К черту!

... и за окном нет ничего — ни города, ни неба, и только откуда-то из рваной черной дыры сверху валят разлапистые белые хлопья. — Это не снег, — говорит Баки. — Это пепел. — Плевать. Все закончилось. И Стиву правда все равно — снег ли, дождь или пот вперемешку с кровью заливает глаза. Но только потому, что Баки смотрит. Упрямо, не отводя глаз, пялится прямо на него, скользит взглядом по лицу, ловит судорожное движение кадыка на сдавленной воротником шее... И облизывает губы. Самым кончиком языка, но Стив успевает заметить. «Веселого вам Рождества!» — вдруг летит откуда-то неживой механический голос, и Баки вскидывает руку. — Это возмутительно, — смеется Стив, — ты пристрелил Санту. — Незачем меня отвлекать, — ворчит Баки, косясь на горку пластика под обугленной елкой. Над ними шипит, искрится бенгальским огнем перебитый кабель, дымит и плавно опускается за левым плечом Стива. В полутьме лицо Баки бледное до синевы, а в коммуникаторе — сухой монотонный треск: «Живы? Живы? Кэп, Барнс, прием-прием!» — В норме. Обойдемся без посторонних, — бросает Баки, срывает наушник Стива и припечатывает хрупкую пластмассу тяжелой подошвой. Стив отступает. Ровно на полшага, потому что глаза Баки вдруг вспыхивают шалым ледяным огнем, а крылья носа заметно подрагивают, втягивая запах крови, пота, горелого пластика и влажную мягкую крошку, оседающую с потолка. — Стой, Баки! Это всего лишь всплеск адреналина. Дыши, сейчас пройдет. — Я не собираюсь сопротивляться. Уголки его губ ползут вверх — хищно, жадно, порочно, а рука — живая, тянется вперед, хватает за грудь. Прямо за центр нашивки, и сердце Стива колотится в настойчивую ладонь, что сминает плотную ткань. — Мне надоело ждать, — рычит Баки, одним движением притягивая Стива к себе. — Сколько еще концов света ты хочешь пережить прежде, чем... Стив открывает рот, чтобы возразить. Не успевает — горячие губы атакуют неотвратимо, жестоко и страстно, руки накрепко держат — под затылок и за бедро. Он пойман в ловушку, стреножен, словно боевой конь. Приманен на опасные глаза, глубокий поцелуй и тихое жужжание серебряных пластин, как самая глупая в мире дичь. — Ну не здесь же, — на выдохе бормочет Стив, получая в ответ лишь легкий, до боли знакомый смешок. — Иначе ты найдешь тысячу причин подождать. Недолго, еще лет восемьдесят. Черт. Стив пытается сфокусировать взгляд. Все — от входной двери до самого последнего цветочного горшка — щепки, зола, мелкие обломки чужой жизни, грудой осевшие на пол. Тонкая перегородка сотрясается, расцветает паутиной трещин, когда Баки впечатывает его всем телом, от затылка до пяток, в гладкую прозрачную поверхность. И рвет, к чертям сдирает капитанский пояс, не желая возиться со сложной пряжкой. Отбрасывает, не давая шанса двинуться, прерывает возражения поцелуем, прихватывает ворот костюма железными пальцами. Тянет синюю полосу вниз, словно слоями снимает всю ту броню, в которую заковал себя Стив. Скользит языком по открытой коже, прикусывает, прослеживает царапины и кровоподтеки, хочет проглотить целиком, пометить, присвоить, сказать без слов: «Мой, только мой». — У тебя преимущество, — выдыхает Стив, — твои ремни и пряжки так просто не сорвешь. И Баки замирает, задерживает губы под левым соском. Дышит тяжело и хрипло, опускает руки на его бедра, поднимает голову, глядя прямо в глаза: — Одежду — нет, а крышу — да. У меня с головой не в порядке, ты же в курсе? Он изо всех сил пытается сделать безумное лицо, но Стив видит — губы ломаются в усмешке и нижняя влажно блестит, от глаз расходятся мягкие стрелки, а подбородок подрагивает от едва сдерживаемого смеха. — Господи, Баки... Как давно? — Эмм... — тянет тот, скользит рукой по обнаженным плечам, языком стирает дорожку пота на виске, а после его губы соленые и терпкие на вкус. — Это не ответ, — настаивает Стив, едва может вновь вдохнуть. — Отчет о миссии, — жарко шепчет на ухо Баки. — День Благодарения, тридцать четвертый год. Задание: не думать о лучшем друге, когда дрочишь. Полный провал. И самообладание Стива сползает в кучу пепла под ногами вместе с лоскутами его костюма. Он стонет так, будто сломанное ребро пропороло ему сердце. Один рывок — ремни жилета жалобно трещат, но выдерживают — и Баки распластан по все еще целой стене, а колено между бедер не дает ему шевельнуться. Перчатки летят в сторону, куда-то на тлеющие щепки, и, судя по запаху, готовы стать эпицентром нового пожара, но прикоснуться не кончиками пальцев — полной ладонью, живой, чуть влажной кожей — гораздо важнее, огонь внутри Стива не погасить водой с потолка. — Какого черта, — шепчет он прямо в губы. — Какого гребаного черта... И — ох... — Баки ничего не может ответить, потому что руки Стива рвут ткань его штанов, словно лист папиросной бумаги, и верхняя губа касается кевлара, а нежная, чуть припухшая нижняя — голой кожи под ним. Язык