Слабачка и мёртвый друг

Воздух в каюте такой липкий, густой и насыщенный влагой, что его с трудом удаётся проталкивать сквозь горло. Он словно липнет — к стенам, к коже, к трахее изнутри. Жара невыносимая и одуряющая, какой уж сон в такую погоду. Ташиги мечется по кровати в маетной полудрёме. В каюту просачиваются запахи, ещё сильнее туманят сознание, перемешиваются: солёный йодистый дух моря, сладковатый тошнотворный смрад подгнивающих водорослей, тяжёлый и пряный аромат карри с камбуза… У Ташиги кружится голова. Она с трудом садится на кровати, надевает очки, спускает ноги на пол, пытается нащупать ботинки, но они всё не попадаются. Не так уж они и нужны; она встаёт с кровати, делает шаг, второй — и каюта раскладывается, как картонная коробка, стены падают в четыре стороны, поднимая облачка пыли. Яркий свет бьёт по глазам, ресницы моментально склеиваются слезами. Воздух вокруг меняется: тяжело и пряно пахнет специями с рынка, тошнотворно и сладко — гнилью и гарью, а солёно — кровью. В лицо Ташиги тяжело и сухо дышит пустыня Арабасты. В мгновение ока выросшие из ниоткуда руки затыкают ей рот, держат её собственный меч у самого горла. Когда Ташиги испуганно сглатывает, она чувствует, как остриё слегка оцарапывает кожу. Рефлекторно и бездумно она выгибается, балансирует на цыпочках, пытаясь отодвинуться от лезвия, забыв о том, что сжимающие меч руки растут из её собственных. Она знает, где оказалась. Где и когда. В момент своей самой страшной и отчаянной беспомощности. — Я тороплюсь, — говорит стоящая напротив Нико Робин. Тогда, в прошлую их встречу, Нико Робин вела куда-то короля Кобру, за спиной у Ташиги стояли другие дозорные, мимо бежали случайные гражданские… В этот раз нет никого. Они с Нико Робин остались один на один посреди широкой пыльной улицы Алубарны под жестоким палящим солнцем. И, несмотря на последнее заявление, никто никуда не спешит. Они застыли в этом моменте, в этом жарком жёлтом мареве, как насекомые в куске такого же жёлтого и плотного янтаря, время почти остановилось, все звуки стихли. Ташиги слышит только собственное дыхание. — Так и будешь стоять тут и мешать мне? — спрашивает Нико Робин. В прошлый раз Ташиги попыталась остановить её, но тогда это имело смысл, а сейчас она мало что понимает. Если следовать сценарию, то она должна попробовать высвободиться из захвата, чтобы спасти короля и жителей столицы, да только спасать некого. Плавящийся в жаркой тишине мир вокруг кажется совершенно безжизненным, и Ташиги чувствует смятение. — Я же сказала, у меня нет времени! — вскрикивает Нико Робин. Ташиги не успевает ничего сказать, предпринять, даже подумать. Резкий удар об землю вышибает воздух из лёгких, в глазах темнеет. Катана откатывается куда-то в сторону, ладони жутких лишних рук прижимаются к её лодыжке, и Ташиги всё-таки успевает осознать, что за этим последует. Она стискивает зубы, чтобы позорно не вскрикнуть перед врагом, и в этой неестественной тишине хруст ломающейся кости звучит настоящим грохотом. Боль расцветает в ноге алой вспышкой с секундным опозданием, словно тело не сразу осознаёт, что произошло, импульс пробегает по нейронам слишком медленно. И всё же эта боль отрезвляет. Когда Ташиги распахивает судорожно зажмуренные глаза, Арабаста уже успевает сгинуть, а она лежит на полу своей каюты в темноте и пытается протолкнуть в глотку липкий влажный воздух. Лодыжка пульсирует болью свежего перелома. Ташиги аккуратно ощупывает ногу, осторожно поднимается и убеждается окончательно: травмы нет. Только ощущение. Слишком яркое и достоверное ощущение. Она пытается шагнуть к двери, но что-то удерживает её. Выросшая из пола рука крепко вцепилась в ногу, прямо в центр жгучей боли, и сжимает всё сильнее. Ташиги испуганно дёргается, и тут же вторая рука смыкается на её щиколотке. Третья, четвёртая, пятая — руки вырастают из пола жутким лесом бледной плоти, хватают её цепкими пальцами, не позволяют сделать шаг. До двери каюты рукой подать, но Ташиги не может сдвинуться и на сантиметр. Руки тянут и толкают, роняют её на пол, так что она сильно ударяется локтем, а очки отлетают прочь, но это сейчас можно считать наименьшей проблемой. Пара внимательных голубых глаз распахивается над дверной ручкой, а затем рядом возникает ещё глаз, и второй, и третий — и вот уже вся стена влажно поблёскивает в полумраке яркими белками. Взглядов так много, что Ташиги почти физически ощущает, как они давят на кожу. Она собирает все силы, делает рывок, распахивает дверь, стараясь не думать о том, как щекочут ладонь пушистые прохладные ресницы на дереве — и вываливается на палубу. Плотный желтоватый туман висит клочьями, завивается спиралями, слабо шевелится, словно живое существо. Корабль погружён в сонную ночную тишину, только поскрипывает негромко влажное дерево. Ташиги таращится в каюту, но там нет ни лишних бледных рук, ни чужих внимательных глаз, ни какого-либо ещё присутствия врага. Боль в ноге сходит на нет плавными дрожащими волнами, и с каждой секундой произошедшее кажется всё менее реальным, растворяется клочьями тумана… — Сон, — бормочет