all we do

в билли половина вселенской тоски. гремит, булькает, кипит, взрывается к небу волнами в пять километров. в билли так много, много-много тоски. билли апатичен, билли сломлен, у билли жизнь ломается на крошечные детальки лего, у билли всё плохо-плохо. а говорят, что жизнь только начинается. говорят, ничего, пройдёт. говорят, лучше тоска, чем ничего. говорят, лучше снег в марте, чем никакой весны. говорят, пройдёт со временем. у билли нет времени — у билли отжито кое-как четырнадцать лет, у билли дыра в груди с техас, с северный ледовитый, с огромный аэропорт, в который никогда не приземлится ни один самолёт. у билли пусто-пусто внутри, за дырой даже костей не видно — пройдёт. все они говорят — пройдёт. жизнь пройдёт, время пройдёт, кошмары пройдут, страх взрослеть пройдёт, юность пройдёт, заберёт с собой всё дерьмо, оставив выгнивать заживо. билли не хочет — ничего не хочет, даже дыру в груди зашить. билли потушили, как сигарету о старый деревянный стол, билли залили водой, как горящую бумагу. билли дымится из последних сил, дышит в счёт привычки, не необходимости, не желания. билли просто очень-очень грустно. у билли нет времени в запасе, у билли нет вселенных в руках — у билли ничего нет, и это превращает дыру в сингулярность. зато вселенные есть у того, кто убил его лето; билли плачет от тоски, пока оно скачет по вселенным на кровавом единороге. билли ничто на фоне всего — даже если всё является ничем. завтра будет лучше, думает билли. завтра наступит, думает билли. завтра наступает на билли, даже не глядя. сминает заживо, оставляет кляксой на подошве. завтра наступает на него ощущением чьего-то присутствия в голове, там, где дыр ещё нет, и билли знает — на фоне вселенных он ничто. завтра наступает и останавливается навсегда, стягивая на его шее канат. билли знает — оно уничтожит вселенные, чтобы зашить в билли дыру. чтобы зашить и снова разорвать — билли пятнадцатый год и четыреста тринадцатая реальность.