А? Ты что-то хотела, Линали? — спрашивает в ответ он, надеясь, что его голос не выдавал его припорошенною болью усталость. Ведь он больше не слышит… Не слышит свой голос. — Что у тебя случилось, Аллен? — яркие фиалковые смотрят на него с мягким беспокойством, стараясь безмолвно ему помочь, совсем не зная, что он уже мёртв, что больше она не найдёт частичку солнца в его глазах. — Я в порядке, Линали, просто задумался, — отвечает Аллен, пряча хризолитовую пыль поглубже в душу, он умрёт и ему не на что надеяться. Уже просто поздно… Даже если Канда ответит ему взаимностью, вероятность чего равна ста процентам, минус ста процентам, уже поздно, он в любом случае умрёт от полученного яда. — Ну ладно, — недоверчиво говорит она, наверняка зная, что он нагло ей врёт и с ним всё-не-в-порядке. Но понимает что бесполезно, бесполезно пытаться вытаскивать из него правду. И, кажется, даже понимает, что уже поздно. — Спасибо, Линали, — еле слышно шепчет Аллен, морщась от боли из-за потревоженных цветов. Он улыбается, как бы снова говоря, что с ним всё в порядке. Но с ним всё-не-в-порядке.

***

В его комнате просыпались звёзды, они, поблёскивая, словно шептали шелестом песчинок. Они словно бы море, оно шуршит звёздной пылью, плескается, резвится, блестящими волнами окутывая его ноги, он идёт к своей кровати, увязая по лодыжки в воде. Песчинки падают с неба, с потолка и даже с его волос, они искрятся, так же как море под его ногами. Он всё идёт по звёздному морю… — Или пустыне? — но, кажется, в его комнате кровати даже никакой нет, только вечная тропинка из холодных каменных плит. Странно, а где море? По плитам рассыпалась звёздная пыль, по которой почти больно ходить. Но море пропало, или оно растеклось по бокам от тропинки? Ничего не видно. Куда он идёт? Почему за тропинкой следует огромная луна, катящаяся за горизонт? Почему звёзды не светят, а между тем звёздная пыль рассыпалась по каменным плитам? Перед глазами туман, он такой же серый, как и его глаза, он едва ли различает очертания мира. Он не слышит плескания звёздных волн с искрящейся пеной. Не слышит мечтания ветра о крыльях и парусах. Не слышит плескания облаков в тёмно-искрящейся воде звёздного моря. Он уже ничего не слышит. А потом он непонимающе озирается по сторонам, наверно, он уже свихнулся. Ведь он не может слышать голоса, да и вообще ничего слышать не может. Так что это было? А голос всё слышится и слышится, кто-то повторяет его имя. И этот голос кажется таким знакомым, таким ему родным и таким же печальным. Аллен! Проснись уже! Он резко открыл глаза, туманно-пятнистые очертания, линии вещей и цвета этого яркого мира, всё смешалось в фантастическую картину. Он едва ли слышал слова, доносившиеся до его сознания, что-то там про его бестолковость и сонливость, но он не мог понять, кто говорил, перед глазами всё ещё серый туман. — Что?.. Где я?.. — тихо шепчет Аллен, стараясь сфокусировать взгляд, но он всё равно ничего не видит. Отчего-то становится страшно, сердце словно бешеное, натыкаясь на рёбра, стучит быстро, неровно. — Что, Стручок, совсем память отбило? — ехидно спрашивает голос с нотками стали и насмешки, и на секунду Аллену стало даже обидно. А потом… он понимает, кто это говорит и становится уже больно. — Канда? — он не слышит своего голоса, но, кажется, он дрожит, словно задетая струна на скрипке или на арфе. А потом в глазах появляются звёздные всполохи, он прикрывает на секунду глаза, и туман медленно тает, распадается на мельчайшие капельки, даже мельче, чем было до этого, а невидимый ветер их рассеивает. И да, перед его носом сидит Канда… и, кажется… он спал на его плече. — А