Ташиги. — Мне просто приснился кошмар. Она специально не смотрит на свежие синяки на лодыжке, так похожие на следы от пальцев. Мало ли, что померещится спросонья. Сейчас ей просто нужен глоток прохладной воды, чтобы прийти в себя, а потом она вернётся в каюту и попробует уснуть, несмотря на духоту и туман. Словно подтверждая её правоту, жёлтое щупальце раскручивается перед её лицом, как будто поглаживает по щеке. Иди, успокаивайся, засыпай. Очки остались в каюте, и ей не хочется возвращаться туда прямо сейчас, так что Ташиги идёт почти наощупь; впрочем, и в очках в таком тумане мало что разглядишь. В какой-то момент ей кажется, что она заблудилась, потеряла направление, но прежде, чем она успевает испугаться — хотя куда ей деться с корабля? — под руку попадаются перила. Простой и такой реальный материальный объект, найденное верное направление отдаются внутри приятной пульсацией уверенности: это именно то, чего ей не хватало в мутном мареве этой ночи. Добравшись, наконец, до камбуза и недостойным образом стащив из холодильника бутылку воды, Ташиги пьёт из горла, неловко проливает на себя и наслаждается ощущением того, как катятся по разгорячённой коже холодные ручейки. Никак не получается напиться, одной бутылки оказывает мало, и Ташиги приходится открыть вторую. Только когда на дне остаётся последний глоток, в голове немного проясняется. Как будто мутный жёлтый туман даже на мгновение отступает прочь, мир становится чётче. Подробности жуткого сна окончательно стираются из памяти, и с камбуза Ташиги выходит с лёгким сердцем — хоть и по-прежнему ощупью. Теперь ей хочется скорее вернуться в кровать и уснуть, накатывает приятная тяжёлая сонливость. Палуба слегка влажная от конденсирующейся влаги, и несмотря на то, что Ташиги ступает предельно аккуратно, лестница её подводит. Ступеньки начинаются раньше, чем она ожидала, очередной шаг не встречает опоры, Ташиги оскальзывается и кубарем летит вниз. Успевает мелькнуть отстранённая мысль, что за столько лет она так и не научилась группироваться и сводить ущерб к минимуму, а затем падение прерывается ударом. Знакомое ощущение сломанной кости разрывает шею у самого основания черепа, боль ледяной волной прокатывается вниз по позвоночнику, сотрясает тело, сковывает его раскалённым панцирем — и исчезает так же резко, как появляется. Ташиги лежит у подножья лестницы и не может ни шевельнуться, ни позвать на помощь, ни даже моргнуть. Голова выгнута под неестественным углом, щека прижата к сырым доскам, в поле зрения попадает только смутно проглядывающая сквозь туман злополучная лестница. Снова не удаётся сделать вдох, но не оттого, что воздух слишком жаркий и влажный — лёгкие просто отказываются сокращаться. Негромко поскрипывает корабль, шелестит вдоль борта вода, но Ташиги не может различить стук своего сердца. Упав с лестницы и сломав шею, люди обычно умирают. Умерев, люди обычно перестают осознавать происходящее. Наверное. Оценивать время почему-то становится очень сложно, стирается граница между секундами и часами, Ташиги не может сказать, как долго она уже валяется на палубе безжизненным телом. Она вдруг различает человеческую фигуру на верхней площадке. Силуэт в тумане кажется маленьким, детским, но откуда бы взяться ребёнку на корабле Дозора посреди Гранд Лайн, когда до ближайшего острова несколько дней? Впрочем, кем бы он ни был, он спускается, беспечно прыгая со ступеньки на ступеньку, не опасаясь повторить судьбу Ташиги и поскользнуться с фатальным исходом. Ташиги слышит перестук шагов и видит, как ребёнок останавливается прямо перед ней. Из-за того, как вывернута сломанная шея, она не может разобрать лица. — Обидно, да? — спрашивает таинственный ребёнок. Голос явно девичий. — Совершенно нелепая смерть, — говорит девочка. — У тебя было много вполне достойных противников, и ты их побеждала. Могла скрестить мечи с кем-то действительно крутым, чтобы продемонстрировать своё мастерство. Но упала с лестницы и сломала шею. Чудовищная несправедливость. В общем-то, спорить тут не с чем. Если бы Ташиги могла издать хоть звук или хотя бы кивнуть, да хоть моргнуть — она бы всецело согласилась со сказанным. Девочка садится перед ней на корточки, ловит равновесие, проводит ладонью по палубе. — Не говоря уже о том, что ты девушка, — вздыхает девочка. — Не везёт, так не везёт, да? У Ташиги ощущение, что она немного потеряла нить разговора. — Со мной было то же самое. Лестница, шея, — заговорщицки делится девочка и, помолчав, добавляет: — Красивые были похороны. Молчит ещё немного и говорит: — Он терпеть не может лестницы с тех пор. Хотя у него не только с ними беда. Если бы Ташиги могла, она спросила бы, о ком речь, но всё, что ей остаётся — слушать монолог загадочной девочки и ждать, что будет дальше. — Увидишь его ещё, наверное, — говорит девочка. — Передавай привет. «Кого увижу, о ком речь, как увижу, если уже умерла, как передам привет?» — проносится в голове Ташиги. Невозможность разобраться в происходящем злит, чувство собственной беспомощности злит, нелепая смерть от падения с лестницы — это же уже можно признать свершившимся фактом? — злит сильнее всего. Девочка наклоняется вперёд, заглядывает Ташиги в глаза, её лицо совсем рядом — и это не её лицо. Ташиги видит саму себя. Ей требуется некоторое время — пара секунд, а может, пара веков, — чтобы понять, что девочка просто похожа на неё, удивительно похожа, как сестра-близнец, но всё же не идентична: другой взгляд, иначе поджимает губы, хмурит брови… И всё равно это уже слишком. Туман вокруг взвивается вверх, бледнеет, теряет свой желтушный цвет, всё меркнет. Темнота снисходит на Ташиги благословением, освобождением. За мгновение до того, как окончательно рухнуть в спасительное забытьё, она слышит… ей кажется, что кто-то зовёт её по имени, почти неслышно, издалека. А потом уже ничего нет. *** Ташиги открывает глаза и несколько секунд боится пошевелиться, только подслеповато оглядывается вокруг, пытается понять, что происходит на этот раз. Пока всё выглядит достаточно невинно: она в постели в своей каюте, рядом нет ни Нико Робин, ни таинственной девочки, ни кого-либо ещё. Сквозь иллюминатор светится кусочек чистого голубого неба. Ташиги выпрастывает руку из-под одеяла и касается шеи, нащупывает пульс. Сердце бьётся. Лёгкие качают воздух. Она встаёт с кровати, голова тяжёлая, будто она спала слишком долго, шея слегка побаливает, но в остальном она чувствует себя неплохо. Очки почему-то валяются на полу, она едва не наступает на них, когда идёт к двери. Как только мир обретает чёткость, даже головная боль немного уменьшается. Ташиги выходит на палубу, прикрывает глаза от яркого света. Коммодор Смокер сидит в кресле и курит, глядя на горизонт. — Чего вытащилась? — спрашивает он, не оборачиваясь. — У тебя постельный режим. Иди, спи дальше. Ташиги игнорирует этот исполненный заботой приказ, подходит и падает во второе кресло. — Что случилось? — спрашивает она. — У меня страшная каша в голове. Это чистая правда, в воспоминаниях какая-то совершенно дикая смесь: Арабаста, глаза на двери, туман, падение с лестницы, смерть от сломанной шеи и непонятная девочка, так похожая на неё. — Долбанный остров долбанного Гранд Лайна, — отвечает коммодор Смокер. — Как он там… Мист, Мистик, Мисти… — он пытается припомнить, но ему быстро надоедает. — Неважно, в общем, какое-то там «мистик-мистик». И галлюциногенный туман в подарок. — О, — говорит Ташиги. Слово «галлюциногенный» сразу объясняет многое. Практически всё. — И нет бы спокойно, как все, отключиться и пузыри пускать, ты ещё потащилась куда-то, — продолжает коммодор Смокер. — С лестницы навернулась, головой ударилась… — Сильно ударилась? Что говорит доктор? — Ташиги непроизвольно касается шеи, там, где ей померещился перелом. — Говорит, что всё в порядке, но лучше бы тебе на всякий случай отлежаться недельку. Так что марш в каюту. Ташиги во второй раз игнорирует прямой приказ и задумчиво бормочет: — Чудо, что всё обошлось, и корабль не налетел на какой-нибудь риф, не сел на мель, пока команда была в отключке. — Нихрена не чудо, — отвечает коммодор Смокер. — Туман через сигары отлично фильтруется. — Спасибо, — говорит Ташиги. Теперь уже на коммодора Смокера нападает выборочная глухота, на благодарность он никак не реагирует. — Ты в койку вернёшься или нет? — грозно спрашивает он. — Это приказ! — Не вернусь, — упрямится Ташиги. — Я нормально себя чувствую. К тому же, вдруг я вам понадоблюсь!.. — Не случится ничего такого, с чем я не справился бы без твоей помощи, — перебивает её коммодор Смокер. — Отдыхай. Ташиги знает, что таким образом он выражает заботу — как может, как умеет — но ей всё равно обидно. Звучит так, будто она совершенно бесполезна, есть или нет — без разницы. Она вспоминает чувство слабости и беспомощности, преследовавшее её во время галлюцинаций и сжимает кулак. После событий в Арабасте она пообещала себе стать сильнее, чтобы справиться со всем, что ей собирается подкинуть жизнь. Насколько сильной надо стать, чтобы справиться с чувством собственного бессилия? Коммодор Смокер неожиданно вздыхает и совершенно другим голосом просит: — Да хорош уже. Я бы и слова не сказал, если бы ты, как все, просто отрубилась. Но раз уж нашла в себе силы таскаться по кораблю и падать с лестницы — не жалуйся теперь. Ташиги разжимает кулак и выдавливает улыбку. — Вы правы. Я вернусь к службе, как только доктор позволит. Когда она возвращается в каюту, таинственная ночная девочка сидит на её кровати и болтает ногами. Теперь её можно рассмотреть гораздо лучше, но Ташиги не отмечает ничего кроме их удивительного сходства. — Тебя здесь нет. Ты просто мне мерещишься, — говорит Ташиги девочке. — Наверное, у меня в крови ещё остались галлюциногены, или головой я ударилась сильнее, чем казалось. — Конечно, меня здесь нет, — отвечает девочка. — Я давным-давно умерла. Ташиги обходит её и укладывается в кровать. Девочка слегка просвечивает, сквозь неё можно отчётливо рассмотреть противоположную стену. — Не вспомнила, кто я? — спрашивает девочка. — Я тебя не знаю, — отвечает Ташиги и, подумав, добавляет: — Не считая того, что ты в принципе всего лишь