Солнечная улыбка.

Любовь, — это боль, — которая поглощает тебя всего и окутывая своей пеленой не даёт найти выход. Тебя всё сводит с ума, а если быть точнее, каждая частичка напоминает того человека, который заплутал в обрывках воспоминаний и заполнил собой всю местность вокруг. Перед глазами будет всплывать его образ, — а на теле, — ощущаться прикосновения. Тёплые. Я знала о том, что любить всегда больно, что это жгучее чувство доведёт до последнего издыхания и в конечном итоге покроет собой каждую частичку меня. Это необычайно запретно, — влюбиться в младшего брата, у которого каждую ночь новые связи с девушками, который так мило улыбается лишь мне одной, а затем становится каким-то демоном-искусителем в постели. Зачастую никто, помимо меня, знать не знал о его похождениях, ведь им и не надо, — потому что недостойны они царского внимания, — как-то выпалил он. Быть идиотом? Да ты мастер в этом, мой любимый младший брат, который свёл меня с ума и вызвал это жгучее ощущение постоянного алкоголя в организме. «Мы правда любим друг друга!» — не лги самому себе, так гневно глядя в сторону очередной пассии. — «Я серьёзно готов жениться на ней». Ты идиот, Донхёк, полнейший придурок и именно сейчас я ощущаю это пуще чем прежде, даже яснее вижу те сцены перед глазами. Сопливая мелодрама в которой родственники под влиянием общества, под привкусом жгучего запретного плода начинают сходить с ума (хотя все мы знаем, что с самого начала жертвой здесь был — ты, тот в кого влюбилась я) и их взаимоотношения постепенно разрушаются. Как глупо и по-детски наигранно. На самом деле иметь в семье талантливого человека, — гордость, — которая медленно съедает меня. Каждый раз родители звонят мне в слезах и с жалобными криками просят вернуться, не оставлять их точно также как и ты делаешь это. Им на самом деле грустно и я чувствую их ломку, да вот только раньше опомниться они, увы, не смогли. Сейчас каждый из нас отправляется по разным странам и с путешествиями приносит новые обычаи в свой кругозор знаний. Пока остальные мемберы радостно улыбаются своим семьям, ты приезжаешь ко мне и как-то печально улыбаясь, протягиваешь бутылку вина как-бы извиняясь за долгое отсутствие. «Мне также больно» — как-то услышала я в словах вашей песни, — «прости, что мы думали лишь обо мне». И эти строки звучат лживо. Подобные вам, айдолам купающимся в лучах яркого и тёплого солнца, под действием многократных воскликов толпы и признаний любви, не могут чувствовать боли. Вы попросту не пытаетесь проявить слабость, а ведь ваша мгновенная ломка создаёт кучу болезненных воспоминаний и строк между словами песен. Всегда во всём есть двойной смысл, а я уверена в этом на собственном опыте, проверенном многократными сообщениями и единичными звонками состоящими лишь из «привет-пока» и молчания. Ким Донхёк, а ты когда-нибудь был влюблён? Почему-то спрашивая этот же вопрос у того же самого Бобби, он незамедлительно ответит, что да, его чертовски заметная одержимость сломала его здравый разум и сломала. А что же говоришь мне ты? «Возможно, мне было бы обидно если бы дорогой моему сердцу человек оказался вблизи с чужаком» — не улыбайся так печально, словно ты уже чувствуешь зависимость от своей привязанности к кому-то. Ты слишком яркое солнце, для таких тёмных звёзд. — «И поэтому я бы ни за что не оставил её, ту, которая свела меня с ума». Было бы глупо сказать, что я не видела твоего возлюблённого взгляда в сторону моей лучшей подруги, идиотизм. Она сломает тебя, слышишь? Тебя, яркое солнце, раздавят! Ей не нужны твои чувства и тёплые объятия, только деньги, только власть и очередная известность сделавшая её «счастливой». Донхёк, почему же ты