Кофе по утрам

У Теона рассечена бровь, кровоподтёк на скуле и содраны костяшки, но он всё равно улыбается – и тут же морщится, чувствуя боль в разбитых губах. Джон не говорит ни слова, только выдыхает тихо и резко, когда защёлкивает за его спиной наручники и сажает в машину. — Что такое лицо унылое, офицер? — криво ухмыляется Теон. Он сидит расслаблено, будто в гостях у друзей, и старается выглядеть уверенным и у-меня-всё-под-контролем парнем, но в глазах у него всё крошится и ломается, и уходит куда-то вглубь, погребённое беспокойным морем ненависти к миру и самому себе. В глазах у Теона отражается блеск фар встречных машин и тень прошлого, которое никогда не оставит. Джон молчит всю дорогу, и лишь возле камеры – за полупьяную драку Грейджоя закрывают на ночь – ловит Теона за запястье, почти привычно не обращая внимание на прокатившуюся по его телу дрожь. — Ты так хочешь сесть? — спрашивает Джон. Голос у него спокойный, совершенно невозмутимый, а в глазах – снега северных широт и грозовые облака. Теон не может смотреть на него прямо дольше трёх секунд, потому что знает, что настоящий вопрос звучит по-другому. "Ты так хочешь к нему?" К нему, за ним, с ним, для него, ради него – предлоги не важны. Теон должен сказать категорическое "нет", потому что только так и может быть правильно. Но он не может. Не может, потому что язык немеет, присыхает к нёбу и будто становится чужим. Он не может сказать "нет", так же, как не может сказать "да". Если бы он мог, если бы сказал – всем было бы проще. Намного проще. Но он не может, и вместо "нет" или "да" из горла вылетает только жалкое "я не знаю". Джон принимает этот ответ как и всё в своей жизни – спокойно и со смирением. Он не давит, не выпытывает, не трясёт Теона за плечи, хотя хочет – это видно по его поджатым губам и бешено бьющейся жилки на шее. Он просто прикрывает глаза и делает шаг назад, и Теон в первую секунду тянется за ним. Это почти ответ, почти решение. Но только – почти. Джон отпускает его руку и уходит. * Теон сидит в камере и бездумно трёт руки. Они все покрыты шрамами: где-то мелкими и похожими на царапины, где-то крупными. Теон давно не раздевался перед другими людьми, потому что всё его тело в шрамах – не каждый может спокойно это выдержать. Да и раздеваться желания не было: не теперь, когда хочется закутаться в тряпки до самой макушки, скрыть себя от мира – или мир от себя. "Джон видел, – будто бы издевательски напоминает сознание. — Джон знает". Конечно Джон видел и знает – это он его и нашёл. Забитого и зашуганного до полусмерти, не помнящего – не имеющего права помнить – своего имени. С покалеченным телом и поломанной душой. Теон даже уйти с полицейскими нормально не мог, всё оглядывался по сторонам, пытался убедить офицеров, что ничего не случилось, что он в порядке, что ему надо идти, нельзя задерживаться. Он вырывался и не давал к себе прикасаться, и только Джону удалось его увести. Джону – потому что его Теон узнал, ему он мог верить. С Рамси Теон не встретился даже на суде – его банально не отпустили из лечебницы, несмотря на все его заверения, что всё хорошо. Потому что ничего хорошего не было. Рамси посадили. Хоть Теон и отказался давать против него показания, нашлись те, кто смог это сделать. Да и улики, найденные в его доме, были далеко не в пользу Болтона. Он сел как серийный убийца – и Теон прорыдал всю ночь, когда узнал об этом. От страха ли, от боли или облегчения – неизвестно. Рамси сел, а Теона через полгода признали вполне полноценным и адекватным членом общества – и выписали из лечебницы со списком необходимых телефонов и рецептами на десяток таблеток. И направлением к психологу, которого