игра моего воображения. — Всё не так просто, — наседает на неё девочка. — Ты слышала обо мне однажды. Вспоминай. — Ничего я не слышала, — Ташиги зевает. Неожиданно накатывает усталость, хочется спать. Возможно, доктор был не так уж и неправ, когда советовал ей оставаться в постели. — Слушай, я знаю, что логика — это не твоя сильная черта, — говорит девочка, — но если ты хорошенько напряжёшься, то поймёшь, кто я. — У тебя моё лицо, потому что ты мерещишься мне, — бормочет Ташиги, укладываясь на бок. — Вот и всё. — Это у тебя моё лицо, — обиженно огрызается девочка. — Он же говорил! — Как скажешь, — зевает Ташиги и закрывает глаза. Больше девочка ничего не говорит, и это очень кстати. Засыпает Ташиги быстро, крепко, и сны ей не снятся. *** Первое, что замечает Ташиги, войдя в кабинет — это выросшие из стола руки. Ей приходится сморгнуть несколько раз, чтобы понять, что это всего лишь ваза с разлапистыми бледными цветами, которые только сослепу и при очень богатой фантазии можно принять за пальцы. Но в последнее время фантазия у неё — богаче некуда. — Что случилось, энсин? — спрашивает доктор. — Вы чувствуете себя хуже? — Никак нет, — твёрдо отвечает Ташиги. — Наоборот, я считаю, что достаточно восстановила силы и готова вернуться к службе. Нет необходимости дальше придерживаться постельного режима. — Что ж, похвальное рвение, хоть это и немного преждевременно, — доктор выглядит слегка растерянным. — Правда, я не могу провести полного обследования на корабле… — Уверяю вас, я в полном порядке, — Ташиги старается не смотреть на подвявший букет. Откуда он тут взялся? Нелепое украшение для медицинского кабинета на корабле Дозора, хотя, конечно, никто не запрещает… — Тогда ограничимся опросом и поверхностным осмотром, присаживайтесь, — доктор обходит стол и берёт её запястье, слушает пульс. — Как вы себя чувствуете? Нет головных болей, тошноты? Ещё каких-то тревожных симптомов? — Ничего такого, — отвечает Ташиги. — Галлюцинаций? — После той ночи — ни разу. — Ага, ага… — рассеянно кивает доктор. Он прослушивает её дыхание, проверяет рефлексы; Ташиги терпеливо выполняет все указания и снова и снова повторяет: всё в полном порядке, всё в норме, она чувствует себя просто великолепно. Волноваться не о чем. Ей больше не надо целыми днями валяться в постели, а можно наконец-то заняться делом. — Что ж, полагаю, у меня действительно нет причин оставлять вас на постельном режиме, — заключает доктор в итоге. — Но я всё-таки настаиваю на том, чтобы первую пару дней вы не нагружали себя слишком сильно. Тренировки щадящие, и если почувствуете любое ухудшение или просто что-то заподозрите — сразу на приём. — Так точно, — нетерпеливо кивает Ташиги. — Я могу идти? — Наверное, это общая черта всех мечников: вы слишком опрометчивые, не можете сидеть на месте, всегда вам надо в самую гущу. Так неосмотрительно, — доктор вздыхает, но всё же разрешает: — Идите, энсин. Возвращайтесь к службе. — А врёшь ты лучше, чем я, — замечает призрачная девочка, с ногами взгромоздившаяся на стол рядом с дурацким букетом. — Кто бы мог подумать. «Если ты умеешь читать мысли, замолчи, пожалуйста, — думает Ташиги, не оборачиваясь. — И если не умеешь, всё равно замолчи». Призрачная девочка соскакивает со стола и вприпрыжку выбегает следом, закрытая дверь её не останавливает. — Ты можешь делать вид, что меня тут нет, но ты меня видишь, — улыбается она. Ташиги оглядывается по сторонам, убеждается, что никого её не услышит, и только тогда отвечает: — Вижу. Но это ничего не меняет. — Никак не хочешь признать и немного подумать, — укоряет её девочка. — Хорошо, предположим, что ты правда призрак, — вздыхает Ташиги. — Я тебя не знаю. У меня нет исчезнувшей сестры близнеца. Как мы связаны? Почему я? Чего тебе надо? — Если бы я знала, — хмурится девочка. — Я бы сама предпочла приглядывать за ним, а не за какой-то незнакомой, хоть и похожей на меня дурындой. Но почему-то я оказалась рядом с тобой, наверное, в этом есть какой-то смысл. Может быть, мы его потом узнаем? — Как тебя зовут? — наклоняется к девочке Ташиги. — Моё имя тебе всё равно ничего не скажет, — она уходит от ответа, смотрит в сторону. — Тогда нам и говорить не о чем, — Ташиги отворачивается от девочки и уходит прочь. То есть, на самом деле никакой девочки нет, конечно же. Ташиги просто не надо обращать на навязчивую галлюцинацию внимание, и та рано или поздно исчезнет сама собой. А пока у неё множество дел. *** Ташиги вбегает в каюту коммодора Смокера, запнувшись об порог, но всё-таки не упав — маленькая личная победа. — Пришли новые сводки по пиратам? — спрашивает она. — Пришли, — кивает коммодор Смокер. Дым от его сигар клубами окутывает листовку, которую он держит в руке; с фотографии широко улыбается знакомая физиономия. — Опять Соломенная Шляпа? — удивляется Ташиги. — Теперь за него обещают триста миллионов, — коммодор Смокер не отрывает взгляд от листовки, словно пытается на ней что-то высмотреть. — За всю команду подняли награды. — Что они натворили?! — Ташиги приближается к столу. Листовки рассыпаны вперемешку, но с двух