***
Охотник приходит, когда Гилберт почти засыпает снова, охотник приносит с собой запах крови — сильный, терпкий, — лекарств и чего-то еще, чего-то неопознаваемого, того, что делает охотника охотником. У него (или нее? Гилберт не может понять) тихий, растерянный голос без капли страха и незнакомый акцент (Гилберт почему-то чувствует дрожь, когда слышит его). Конечно, он знал, что сегодня ночь охоты. Как он мог не знать? Он чувствует это в своей крови, он чувствует это в своих костях — страх перед тварями, бродящими снаружи; что-то древнее — так пещерные люди, наверное, чувствовали волков, медведей, всех тех хищников из темноты. Раньше люди прятались у огня, а сейчас из половины домов разит ладаном, только он — не гарантия безопасности (огонь, впрочем, тоже). Охотник остается рядом еще ненадолго. Гилберт ему (наверное, все-таки ему?) благодарен — он не помнит, когда в последний раз слышал человеческий голос, когда вообще чувствовал человека рядом хотя бы вот так, за стеной.***
Потом охотник уходит. Потом приходит снова. Они говорят — вернее, говорит в основном Гилберт, сквозь кашель и боль, говорит, говорит, говорит, рассказывает про город, бормочет и хрипит, когда перехватывает горло; ему не страшно, хотя он слышал крики, вязкий ярнамский акцент, металлический звон и хруст костей, а потом — что-то далекое и невыносимо нечеловеческое, такое, что голова на секунду взорвалась болью. Он не боится охотника. Он же не зверь. Охотник за окном то ли хмыкает, то ли вздыхает, а потом к стеклу с той стороны мягко прижимается рука — черная кожаная перчатка, измазанная кровью (Гилберт видит след на окне ему все еще не страшно). Гилберт медленно поднимает руку и касается холодного стекла. Охотник хмыкает снова и шепчет: — Все будет хорошо. На секунду Гилберту становится холодно.***
Когда охотника нет, Гилберт смотрит в стену напротив и считает свой пульс. Его комнатка совсем маленькая — четыре коричневые стены, серый потолок, кровать и столик со свечой у изголовья, а еще его кресло. Гилберт не уверен, почему спит в нем, а не на кровати; может, потому что так будет проще защититься, если кто-то все-таки прорвется внутрь? Он не знает. Он просто так привык, вот и все. (голос охотника похож на голос его матери — такой же тихий, такой же женственно-высокий. Гилберт помнит, как его мать пела — когда-то давно, еще до того, как вернулся отец еще до того, как он ушел; она готовила и пела, мыла посуду и пела — может, не так хорошо, как женщины из церковного хора, но Гилберту нравилось. отцу тоже. иногда Гилберт хочет спеть одну из этих песен, но никак не получается вспомнить.) Вода отдает железом, когда Гилберт пытается попить, и в закатном свете похожа на кровь. Он не откидывает бутылку (хоть и очень хочет), он допивает до дна и ставит у своих ног — это обычное дело в Ярнаме, кажется, тут вообще нет нормальной воды. Кашель душит его. Он закрывает глаза и пытается дышать ровно, так же ровно, как бьется его сердце, но что-то почти мягко пережимает горло (как рука в кожаной перчатке), и в комнате невыносимо пахнет кровью. Он узнает о приближении охотника по крикам — сначала ярости, потом боли. Люди (те-кто-раньше-были-людьми) умирают так просто, что в это даже не сразу выходит поверить; совсем близко он слышит собачий лай, потом выстрел, потом влажный хруст и скулеж, а потом охотник подходит к окну и стучит в стекло. У него странное дыхание — словно он долго бежал или плакал, — и Гилберт до боли сжимает пальцы на подлокотниках. Гилберт отдает ему свой огнемет и не жалеет об этом. От ладоней теперь пахнет пеплом, железом и, совсем немного, жареным мясом — наверное, надо было обмотать их чем-то, прежде чем браться за эту проклятую штуковину, но что уж теперь поделать; он и так с трудом приподнялся с кресла, чтобы открыть окно и вытолкнуть огнемет наружу — добраться до кровати бы просто не получилось. Ему кажется, что в теле не осталось костей — только кровь (иначе почему здесь так пахнет?) и страх, глубокий, первобытный ужас. У него дрожат руки. Он знает, что бояться нечего, что звери не смогут пробраться внутрь, а охотник его не тронет, но... Но.***
Солнце садится как-то сразу — вот был закат, а вот уже сумерки. На полу и той стене, что напротив окна, пляшут тени (слишком изломанные, чтобы быть человеческими); Гилберт смотрит на них и пытается дышать. Боль колотится в груди обезумевшей канарейкой, и не нужно проверять пульс, чтобы знать — сердце заходится точно так же. Кажется, его кровь кипит. Кажется, в дверь скребутся. Кажется, стекло тонко звенит, когда по нему стучат когтями. (когда он поворачивается к окну, за ним никого нет) (он почти не помнит первые годы в Ярнаме — только что боль отступила, что было светло, что он не боялся задохнуться во сне; он делил комнату с кем-то еще — комнату, не постель, — и этот полузабытый человек был другом (или была? так сложно вспомнить), самым настоящим, каких было мало в его жизни. он помнит, что друг стал охотником. он помнит, что друг однажды вернулся среди ночи, пахнущий огнем и пеплом, и больно вдавил в ладонь маленький каменный квадрат со странными царапинами на нем. не потеряй, помнит он. пригодится, помнит он.) В этой панике, этой холодной дрожи он переживает следующие неизвестно-сколько-часов. Время тянется и тянется и тянется как смола как запах ладана как кровавая слюна между звериной пастью и рваной раной на боку мертвой лошади кажется, он слышит голоса, кажется, он говорит сам, только не понимает ни слова, только не уверен, что хочет понимать; звери ходят за стенами его дома, прикасаются влажными от крови пальцами, и ему так страшно, боги, ему так страшно на стене и полу танцуют тени, тянутся к нему черными узловатыми пальцами; он все-таки поджимает ноги к груди, вжимается в спинку кресла и смотрит смотрит смотрит надежно спрятанный под одеждой холодный каменный прямоугольник жжется не хуже огня***
окно вспыхивает алым как на рассвете вот только сейчас не рассвет алое как кровь из артерии стоит перед глазами привкус железа во рту грудь разрывает от боли он задыхается задыхается задыхается царапает подлокотники дерево под ногтями длинными и крепкими звериными ногтями он разрывает жилет и рубашку выворачивается из штанов сдергивает сапоги нечем дышать что-то в его голове что-то чужое в его голове он царапает пол бьется бьется бьется сбивает ногой бутылки вода пахнет кровью бежать бежать бежать бежатьбежатьбежатьбежать***
На закате Гилберт просыпается.