Теон ненавидел. Он вообще ненавидел разговаривать о Рамси – что он мог сказать? Я сам виноват? Он меня обманул? Он пытал меня так долго, что я забыл своё имя и что вообще может быть по-другому? Он любил меня своей странной и страшной, болезненной и уродливой любовью? Я любил его в ответ? Теон не считал себя здоровым, но и возвращаться в больницу, где пичкают таблетками до тихого, но невменяемого состояния не хотел. А что делать – не знал. Вернуться в родительский дом было можно, но отец всем своим видом показывал, что видеть его не хочет. Попросить помощи было не у кого, единственный друг – Робб – даже слышать о нём не хотел, после того, как Теон его подставил и чуть не уничтожил его фирму, слив все разработки. Тогда Теон оправдывал себя тем, что мир бизнеса жесток. Теперь – что он просто неблагодарная сволочь, которая не ценила ничего из того, что имела. И всё, закономерно, потеряла. Тогда Теон и начал делать то, что умел лучше всего – нарываться. Он влезал в драки без разбора, многие сам же и начинал, нарушал общественный порядок и в общем и целом вёл себя как подросток-хулиган. Иногда – ломая пальцы или стирая в кровь руки – он даже был почти счастлив. Пока не встретил Джона Сноу ещё раз. Джон был младшим сводным братом Робба и всегда казался Теону угрюмым, меланхоличным и неинтересным. Он не поддерживал разговоры о девчонках, не курил с ними на заднем дворе и пил так редко, что и не пил вовсе. И всегда смотрел на Теона сложночитаемым взглядом, за которым тот всё же мог разглядеть что-то похожее на разочарование. Это злило и заставляло Грейджоя подкалывать Джона по любому мало-мальски значимому поводу. Последний раз они виделись, когда тот поступил в полицейскую академию и уехал из города на учёбу. А потом этот самый Джон Сноу чуть ли не на руках вытаскивал его из дома Рамси, держал за плечи, кутал в плед и успокаивал. Он же ехал с ним в больницу, не отпуская его руки. Теон был ему за это благодарен, но, не зная, как эту свою благодарность выразить, просто ничего не сказал. А начав планомерно опять разрушать свою жизнь, встретился с ним снова – на этот раз будучи нарушителем спокойствия местных жителей. Джон ему даже не сказал ничего, молча посадил в машину и отвёз почему-то домой, а не в участок. А в следующую встречу уже в камеру: Теон был пьян и улыбался разбитыми губами так широко, будто всё у него в жизни нормально. Потом они встретились ещё раз, и ещё, и ещё. Теон неизменно разбивал руки в кровь, получал по рёбрам, задыхался от боли в грудной клетке и улыбался всякий раз, когда Джон молча защёлкивал наручники на его запястьях. И всё ждал, когда же у Сноу закончится терпение, когда он встряхнёт его за плечи и наорёт, или ударит или хотя бы скажет, какое он ничтожество, так бездарно проёбывающее шанс на жизнь. Джон молчал, только иногда задавал вопросы по делу, закрывал его в камере и утром выпускал, отдавая ключи и кошелек вместе с кофе. А на все подколки по этому поводу не отвечал никак – поэтому Теон перестал зубоскалить всякий раз. Он молча брал кофе и выпивал его, стоя на крыльце полицейского участка. И думал, что это придаёт жизни хоть какую-то стабильность. * У Теона разбитые в кровь костяшки, синяк на скуле и, кажется, сломано ребро. Он улыбается Джону и протягивает руки, чтобы тот смог защёлкнуть наручники. Вместо этого Джон просто садит его в машину и везёт в больницу – Теон на секунду думает, что в ту самую, но нет, обычная круглосуточная клиника. Ребро не сломано, всего лишь трещина, а ссадины и синяки обработали. Теперь пора в камеру до утра – Теон уже почти уснул и проснулся в завтрашнем дне, получил свой кофе и даже почти наслаждается жизнью. Джон