верхних на неё смотрят тоже знакомые лица. Ей приходится нацепить очки, чтобы прочитать: за поимку Ророноа Зоро теперь заплатят сто двадцать миллионов белли, за сбежавшую Нико Робин — Мисс Оллсандей — восемьдесят. — Если по официальной версии, то разрушили Эниес Лобби и объявили войну Мировому Правительству, — коммодор Смокер тычет пальцем в одну из строчек на плакате. — А если по существу, то спасли Нико Робин от строгого суда и справедливого приговора. — Спасли Нико Робин?! — вот это действительно звучит неожиданно, Ташиги сбита с толку. — Теперь она в их команде, — подтверждает коммодор Смокер. — Разве они не сражались против неё во время восстания в Арабасте? — недоумевает Ташиги. — Зачем им её спасать? — Может, хобби у них такое, — неожиданно сварливо отзывается коммодор Смокер. — Им только волю дай кого-то спасти! — Вы… имеете в виду события в Арабасте, да? — неуверенно уточняет Ташиги. — Восстание, Крокодайл, вот это всё? Коммодор Смокер выглядит раздражённым, прикусывает и мусолит свои сигары. — Этот подонок Крокодайл решил напоследок затопить подвал своего казино, — наконец говорит он. — Я бы утонул, если бы не пираты Соломенной Шляпы. Этот, — он стучит пальцем по плакату с Ророноа Зоро, — вытащил меня по приказу своего капитана. — Вы… раньше не говорили об этом, — растерянно лопочет Ташиги. — А ты думаешь, я этим горжусь, что ли?! — рычит коммодор Смокер. — Нет, конечно, нет… — мотает головой Ташиги. Она берёт листовки, Нико Робин в одну руку, Ророноа Зоро — в другую. Почему преступники, плавающие под пиратским флагом, рискуют своими жизнями, чтобы спасать других? Посторонних людей, даже врагов? Это кажется нелепостью, но у Ташиги ощущение, что ей надо разгадать эту загадку, прочувствовать — и тогда она поймёт что-то очень важное. Нико Робин на листовке моргает. Нет, на самом деле нет, просто игра воображения или тень так упала… — Но это всё не отменяет того факта, что они пираты, — голос коммодора Смокер возвращает её к реальности. — Пират всегда остаётся пиратом, Ташиги. — Разумеется, — ни секунды не медля, кивает она, страдальчески морщится и трёт лоб. Голова раскалывается с самого утра, и тайком выпитая таблетка не помогает. Мозгу словно слишком тесно в черепной коробке, она сдавливает со всех сторон, приступы боли отзываются равновесными приступами тошноты. Не надо быть доктором, чтобы понимать: симптомы тревожные. Но Ташиги упорно отмалчивается, у неё нет времени разлёживаться в постели. — А в остальном ничего особо интересного, — коммодор Смокер меняет тему, сметает листовки в неаккуратную кучу. — Ясно, — отвечает Ташиги. — Коммодор! — рядовой стоит в дверях, вытянувшись по стойке смирно. — Там жуткие тучи наползли, погода портится, похоже, будет шторм! — Чёртов Гранд Лайн. Всем приготовиться, — отдаёт приказ коммодор Смокер и, сунув кипу бумаг под мышку, выходит. Вот и причина головной боли находится сама собой. Правда, прежде Ташиги никогда не реагировала на изменение погоды, но объяснение не хуже любого другого. Она спохватывается, что по-прежнему держит пару листовок в руках, но дверь за коммодором Смокером уже закрылась. — Подождите! — зовёт Ташиги. — Листовки! Она рывком распахивает дверь, выбегает на палубу — и получает в лицо знатную пригоршню снега. Опора из-под ног куда-то исчезает, мир совершает кувырок, а метель укутывает, путает, закручивается перед глазами множеством крохотных смерчиков, слепит и дезориентирует. Мир вокруг моментально становится ярким, светлым и непроглядным, мелкие снежинки колко царапают кожу. Нет, не снежинки, понимает Ташиги. Песчинки. Это не метель, это пыльная буря в пустыне, потому и не холодно, поэтому и жутко — она снова там. В Арабасте. Песок уносится прочь с очередным порывом ветра, и вот Ташиги опять в знакомой уже, кажется, до последней пылинки Алубарне, и Нико Робин стоит напротив, и беззвучно продолжается незримая война где-то рядом, на соседней улице, но очень далеко, на границе сознания — слабо различимыми звуками, тонко улавливаемыми запахами. Если максимально скосить взгляд, то можно, кажется, рассмотреть смутные тени сражающихся людей. По спине катится пот, лезвие катаны щекочет горло, страшно пошевелиться, нервы звенят от напряжения. — Я тороплюсь, — говорит Нико Робин. Знакомая песня, уже слышанная, и даже не раз. Ташиги может проиграть в голове весь сценарий их встречи, как отлично выученную пьесу, где у каждого персонажа своя реплика в своё время. Дальше Нико Робин спросит, будет ли Ташиги так же стоять здесь и мешать ей, потом ситуация накалится, затем падение, ломающаяся кость… — У меня совсем нет времени, но я всё равно спасу тебя, — говорит Нико Робин. Сценарий оказывается враньём, пьеса рассыпается, что-то идёт не по плану. Ташиги растерянно моргает, даже забывает ненадолго об опасности и предстоящей боли. «Может, хобби у них такое, — раздаётся в голове голос коммодора Смокера. — Им только волю дай кого-нибудь спасти. Теперь она в их команде». Ташиги хочется что-то сказать, переспросить, уточнить, но горло перехватывает спазмом, ни слова не выдавить. Неожиданно