никогда не замечаешь тех же самых страданий в стороне другого человека, а ведь раньше ты торжественно клялся защищать меня, твою старшую сестру, в любые невзгоды. Как-то завистливо даже. Сейчас половина третьего ночи, а за окнами едва заметно мелькает уличный фонарь, так тускло освещающий небольшой комочек местности над весенними лужами. Потеплее укутываясь в белый плед с зёлеными узорами и находясь на подоконнике, близ раскрытого настежь окна девятого этажа и докуривая очередную пачку сигарет, с тоской глядя на эти монотонные и серые улицы, слышу лишь крики молодёжи и их яркий контраст между «я люблю тебя!» до «не хочу тебя больше видеть». Звёзды прекрасны, в особенности если ты смотришь на них поздней ночью, в сугубом одиночестве и замечая эти красивые созвездия. До боли в коленях идеально и именно это меня раздражает, ничто не может сиять ярче такого солнца как ты, Ким Донхёк, осознаёшь чертовщину всей ситуации? Мы далеко не дети, а ведём себя обратно, — раньше хотелось казаться самоуверенными и достаточными в себе, — сейчас ты попросту давишься словами и не знаешь как реагировать на всевозможные ситуации происходящие вокруг. В замёрзших пальцах — догорающая сигарета и телефон, который ежеминутно вибрирует от входящих вызовов. Я более чем уверена, что там нет долгожданного звонка, лишь ошёломлённые громкими криками боли и страданий соседи, которые явно впервые услышали мою слабину. Им страшно? На экране смартфона появляется до боли в головном мозгу имя. Слишком больно. «Ты можешь слезть с окна?» — на другом конце провода разносится хриплый и усталый голос, но он не менее ужасен чем мой на данный момент.  — Зачем? — насмешливо произношу я, зная, что это стопроцентно выведет тебя из себя. — Слушай, может уже провалишь из моего двора? «Пока не буду уверен, что с моей глупой старшей сестрой ничего не случиться, даже не мечтай» — и вновь ты колко режешь меня, Донхёк, а ведь когда-то клялся не делать этого. Спускаясь с подоконника и мгновенно закрывая окно, скатываюсь вниз по стене и падая на этот холодный пол, грустно усмехаюсь. Как иронично выглядит эта ситуация, — мой младший брат и по-совместительству человек сделавший меня зависимой от его улыбки, ярче солнца, — становится тем, кто так нагло смеётся мне в лицо и делает лишь больнее своими псевдо-вопросами касаемо любви. Скрывать её уже вошло в привычку, а насильно заставлять любить себя тоже мне не удастся, я не из того типа людей, который был бы рад сломать свою любовь. Откидывая смартфон куда-то в угол и вновь закрывая лицо ладонями начинаю кричать, — да, срывая голос и выплёскивая всю свою боль в одном лишь отголоске, который эхом разносится по пустой квартире, — а в следующее мгновение слышу звук распахивающейся двери и чьи-то объятия. Это так глупо выглядит, что даже противно. «Мне сейчас так больно и если ты ответишь на мои чувства, то мне определённо станет легче», — хотелось бы выпалить эту фразу на одном дыхании и так крепко прижаться в долгожданные объятия младшего брата, но чёртова ненависть к самой себе не даёт мне этого позволить, никогда. Я ведь не хотела ломать его, у меня не было никаких намерений делать Донхёка таким же страдающим идиотом как и я, от этой жгучей любви. Завтра ты опять исчезнешь, — но я не против, — наоборот безумно рада твоему отсутствию и концу страданий. Ты оставишь после себя лишь бутылку дорогого вина, которое мне уже давно вошло в привычку становиться собеседником двадцать четыре часа в сутки. Спасибо, что в который раз топчешь меня и ломаешь ещё сильнее, — но я не сдаюсь, а становлюсь лишь сильнее. Когда-нибудь я разлюблю тебя. А сейчас, дай мне насладиться твоей улыбкой ярче солнца, Ким Донхёк.