кого ты ожидал увидеть? На задание нас вместе отправили, — сталь в голосе стала звонче, а искатели, сидевшие напротив, быстро ретировались, справедливо решив, что Аллен как-нибудь без них разберётся. — А да, точно… — расстеряно тянет Уолкер в ответ, стряхивая с волос невидимые звёздные песчинки. А потом воспоминания пролетают перед глазами, словно кадры из записи голема. — Извини, что уснул. — Тч! Стручок, — красноречиво послышалось в ответ, и, кажется, он был больше уставшим, чем раздражённым. Но всё же, что-то иголкой неприятно кольнуло в сердце, оставляя маленькую, незаживающую ранку. А потом он чувствует, как новый цветок прорывается сквозь его мышцы и кожу, оплетая нитями-корнями кости. Новый цветок появился у него на левом плече, почти у основания шеи, там, где едва скрывает рубашка и шарф. Он не морщился от невыносимой боли, не кричал и даже слёзы не навернулись, но в затуманеных глазах видна боль, но он скрыл её в самом уголке губ. Он небрежно от слабости в руке поправил шарф. Дорога казалось бесконечной, а от монотонного чуханья поезда спать хотелось только больше, но он не может спать, особенно на спине и боках, цветы всё ещё приносят мучительную боль. Рядом сидит Канда и, кажется, уже задремавший, напротив раньше сидели искатели, сейчас они сидят в соседнем купе и играют в покер, Аллен бы с удовольствем присоединился, но цветы, сковавшие его тело, замедляют его, медленно парализуют и мухлевать уже невозможно. Он повернулся в сторону Канды, останавливая почти не видящие глаза на его волосах. Так хотелось коснуться их, пропустить сквозь пальцы, поцеловать в щёку. Губы растянулись в печальной улыбке, а в глазах пропали хризолитовые крапинки. И, кажется, новый цветок вырос у него на горле. Аллен совсем не заметил, как дрожащая рука, словно сама по себе, тянется к бледному лицу. Он знает, что через часа три его не станет в живых. Поэтому, ему уже нечего терять. Он мягко гладит того по волосам, а тот ведь уже давно не спит, но вида подавать не хочет. — Знаешь, Канда, а я теперь не слышу… — тихий шёпот доносится до прекрасно всё слышащего Канды, он продолжает играть в никому не известную игру. Он незаметно наблюдает за туманными глазами, которые словно и не видят ничего перед собой, а потом замечает что-то красноватое у него над ушами. — …не слышу, как тонут в воде облака, как громко мечтает ветер о крыльях и парусах, как вечные сны шагают по звёздной пыли, как гремит гроза, о которой так мечтало звёздное море… как я отвечаю на чужие вопросы. Иногда мне кажется, что время остановилось и себя не слышу не только я сам, но и все остальные… Или я таю, падая в невесомость… Канда слушает эти слова и даже не понимает, снится ему или нет. Этот Аллен какой-то печальный, словно смирился с чем-то до боли ужасным. А потом в тёмных глазах, подёрнутых сонной дымкой, возникает удивление. Канда смотрит в туман серых глаз и видит лишь боль, бесконечную, мучительную боль. — …Я не вижу даже, не могу определять эмоции людей, не могу понять, что они говорят, ведь для того, чтобы читать по губам нужно зрение… А ещё, вокруг меня лишь акварельные пятна, все линии смешиваются, растворяются друг в друге… Я, если честно, устал… — всё такой же тихий шёпот, сиплый, словно ему что-то мешает говорить. И, кажется, ему даже больно. А Канда молчал, он сонно не понимал, что ему снится-не-снится, почему Аллен говорит именно с ним. Но как только вспышка боли появляется в районе поясницы, он понимает, что не спит, хоть виду и не подал. На пояснице вырос новый цветок Мака. Аллен перевёл невидящие глаза на источник взрыва. Проклятье сработало, значит, пора работать.