и неуместно заботливая Нико Робин привычно роняет её на землю так, что от удара на глазах выступают слёзы, а лёгкие жжёт болью. Чужие ладони ложатся на лодыжку, Ташиги зажмуривается в ожидании неизбежного. — Я сейчас сломаю тебе ногу, — сообщает Нико Робин, — чтобы спасти твою жизнь. Очень скоро здесь, вслед за мной, пройдёт Крокодайл. Если ты будешь в состоянии стоять и держать оружие, ты непременно попытаешься атаковать его, и он иссушит тебя раньше, чем ты успеешь это осознать. Но валяясь в пыли со сломанной ногой, ты не сможешь бессмысленно погеройствовать, а он не обратит на тебя внимания. Нога, конечно, поболит, но жертва за спасённую жизнь не так уж велика, как считаешь? Заворожённая звуком её голоса, Ташиги невидяще пялится в болезненно-яркое безоблачное небо, отвлекается, теряет концентрацию, расслабляется — и даже хруст ломающегося колена и накатывающая следом боль растворяются в этой синеве. Время тянется медленно и тяжеловесно. Когда мимо действительно проходит Крокодайл, Ташиги отчётливо осознаёт: Нико Робин действительно спасла ей жизнь. Не намеренно, конечно, случайно, а объяснение додумалось само собой после разговора с коммодором Смокером, но… — …энсин! Энсин! Вы в порядке?! Чьи-то руки с обеих сторон подхватывают её под локти, рывком поднимают в вертикальное положение. Ташиги пытается проморгаться, но снег залепляет очки и лезет в глаза. Порыв ледяного ветра пробирает, кажется, до самых костей, и Ташиги мелко дрожит. — Я в порядке, — говорит она, — просто поскользнулась. — Тебе надо быть осторожнее, — говорит таинственная девочка, призраком выступая из метели. — Второе падение с лестницы может закончиться хуже первого. — Вы головой не ударились? — заботливо интересуется сержант, держащий её за правый локоть. — Мне показалось, что у вас на секунду глаза закатились. — Показалось, — твёрдо говорит Ташиги, высвобождаясь из крепкой хватки подчинённых. Какая удача, что её галлюцинаторные арабастские приключения заняли всего мгновение реального времени, а то ждал бы её опять постельный режим на неделю, а то и полное отстранение от службы на неопределённый срок. Нет уж, после такого чудесно-мучительного спасения это было бы слишком обидно. Колено нестерпимо ноет, словно там действительно свежий перелом, Ташиги делает несколько шагов и понимает, что прихрамывает слишком явно. — Кажется, ногу подвернула, — бормочет она в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно. — Пойду-ка лучше к себе в каюту, пока ещё где-нибудь не упала. Если понадоблюсь, буду там. — Может, вас проводить? — вызывается не в меру сочувствующий сержант. — Спасибо, я справлюсь, — вежливо, но твёрдо отказывается Ташиги. — Лучше помогите своим товарищам, вести корабль сквозь бурю — непростая задача. Козырнув, сержант убегает прочь, а Ташиги неспешно ковыляет к себе. Она хороша в сражениях на мечах, но в морском деле — не особо, так что лучшее, что можно сейчас сделать — это не путаться ни у кого под ногами. Что очень кстати, потому что после очередной встречи с Нико Робин нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. В голове упорно крутится одна и та же мысль: если момент её наивысшей слабости и беспомощности, оказывается, стал её же спасением, это делает ситуацию лучше или хуже? Ташиги никак не может ответить наверняка. Но отчего-то тошно и болезненно кажется, что это ещё унизительнее, чем просто проиграть сильному врагу. Ей казалось, что то столкновение с Нико Робин ударило по самолюбию сильно, но уже отболело и забылось, однако теперь все эмоции всколыхнулись с новой силой и в новой форме. Отвращение к самой себе затапливает её изнутри. Уже в каюте, оставив за дверью шквалистый ветер, метель, а вместе с ними и хотя бы малую долю своих тревог, Ташиги соображает, что по-прежнему держит в руке листовки. Ророноа Зоро на фотографии хмурый, смотрит куда-то в сторону, словно специально отводит взгляд. Как в их приснопамятную встречу в Логтауне, в тот момент, когда… — Мёртвый друг! — осознание приходит так неожиданно, что Ташиги выкрикивает это вслух. — Он говорил, что у меня лицо его мёртвого друга! — Ну, наконец-то, — вздыхает таинственная девочка. — Я уж думала, до тебя не дойдёт. *** Иногда, думает Ташиги, присутствие рядом дружественной галлюцинации — это настоящий подарок судьбы. Когда очень хочется с кем-то поделиться мыслями, которые точно не будешь высказывать реальному человеку. — Это всё — символ нашей слабости, — говорит Ташиги. — Мы все слабые. Дозор слабый. Она снимает очки, и развалины Маринфорда за окном расплываются, кажутся чистыми и белоснежными. Не видно, что они закопчённые чёрной гарью и неаккуратно заляпаны бурыми пятнами крови; не рассмотреть оторванную руку, неуместно валяющуюся на земле, словно выращенную силой жуткого фрукта Нико Робин. Ташиги уже перестала вздрагивать и хвататься за катану, когда ей мерещатся эти неуместные конечности. — Эта война показала, насколько мы беспомощны, — продолжает Ташиги. — Лучшие силы Дозора едва смогли сдержать пиратов, ни о какой победе и речи не шло. Пролетающая мимо окна чайка резко