02.02.

— У меня будет ребёнок.       Эти слова рассекли воздух и впились куда-то между лопаток, так что рука, держащая ложку, которой размешивала сахар в кофе, чуть дрогнула и остановилась. Звонкий стук от соприкосновения посуды при каждом движении пропал, и повисла звенящая тишина. Тяжелая, мутная, между тем пронзительная, так что каждый незначительный звук казался в разы громче — будь то тиканье часов, топот и разговоры соседей, едва различимый гул машин — всё проникало в опустевшее нутро и укоренялось в ней. Губы свела немая судорога, волной мурашек распространяющаяся по спине и стремительно бегущая вниз. Ты крупно вздрогнул всем телом и наконец-то отмер, чувствуя пристальный взгляд на себе. Но ты медлил: не поворачивался и не отвечал, только мешал дальше свой кофе и сверлил глазами столешницу, но не злобно, как обычно бывает в подобных случаях, а как-то безразлично, спокойно, естественно. — Саша заезжала за вещами месяц назад, ну и как-то всё закрутилось, — Слава виновато глядел и всё пытался установить с тобой зрительный контакт, но бесполезно, и это ещё сильнее тяготило Карелина.       Он весь не знал куда себя деть: то сковывал ладони в замок, сжимая так, что пальцы белели от напряжения, то прятал руки за спину или в карманы толстовки, ступни его непрерывно постукивали по полу в нервной неровной чечетке, то набирая, то сбавляя темп. Туловище ходило из стороны в стороны в поисках комфортного положения, но никак не могло найти его. Слава не находил себе места, и только глаза его были одинаково направлены на тебя. Они старались распознать каждую твою эмоцию, мельчайшую смену настроения, уловить истинную реакцию, но зря. Ты словно бы окаменел: ни один мускул не дрогнул на лице, глаза же вовсе непроницаемо уперлись в угол комнаты, и ты смотрел так, будто ничего не видел, так, как смотрит человек, разом прошедший абсолютную депривацию. Слава не был к такому готов. — Эй, — он непроизвольно дернул плечом, как делал всегда, когда особенно нервничал, и ты каким-то боковым зрением уловил это, — скажи хоть что-нибудь, Мирон. Знаю, что ты сейчас, наверное, думаешь, какой же я мудак, что обманывал, что изменил, что… — Нет, — твоё лицо так и осталось неподвижно, а вот Славино исказила гримаса удивления, смешанного с непониманием.       Он глядел на тебя, как на сумасшедшего, как смотрят человека, который перешёл грань разумного и теперь витает где-то вне досягаемости общих норм; Слава был словно бы напуган, хоть ты и с места не сдвинулся, а в голосе твоем не проскальзывало ни злости, ни ненависти, он стал таким же бесцветным, как и сам ты. Слава ожидал чего-угодно другого: был готов к слезам, истерикам, крикам, даже собирался принять, как данное, если ты в порыве гнева ударишь или влепишь пощечину. Но ты молчал, и это было гораздо мучительнее чего бы то ни было. Если бы ты плакал или закатил скандал, то не было бы того давящего напряжения, повисшего между вами. Было бы куда проще. Слава бы выслушал твои обоснованные упреки и ушёл, возможно, не тихо и спокойно, а хлопнув дверью и выкрикнув что-то обидное на прощание, так чтобы добить то, что было между вами. Сейчас же Карелин метался, не зная, как поступить. — Ты же знаешь, я ее не люблю даже, — суматошно и словно самому себе проговорил он, зарывшись пальцами в собственные волосы, — это всё так… Неправильно? Не знаю, ты бы хоть позлился, поорал на меня, въебал за то, что я нож в спину воткнул. Да, блять, хоть дисс записал с подтекстом, который бы меня разъебывал до пиздеца каждый раз.       Ты только неопределенно пожал плечами. По правде, у тебя и в мыслях-то было пусто, но не так легко и приятно пусто, как бывает от марихуаны или после секса, а так натяжно и надрывно, словно от тебя кусок оторвали и штопают без ниток, цепляя кожу о кожу, разрывая старые рубцы, чтобы потом те расцвели новыми. Вроде и сам ты прекрасно понимал, что надо бы сейчас высказать всё, что накипело, ударить, закричать, прогнать Карелина и напиться — но тебе совсем не хотелось. Мирон из одиннадцатого года бы уже перебил всю посуду и разворотил ни в чем невиноватую квартиру, а, но тебе было уже чуть за тридцать — злости просто не