Lost

Он нежный, хотя по его виду он способен только ненавидеть. Она страстная и вспыльчивая, хотя похожа на скромную фиалку. Он дарит цветы, и это всегда алые розы, стереотипы в его голове занимают особое место. Она ядовитый шип, одного укола об который достаточно, чтобы навеки остаться в её плену. Он любит наичистейшей любовь. Бог гордился бы им, если бы существовал. Она воплощение семи смертных грехов. Он любит смотреть фильмы, сериалы для него лишены всякого смысла. Она считает фильмы проститутками, отдавая предпочтение сериалам. Он ненавидит собак похожих на миниатюрных медведей, подобно тем, что парни дарят девушкам на 14 февраля, чтобы те от них отстали. Она ненавидит бездомных, беспородных кошек, которые с молящимися глазами, хотят от тебя лишь одного. Еду. Он носит только чёрную одежду, вернее, BadComedian носит только чёрную одежду. Она сходит с ума по чёрному, но вынуждена носить пастельное ради своего образа бьюти-блоггерши Маши. Он мой любимый мужчина. А Она девушка, без которой я не могу дышать.       Любовь нельзя объяснить и трактовать. Это не очередное слово, усердно выписанное кривым почерком в словаре Ожегова, или того хуже Даля. Это то, что нужно почувствовать, прожить этим и залезть с этим чувством в петлю. Читая Бунина, я всегда думала, что да, вот она вспышка, мимолетный мразотный мотылёк, который умирает от ладоней, на которых один старательный образ выбил «семья», но жизнь каждый раз показывает, что литература всего лишь цветочки, в реальности мотыльку не нужны даже ладони.        Я не знаю, когда всё пошло под откос, может быть в тот самый момент, когда её порочные губы впервые коснулись моей шеи, а я смогла лишь простонать ей в ответ; или в тот момент, когда я старательно затирала тональным кремом засосы на ключицах; а может быть именно тогда, когда его губы стали слишком привычными, поцелуи слишком нежными, а образ BadComedian'а сгорел для меня, как Троя.        Я лишь знаю, когда всё для меня закончилось. Сидя на его коленях, прижимаясь к его лбу, своими слипшимися от дождя волосами, и обнимая плечи, обтянутые чёрной футболкой, я осознала, что так выглядит конец. Он не с пулей во лбу(это вынуждена признать было бы гораздо приятнее), а с зияющей глубоко внутри, там где должна быть душа, дыре. — Женя, умоляю. — Его взгляд был пуст и отрешён, фотографы отдали бы миллионы долларов за такую омертвлённость, — Не молчи, — пальцами я медленно пробегала по его щетине, отросшей за бесконечное количество бессонных ночи, которые он потратил на обзоры. — Сколько? — он сказал это так, как обычно спрашивают цену у дешёвой проститутки, стоящей на пригородной трассе. — Разве это важно сейчас? — было больно даже думать об этом, он небрежно убрал мои пальцы со своего подбородка. — Я, кажется, спросил: «Сколько?» — Месяц, — что лучше горькая правда или сладкая ложь? Надо было ответить на это тогда, когда на очередной его вопрос о длительных съёмках, я переводила тему на Любарскую, и её вечные, скорее всего небеспочвенные, диферамбы, — месяца два... — Два месяца...Два месяца Катя ездила к своей маме и помогала переклеивать обои, два месяца Катя «жила» на киностудии. Моя девушка в тайне встречалась с девушкой, Сарик убил бы за такой сюжет, — слёзы дорожками скользили по щекам, осознание добивало, как голод бродячую собаку. — Я...мне, правда, нет... — слова отказывались не то, что строиться в предложения, а обретать хоть какой-то смысл.        В комнате повисла тишина. Захотелось вдруг его сильных и крепких объятий от которых я так отчаянно бежала в её мокрые поцелуи, быстрые хаотичные движения пальцами, словно мы два подростка, которых вот-вот должны найти родители. Рядом с ней, в минуты, когда её смех разливался по комнате с огромным видом на Москву, я забывала о нём, о его вечной заботе обо мне, будто мне пять лет. Я окуналась в мир, где мне 24, я могла пить дорогое вино и целоваться, в открытом оконном проёме, прижимаясь к дорогим тканям, а не к застиранным до дыр футболкам. — Может ты уже пойдёшь? Или сегодня я по графику? — его слова резали больно, как осколки маминой фарфоровой вазы, которую я случайно разбила в порыве любопытства. — Прости меня, — его губы сжались тонкой нитью, а взгляд устремился на кирпичную стену.        Как нельзя восстановить руины, разрушенного после долго и мучительного боя великого города, так нельзя и собрать воедино потерянное доверие близкого человека. Ты можешь бросаться к нему под ноги, говорить как сильно ты его любишь, но там куда однажды бросили атомную бомбу, никогда не взойдут цветы. Вам рано или поздно придётся разжать объятия, бросить ключи на тумбочку в коридоре и, забирая из шкафа-купэ куртку, повешанную по привычке, мельком брося взгляд в огромное зеркало возненавидеть то, что вы там увидете, громко хлопнуть входной дверью и уйти. Умирает ли так любовь?        Впрочем именно в этот момент запретный плод покажется ядом, убивающим медленно, но верно, захочется сорвать его и растоптать ногами, однако в конце концов останется лишь её гордая ухмылка, ваш растрёпанный и измученный вид, и его разбитое о суровую реальность сердце.