вскрикивает, и Ташиги вздрагивает, отводит взгляд от разрушенной стены. — И я слабая, — говорит Ташиги, — слишком слабая. Коммодор Смокер сейчас сидит в кабинете адмирала Аокиджи, договаривается о своём переводе на базу «G5». Он сообщил об это между делом, походя, не сомневаясь в том, что Ташиги отправится в Новый Мир вместе с ним. Не поинтересовавшись, готова ли она, не пытается ли её желудок от страха вылезти через глотку от одной мысли о том, что может поджидать её в Новом Мире. Не пытается, вообще-то. Но мог бы. — Ты меня вообще слушаешь? — спрашивает Ташиги. — Слушаю, конечно, — отвечает мёртвый друг. Девочка увлечённо вертится по сторонам, разглядывая окружающий пейзаж. Она как-то призналась Ташиги, что никогда не покидала родного острова, поэтому каждое новое место приводит её в восторг. — Я изо всех сил стараюсь стать сильнее, — вздыхает Ташиги. — Тренируюсь до кровавого пота, не бегу от сражений… Но что, если всё это зря? Я по-прежнему чувствую себя такой жалкой. Все действительно сильные мечники: Дракуль Михоук, Виста… тот же Ророноа Зоро. Я видела их в бою. Мне слишком далеко до них. Иногда я думаю: а может, не стоит и пытаться? — она трясёт головой: — Нет, такие мысли надо гнать… — Послушай, — резко говорит мёртвый друг, — никому сила не достаётся просто так, за нечего делать. Этот дурень тренировался, как умалишённый, уж поверь мне, я своими глазами видела. — Но что, если я не рождена для этого?! — Ташиги неосознанно повышает голос, забыв о том, что кто-то может заметить, как она кричит на пустое место. — Что, если я слишком слабая не потому, что мало тренируюсь, а потому что просто такая и есть от рождения?! — Конечно, ты такая и есть, — фыркает мёртвый друг, — ты же девчонка. Женщины слабее мужчин, это факт. А ещё более эмоциональные, по тебе это тоже сейчас заметно. — Мне кажется, я выгляжу нелепо, — щеки горят, Ташиги прижимает к ним ладони. — Вся моя жизнь выглядит нелепо. У меня нет ни сил, ни характера… — Это вызывает уважение, — перебивает её мёртвый друг. — Что вызывает уважение? — недоумевает Ташиги. — Твоё стремление, при условии, что у тебя нет ни сил, ни характера, — говорит мёртвый друг. — Легко сражаться с чем-то, если ты с самого начала сильный, и в тренировках сразу виден твой рост. Какие могут быть проблемы? Но слабому надо найти в себе достаточно сил, чтобы хотя бы начать своё сражение. Сделать первый шаг, когда у него с самого начала меньше шансов. Когда у него может ничего не получиться. Ты нашла в себе силы выйти против всего мира — по-моему, уже очень неплохо. Я бы сказала, что это вызывает уважение. — Но у меня же действительно может ничего не получиться, — Ташиги говорит тихо, почти шёпотом, но мёртвый друг всегда слышит каждое произнесённое слово. — Это у меня ничего не получилось, — говорит мёртвый друг. — Чувствуешь разницу? В горле отчего-то стоит комок, Ташиги быстро и мелко дышит, чтобы удержать себя в руках, не сорваться. — Я чувствовала его отчаяние, — говорит мёртвый друг. — Такое сильное, что я смогла ощутить его за много миль; даже не думала, что такое возможно. Сильнейшее отчаяние от собственной беспомощности. Наверное, у всех иногда бывают такие моменты. Ташиги нет необходимости переспрашивать, о ком речь. — Ты права, — говорит она. — Не знаю, как насчёт уважения и всего остального, но… Да, я слабая. Может быть, я никогда не стану такой сильной, как они; может быть, мне не стать лучшим в мире мечником. Но я не перестану пытаться. — Лучше и не скажешь, — одобрительно кивает мёртвый друг. Стоит сказать это всё вслух, и на сердце сразу становится легче, Ташиги вдыхает полной грудью и даже улыбается. — Знаешь, — говорит она, — хоть ты и плод моего воображения, я рада, что ты у меня есть. — Плоды твоего воображения — это якобы растущие из стен руки и глаза, от которых ты то и дело шарахаешься, — говорит мёртвый друг. — А со мной всё в порядке, за исключением того, что я умерла, конечно. — Как скажешь, — Ташиги не желает спорить. — В любом случае, мне с тобой повезло. Она узнаёт тяжёлые шаги вдалеке прежде, чем видит коммодора Смокера. Спешно вытягивается по стойке смирно и смотрит на него вопросительно. — Аокиджи пообещал, что всё организует, — говорит коммодор Смокер. — Готовься к встрече с Новым Миром, нас отправят в «G5». — Поняла, — кивает Ташиги. — Это будет непросто, но я обещаю постараться изо всех сил. Коммодор Смокер не замедляет шаг, проходит мимо, но на ходу легко треплет её по макушке. — Ты справишься, — говорит он. — Но постарайся не путаться под ногами почём зря. С коммодором Смокером ей, конечно, тоже повезло. *** Слишком много всего надо сделать: разобраться с больными детьми, спасти оставшихся позади сослуживцев, решить, как поступить с бывшими подручными Цезаря… У Ташиги голова идёт кругом от всего произошедшего, так что в один момент она просто останавливается, отвлекается от всего, дарит себе пятиминутную передышку, стараясь не думать ни о чём. Кто-то суёт ей тарелку с супом и кружку — сумасшедшая команда Соломенной Шляпы устроила вечеринку прямо на негостеприимном