***

Время будто остановилось, между реальностью и мечтой. Он перевёл туманные глаза на мечника, обессиленно лежавшего на холодном песке рядом с ним. Столько акум за раз любого свалят с ног, но они победили и освободили всех. На лице непроизвольно появляется улыбка, и вдруг захотелось смеяться. Пусть холода он не чувствует вообще, пусть не слышит, пусть не видит, пусть в затылок ему дышит смерть, обхватившая бледными руками его лицо, он неожиданно чувствует облегчение. — Ты чё лыбишься? — тишину прорезает звонкий с нотами стали голос. Он специально спросил чуть громче, чтобы это глухое недоразумение услышало его. — Да так… — сипит Аллен в ответ, а потом чувствует, как цветы вырастают у него на лице. Он сдавлено вскрикнул, мучительная боль появилась в правом глазу, и, подняв руку, Аллен понял: прямо из глаза вырос новый цветок. — …Хах, ну вот и всё… — Что всё? — спрашивает Канда, не поворачивая в его сторону головы, не показывая, как скривилось от боли лицо, на шее вырос новый цветок Мака. — Да просто… Всё… — тянет Уолкер в ответ. — А ещё… Я люблю тебя, Канда… Канда повернул в его сторону голову, обращая взгляд помутневших ночных глаз на цветок какого-то рыжевато-красного цвета, выросший у него из правого глаза. Значит, он тоже умирает от яда этой «светлой» любви? Хах… Идиоты… Оба. Канда подполз чуть ближе к едва дышащему Аллену и опустил голову на его плечо. Висок дробит мучительная боль, так же, как и плечо Уолкера. Но уже поздно, да и плевать как-то. Всё равно через пару минут их уже не станет в живых, так что просто плевать. — Знаешь, Уолкер, мы с тобой идиоты, причём конкретные такие, — неожиданно хрипло смеётся Канда, утыкаясь носом в Уолкеровское плечо. А потом для подслеповатого серого глаза открывает шею, показывая красные Маки. — Я ведь тоже… Люблю тебя… — Да уж… Мы правда с тобой… Идиоты… — смеётся Уолкер в ответ, нежно касаясь слабой рукой руки Канды, переплетая пальцы. — А ещё, поцелуй меня… Пожалуйста… Я просто не вижу тебя и… Ну… Канда не слушал неуверенный, смущённый лепет Уолкера, который, кажется, уже не видит ничего вокруг затуманенными глазами, да и не слышит. Он с трудом приподнимается, облокачиваясь на локти, и мягко касается губ Аллена своими в полухолодном поцелуе. Кажется, осталось совсем чуть-чуть… скоро всё закончится. — Мелкий, сколько тебе осталось? — хрипит Канда, валясь без сил на песок-звёздную пыль, в которой тонут розовые облака, мечтающие о солнце, а вольный ветер разносит песчинки-пылинки между мирами, мечтая о крыльях и парусах. — Минута… Или две… — едва слышно Уолкер сипит, сжимая из последних сил полутёплую руку Канды, рассматривая танец пятен перед глазами, возникший прямо из темноты. — Ясно… Я люблю тебя… Аллен… — шепчет Канда шуршанием ветра и, мягко улыбаясь, прикрывает глаза. Дыхание в миг оборвалось, а рука перестала сжимать мальчишескую ладонь так нежно и аккуратно. — Сладких снов… Канда… — из последних сил шепчет Аллен в ответ, и его дыхание в миг прекращает существовать. На бледных губах, у которых из правого уголка растёт маленький бутон, застыла улыбка. А им снятся золотисто-пшеничные поля, сладковатый запах росы, о которой так мечтала трава, розовато-рыжие облака, тонущие в тёмно-искрящемся звёздном море, вольный ветер, гонящийся за пушистыми парусами. Им снились крылья, мягкие, с чисто-белыми перьями, тёплые и такие лёгкие, словно манящие полетать. Им снилась тёплая гроза, о которой так мечтала вода, и бег босиком по мокрой траве. Им снилось… …так много.

***

Вскоре их нашли искатели и отвезли в Орден, передавая письмо в руки Смотрителя, которое нашли рядом с их телами… А потом были слёзы… облегчения и печали. …Не бойтесь, друзья этих двоих влюблённых придурков, они живы, просто спят. Правда, проснутся они не скоро, где-то через полгода, но зато они живы. А ещё, они такие забавные и необычные, что мне захотелось их жизнь немного продлить. Ох, и влетит же мне за такую выходку. Ахахахаха. А ещё… Берегите их, ладно.?

Коронова… Да не важно…

Комуи не смог разобрать, что же зачеркнул этот неизвестный, спасший им жизнь, но, кажется, он не желает им зла и всегда наблюдает. Он перевёл взгляд на тела, которые парят над полом, совсем рядом с Хевлаской, и взгляд ухватился за лепестки цветов, опадающих вниз, разбивающихся на миллионы частиц и пропадая где-то в воздухе. Комуи оставил письмо на поручне, которое Хевласка переложила в карман спящего Уолкера. С лица которого так и не пропала нежная улыбка, а ладонь не прекратила сжимать ладонь Юу. Пусть сейчас они спят, но они живы и это главное…