съезжает на обочину и заглушает мотор. Теон подбирается и думает, что он всё-таки добавил ту последнюю каплю к чаше терпения Сноу, которая переполнилась и сейчас сметёт всё на своём пути неукротимой волной. Джон молчит несколько минут, словно думая, с чего начать, так что Теон почти готов сказать какую-нибудь остроту, чтобы его подтолкнуть. — Могу устроить вам свидание, если хочешь, — говорит Джон, на долю секунды опережая рвущуюся с языка Грейджоя пошлую шутку. Теон замирает и давится собственными словами, а заодно и воздухом. Ведёт плечом – ночью холодно, а он в одной лёгкой футболке. Печка в машине не греет совсем. — Пока у тебя на счету только пьяные драки, — продолжает Джон. — Но ещё немного – и ты кого-нибудь убьёшь. И сядешь, но вот только к нему ты всё равно не попадёшь. Так что если хочешь – я устрою вам свидание. Теон представляет, как это будет. Длинная комната для свиданий, Рамси в тюремной робе с одной стороны стекла, Теон с другой. Телефонная трубка в руках и… Что они скажут друг другу? Что Теон ему скажет? Я дождусь? – Нет, не дождётся, у Болтона три пожизненных. У меня всё хорошо? – Нет, не всё, а Рамси чует ложь. Я люблю тебя? – … Нет. Нет, Теон не скажет это. Не сможет, потому что это не любовь, это грёбанная зависимость, стокгольмский синдром, привычка, въевшаяся под кожу. Рамси не любил его, он его ломал, прикрываясь красивыми словами, ломал так долго и умело, что Теон поверил в то, что это – любовь. Только так она и может выглядеть. — Он, конечно, может отказаться, — говорит Джон, сжимая руль до побелевших костяшек, — но что-то мне подсказывает, что этого не случится. Так что… — Нет, — перебивает его Теон и замирает. Нет. Нет-нет-нет. Он говорит это, выталкивает из себя силой. Говорит – и отпускает. Внутри словно что-то лопается и выметает все эмоции и чувства, оставляя спокойную звенящую тишину. Теон думает, что это похоже на свободу. — Тогда зачем? — спрашивает Джон и поворачивается к нему. Сквозь мелкую сетку отделяющую водителя от пассажира его лицо кажется разделённым на множество осколков. Теон смотрит так долго, что кажется, будто начинают болеть глаза – или они болят по-настоящему. — Мне нравится кофе по утрам, — невпопад отвечает он. Джон едва заметно дёргается, отстраняется и резко выдыхает. Потом отворачивается, заводит машину и везёт Грейджоя домой. Теон, провожая взглядом полицейскую машину, думает, что больше кофе не получит. От этого тишина и пустота внутри кажутся совсем ледяными. Теон обхватывает себя руками и на секунду думает, что стоило, наверное, согласиться. Нет – тут же прерывает он себя. Нет. Ломать себя дальше он не может. Не хочет. Рамси ему больше не нужен. * Утром Теон просыпается от стука в дверь. Он уснул только пару часов назад – тяжёлым и беспокойным сном, – поэтому заранее готовится сказать неожиданному визитёру всё, что о нём думает. Слова остаются невысказанными и разлетаются как бабочки, когда Джон протягивает ему кофе. — Давай лучше так, — предлагает Сноу с такой редкой улыбкой. — Намного безопаснее. Теон берёт протянутый стаканчик и думает, какой же у него бардак в квартире, и что неприлично приглашать гостей в такой свинарник. Он думает о том, что у него даже хлеба нет на завтрак, а все полуфабрикаты, которыми он питается, явно не подходят для угощения человека, радеющего за здоровый образ жизни. У Теона в голове сразу сотня мыслей. Но ни одна из них не звучит как-то отталкивающе. Теон почти счастлив. Но только – почти. Джон улыбается и чуть наклоняет голову, и Теон мысленно поправляет сам себя. Почти – пока ещё. И у него есть теперь время вычеркнуть из уравнения "пока ещё" и быть, наконец, счастливым.