заснеженном берегу Панк Хазард и теперь угощает всех, кто под руку подвернётся. Кажется, коммодор Смокер от всего происходящего не в восторге, да и Трафальгар Ло от счастья не светится, но их мрачные лица тут же скрывает развесёлая толпа. Во всем, что сегодня произошло, есть один неожиданный плюс лично для неё, думает Ташиги. Теперь её перестанут мучить кошмары, в которых она оказывается в Арабасте, а руки Нико Робин угрожают ей катаной и ломают кости. Теперь-то ассортимент кошмаров значительно расширится: она будет падать в снег, разрубленная надвое в «операционной» Трафальгара, её будет сокрушать предатель Верго… Какое разнообразие. Ей всегда казалось, что если судьба снова сведёт её с Нико Робин, то это будет очень важный и нужный шаг, чтобы победить свои страхи и стать сильнее, но вот они снова встретились, и даже оказались в этот раз «по одну сторону баррикад», а Ташиги об этом думает только сейчас. Ничего особенного не случилось в эту встречу, никакого катарсиса за ней не последовало. С одной стороны, немного разочаровывает, а с другой — может, это надо считать добрым знаком? Выходит, она ещё раньше смогла двигаться дальше, даже если сама этого не поняла. Нико Робин тоже никак не показала, что узнала её. Даже над вице-адмиралом Смокером пошутила о том, что он снова в клетке, а о сломанных ногах Ташиги — ни слова. Даже обидно самую малость, что Ташиги она не вспомнила. Сломала ей кости и спасла жизнь — и не посчитала это чем-то достаточно важным, чтобы упомянуть. Немного уязвляет самолюбие. Что ж, думает Ташиги, это не так уж удивительно. Тогда в Арабасте, выходя против Мисс Оллсандей, она была слишком слабой, чтобы считаться достойным противником, зато за два года многое изменилось. Может, она пока не стала жутким диким зверем, как Ророноа Зоро, может, от её присутствия лицо гарпии Монэ не искажалось таким ужасом, но всё же она нанесла тот самый удар. И Ророноа Зоро её похвалил — немного злит, но в то же время это приятно… Ташиги ловит себя на том, что пялится издалека на сидящего в самом центре безумной вечеринки Ророноа, и спешно отводит взгляд. — Всё такой же дурак, — сжимает кулачки мёртвый друг. Взгляда не отводит, всё так же внимательно разглядывает Ророноа, стоя рядом с Ташиги. — Сплошные шрамы. По-любому, нарывается на неприятности. — Это свойственно всем мечникам, — бормочет Ташиги. — Нам надо постоянно сражаться. Постоянно находить всё более сильных противников. Постоянно проверять себя. — Вот бы я могла за ним так присматривать, как за тобой, — вздыхает мёртвый друг. — Или хотя бы кто-то мог делать это за меня… — Даже не намекай, — перебивает её Ташиги. — И вообще, по-моему, он отлично справляется. — Ты тоже неплохо, — говорит мёртвый друг. — Угу, — кивает Ташиги. Она предвкушает, что ждёт её ночью, если не этой же, то следующей: чувство, как острое лезвие рассекает плоть, связки, кости — не больно, но отвратительно ощутимо; как холод пробирает до костей, но невозможно от него избавиться, ведь на снег упала только верхняя половина тела… «Слабаки не выбирают, как им умереть», — звучит над головой голос Трафальгара, как будто без этих слов всё было слишком хорошо. Что ж, жаловаться не на что, надо только сжать зубы и стараться снова и снова, становиться сильнее, не обращать внимания на галлюцинации и ночные кошмары… Неуместная вечеринка катится вдоль берега, и Ташиги вдруг оказывается в самой гуще. По закону подлости толпа сталкивает её с Ророноа, и он смотрит на неё, прищурившись, словно ждёт, что она скажет. — Как зовут мёртвого друга? — спрашивает Ташиги. — Чего?! — Ророноа явно не ожидал такого вопроса; да и сама она, прямо сказать, его не ожидала. — Ты говорил, что у меня лицо твоего мёртвого друга, — терпеливо объясняет Ташиги, не отступать же теперь, раз слова были сказаны. — Как зовут мёртвого друга? — Какое тебе вообще дело? — удивлённо-недовольно ворчит Ророноа, и когда Ташиги уже уверяется, что ответа не будет, негромко говорит: — Куина. Её звали Куина. Ташиги вдруг осознаёт, что задала вопрос в настоящем времени, и, наверное, это прозвучало странно, но Ророноа, кажется, внимания не обратил. — И теперь ты на неё меньше похожа, — зачем-то сообщает Ророноа. — Не так раздражает. — Ну, спасибо! — возмущается Ташиги. — Вечно ты!.. Соломенная Шляпа Луффи сваливается на них откуда-то сверху, орёт радостно и не слишком членораздельно, хватает недовольного Ророноа за плечи и утаскивает прочь. Ташиги даже рада этому, она не знает, как стала бы продолжать этот странный разговор. — Ничего умнее не придумала сказать? — комментирует Куина. — Какое тебе дело до моего имени? — Просто надоело звать тебя мёртвым другом, — говорит Ташиги. — И вообще, что я ещё могла ему сказать? — Могла бы взять с него обещание, что вы сразитесь, когда снова встретитесь, и ты станешь ещё сильнее, — предлагает Куина. — Если я стану достаточно сильной, мне не потребуется его согласие, — парирует Ташиги. Она делает глубокий вдох, отдаёт ближайшему дозорному пустую кружку и решительно шагает к кораблю: время отдыха кончилось, впереди ещё очень много забот.