Помнишь

      Окраина неизвестного и всеми забытого городка, серебристый иней на траве, скамейке и одинокой могилке под величественной елью. Черно-белое фото на мраморной плите, улыбка и огонек в глазах, вьющиеся волосы. Он сидит рядом и курит, и курит, и курит, серую дымку, выпуская из слегка приоткрытых губ, привычка из прошлого, не больше; на часах два тридцать, глубокая ночь, луна висит высоко в небе, и карканье вороны откуда-то слева. Ее звонкий смех, приглушенный и отдающийся эхом в его голове; он помнит ее нежные руки с длинными тонкими пальцами, обнимающие его за шею, помнит как она улыбалась, помнит, как влюбился в эту детскую, слегка наивную улыбку, забыв о том, что нельзя, о том, что она чужая — робот, собранный его собственными трясущимися руками, последствием тяжелой аварии, закончившейся длительной комой.       В прошлом он был известнейшим изобретателем, настоящим мастером своего дела; упертый и наглый, самовлюбленный и ослепленный собственной славой, вот он какой — Клаус Майклсон. Был. Мокрый асфальт, густой туман, как у Кинга, порыв ветра и ливень, в крови градус, улыбка и селфи, не смотря на дорогу. Удар… Темнота и холод, тянущий свои костлявые пальцы. Забвение — неизбежно, и всех нас забудут, сотрут, вырвут, как из книги страницу. Шанс. Подарок судьбы. Долгий период реабилитации в этом самом городке вдали ото всех, рядом друг. Кто? Он уже, наверное, и не вспомнит; лишь размытый серый силуэт и смутная догадка, а вдруг? И имя, вроде, что-то на К.       Он уже и не помнит, как создавал ее, кажется, в бреду, а может и наяву. Помнит лишь летящие искры голубого цвета, как море… и глаза, принадлежащие ей. Он помнит волну жара, наверное, от сварки, помнит, как болело все тело, как громко стучало…сердце — живое, его или ее? Он уже и не вспомнит, наверное. Она была похожа на ангела в этом своем белом сарафане на тоненьких лямках, совсем как живая, с теплой кожей и сердцем. Улыбалась, шутила, говорила о звездах и жизни, о том, что та быстротечна, что время — лишь единица, а мы — и не существуем вовсе.       А теперь над ней три метра земли. И только сейчас смысл ее, казалось бы, нелепых фраз приобрел смысл.       Он помнит, как рисовал ее портеры холодными ночами, как накрывал ее плечи пледом и одеялом. Они жили в глуши, вдали от целого мира, сколько он помнит, не включали телевизора, у них не было сотовых, вообще ничего, лишь крошечный домик с подвалом и садом. Она была его миром. И вторую жизнь ему подарила. Два года вдали от цивилизации, два года подальше от правды, и может, страшная тайная никогда бы...       В ее столе лежало письмо под кипой старых бумаг. Вскрыть после смерти. Гласило оно. Он читал и не верил, ведь так не бывает, хотя... Ему хотелось кричать и забыться, хотелось проснуться. В письме говорилось, о том, что все не то, что есть на самом деле, в нем говорилось о жизни и смерти, о прогрессе и чуде, о той самой ночи, когда...       Виденье, мираж и чип в голове. Воспоминания, словно картина; художник не он, а хотелось... Десять лет прошло, и не было комы, и мира тоже не было, ничего... Он вышел из спальни, как зомби, держа в руках проклятый листок, и замер, увидев ее... в луже крови на старом полу. Сломана табуретка и угол стола, окрашенный в красный.       Сорок лет прошло. Он не постарел нисколько, бывает, правда, порой, что после сильного дождя заболит локтевой сустав, и в колени что-то зашипит и треснет. Воспоминания о ней еще теплятся в голове, но уже не так четко и ярко, время, что поделать, ничего после себя не оставит. Пускай все события в голове уже перемешались в кашу, но цвет ее глаз все такой же, как раньше. Он приходит к ней на могилу уже по инерции, сидит и пустыми глазами смотрит в бездну. Ждет, когда его мозг доживет свой век, когда его снова поглотит темнота, только теперь без дороги назад.       Оказалось, что...       Робот — он сам.