осталась. Её всю высосали, как и веру в лучшее, теперь ты мог максимум разачароваться в очередной раз, но с Славой и этого чувства не было. Вообще ничего не было. Да и не хотелось ничего. Ты не желал ни того, чтобы Карелин остался, ни того, чтобы ушел. Ты сам не понимал, почему же так, но…       Перед глазами стоял мутной плёнкой, подобно миражу, Слава со всеми своими родными привычками и мелочами. Неизменно с кружкой чая в руках, в которую забывал доливать холодную воду, а потому первым глотком вечно обжигался и недовольно шипел, а ты посмеивался, сравнивая его с Кохой, мирно устроившейся между вами. С запахом свойственным одному ему, Славе, с дурацким обыкновением засыпать в кресле, откуда ты в силу разницы между вашей комплекцией никак не мог перетащить Карелина в спальню. С ехидными комментариями невпопад и идиотской ухмылкой. Ты знал всё, помнил и переживал заново сейчас, глядя мимо Славы, того же самого Славы, который даже сейчас сидел с излюбленной кружкой эрл грея, который, правда, уже успел остыть. Ты тоже остыл и закипеть не мог — ты не видел никакого другого человека перед собой, кроме вросшего в тебя с корнями Карелина. — Я откажусь от него, — неожиданно пробормотал Слава, смотря, как раненный зверь на тебя, — дам денег на аборт, договорюсь, чтобы всё тихо прошло. Мне ведь всё это не надо, знаешь? Я не готов. Я не хочу. Вдруг он и не мой вовсе? Я с тобой хочу остаться, слышишь, я… — Не надо, — отрезал ты. Славу как током прошибло, он обезумевши смотрел на тебя, практически не дыша, с одним только «почему» в глазах. Ты повернулся и наконец-то пересекся с Карелиным взглядом. — Ты уже взрослый человек, Слав, — беззлобно вздохнул ты, — к тому же, публичный. О твоих отношениях с Сашей, пусть и завершенных для остальных, знают большинство, поэтому поверить, что вы снова сошлись для людей будет легко. Если же ты сейчас бросишь её, заставишь сделать аборт, то неизвестно, чем это обернется потом. Я не хочу, чтобы ты после шлялся по телеканалам и доказывал свою правоту. Да и будешь ли ты прав? — Что? — Карелин на секунду осекся, — что ты имеешь ввиду? — Это твой ребёнок. Непонятно, когда ты ещё сможешь завести семью, да и как это произойдет. Но через несколько лет, например через десять, ты можешь понять, что ошибся. Потому что я никогда не смогу дать тебе того, что ты будешь хотеть, да ещё и буду причиной того, что ты оступился. Я не хочу, чтобы это произошло, — спокойно произнес ты, — я не хочу быть твоей ошибкой, понимаешь?       Слава не ответил. Он мелко дрожал, впившись пальцами в столешницу, и часто дышал, видно было, как его мучило осознание безысходности ситуации. Ты поднялся и, обойдя стол, обнял Карелина со спины, чуть покачиваясь из стороны в сторону, как будто укачивая. Непонятно, что ты хотел в этот момент, просто принюхивался, прислушивался, вглядывался и запоминал каждую деталь: русые растрепанные волосы, пахнущие отчего-то мылом, руки с неаккуратными ногтями, подстриженными в спешке (как и обычно, ничего нового), складочку между бровями, теплое неровное дыхание, чуть белесые по краям ресницы, широкий нос и узкие губы, тревожные гематомы глаз. Ты постепенно ослаблял хватку; Слава сейчас просто ещё ничего не понимает, боится, кто-то должен его направить, и этим кем-то стал ты, что уж поделать. — Ступай к ней, — равнодушно прошептал ты, отступая назад и облокачиваясь о холодильник, — поступи, как надо, а не как хочется. А если я не прав, то звони.       Слава не возражал, как ты и думал. Его просто стоило подтолкнуть в нужном направлении, и вот он уже ступает на верную дорогу, оставляя тебя позади, идет, не оборачиваясь, не ища тебя больше никогда взглядом, уходя к нормальному будущему, где его ждет семья и друзья. Сначала он, конечно, будет упираться, нарочно страдать, уперто винить Сашу и себя во всем, но через несколько месяцев именно он будет стоять на коленях перед Богомоловой и прислушиваться, как толкается в её животе сын. Ваш сын. И в ту секунду ты, твоя квартира в спальном районе, все твои привычки, твой запах и образ сотрутся из памяти Карелина. Останется только оглушительная пустота и тиканье старых часов с твоей кухни.