ныряет куда-то между жилетом и телом, слизывая капли пота, а затем спускается ниже, до самой кромки волос, и совершенно ясно, что сейчас всех сил вселенной не хватит, чтобы удержать Стива от того, что он задумал. — Ну ты даешь, мелкий, — стонет Баки, запуская пальцы в его волосы. — Где только научился? Не говори, я не хочу знать. — Ты вечно недооцениваешь теоретическую подготовку, — улыбается Стив, и тонкая ниточка слюны тянется от головки до уголка рта. Баки хватает его за плечи, вздергивает, вжимает голой грудью в пряжки и ремни, обнимает крепко, целует нежно и аккуратно укладывает на обе лопатки подсечкой под левое колено — на пол, на чудом уцелевшую крышку стола, и та скрипит, скользит, упруго гнется под весом двух тел. — Еще немного теории или сразу практика? — шепчет Баки, втираясь бедрами в бедра, царапая соски металлом застежек, едва сдерживаясь, чтобы не развести колени Стива и не ворваться прямо так — без всяких предупреждений. Тот сам давит пятками на поясницу и подается вперед. Просит безмолвно, предлагает откровенно, смотрит выжидающе и жадно. — Да чтоб тебя... — стонет Баки, и Стив кивает: «Да, да, меня». Ровно на секунду Баки становится страшно. Это Стив, черт его дери. Нет, в этом деле он обойдется без помощников, но это же упрямый, вредный, ни на дюйм не отступающий Стив, а значит, все должно быть правильно. Баки сплевывает на ладонь, проводит по своему члену и толкается осторожно, на пробу, куда-то под поджатую мошонку, надеясь, что не причинит боли. Стив молча закусывает губу, прикладывается затылком об пол и перехватывает себя под коленом — открываясь, предлагая, без слов умоляя. — Хотел бы я видеть этот самоучитель, — Баки тянется к обрывкам собственных штанов; там, в накладном кармане всегда есть спрей... не то чтобы он воображал, что оружейная смазка когда-нибудь пригодится для этих целей. — Давай-ка, помоги мне... Взгляд Стива плывет, подергиваясь темной дымкой, и он сам — ну кто бы мог подумать, невозмутимый и сдержанный Стив Роджерс — подается вперед, насаживаясь на два скользких пальца. — Я кончу прямо сейчас,— отчаянно стонет Баки, не в силах оторвать глаз. Пальцы ныряют вглубь, Стив поводит бедрами, показывая, выискивая наилучший угол. — Только посмей, — шипит в ответ, и где-то в глубине здания с грохотом рушится на бетон железная балка, а вместе с нею — выдержка и все благие намерения Баки Барнса. — Блядь, Стив, держись, — он врывается резко, без паузы, так глубоко, как только может. И слышит блаженное: — Да, Баки, прошу тебя, да... Мир пропадает. Исчезает, покрытый слоем белесого пепла. Сужается до точки соединения двух тел и настойчиво бьющего изнутри ритма. Баки целует неистово, зло, жадно, и вбивается так же — не щадя. Точно зная, что Стив примет, рванется навстречу, отдаст больше, чем возьмет. — Финальный отсчет. Ты готов, мелкий? — Примерно с лета тридцать третьего, — смеются зацелованные губы, пальцы сжимают бедра, притягивая ближе, и стон делится на двоих, улетая куда-то к раскачивающимся обломкам люминесцентных ламп. — О боже! — О черт! Стив выгибается так, что отрывает лопатки от пола, цепляется пальцами за плечи, находит губами губы и замирает. Их обоих трясет, словно каркас небоскреба складывается под ними, как детская картонная игрушка. Сперма течет по его бедрам, каплями остывает на животе, и Баки не выдерживает — последним движением слизывает влажную дорожку с порозовевшей кожи, и опускается головой в мягкую пыль. — Душ, — тянет Стив. — Из всех изобретений этого века я больше всего ценю эти душевые кабины. Они как космические корабли. — Видел я кое-какие штуки для них, — смеется Баки. — На разных сайтах, знаешь ли... Уверен, тебе понравится. За разбитым панорамным окном — неожиданно громкое жужжание. — Кэп, умоляю, прикройся хотя бы щитом, — слышен из динамика Редвинга голос Сэма. — Команда, эти придурки более чем в порядке. На Барнсе даже жилет остался. Стив — голый как есть, в одних сапогах, с клочками синей ткани под коленями — встает, потягивается до хруста, выбрасывает вперед кулак и медленно выпрямляет средний палец прямо в следящую камеру Редвинга. — Кажется, им не до нас, — хохочет Сэм, и металлическая птичка испаряется в одно мгновенье. — Плевать, — говорит Стив. — Дважды, — кивает Баки, с притворным сожалением качая головой над остатками штанов. — Надеюсь, им хватит ума прислать хоть какой-нибудь транспорт. И лучше бы не со Старком за рулем. Стив нашаривает рукой стену, опирается и сгибается в приступе смеха: — Я никому не сдался без этих тряпок. Клянусь, могу пройти через весь город голым, и ни одна душа не узнает Капитана Америку. — На спор? Какой заклад? Левая бровь Стива взлетает вверх, а рука по-хозяйски опускается на ягодицу Баки. — Да будет так, — кивает тот, хватает стоящий у стены щит и затягивает остатки одежды грубым узлом вокруг бедер, направляясь к лестнице.