Дорога Ворона

Дорога Ворона лежит Вдали от всех путей, По ней не ходит тот, кто жив Для мира и людей. Над ней не властна кривизна Поверхности земной Дорога Ворона ясна – На Север! По прямой! (С. Калугин «Дорога Ворона»)

Особняк, венчающий высокую скалу, которая падает в вечно неспокойное море отполированным основанием. Окна — всегда распахнутые навстречу свежему ветру, в любую погоду, днем и ночью. Комната, залитая теплым утренним светом, развороченная постель — на удивление твердая. Почему такая твердая? Утренняя Звезда лежит напротив, сияя изнеженной наготой, всегда рождавшей во мне неукротимое вожделение, которое могла излечить только горячая ночь, после которой засыпаешь на рассвете, чувствуя, что не можешь пошевелить ни одной конечностью. Она смотрит на меня глазами с мутной поволокой. На шее — следы пальцев, багрово-синие. Моих пальцев. По белоснежному шелку растекается алая лужа. Ее кровь не пахнет ничем. Я когда-то слышал, что такова змеиная кровь. Звезда протягивает руку, гладит меня по щеке — ее ладонь холодна, как сама смерть. Смерть, которую она приняла из моих рук. — Ворон, — произносит она не мое имя, не издав ни единого звука. Лишь губы, бескровные и полопавшиеся, шамкают, как рот выброшенной на берег рыбы. Она больше никогда не сможет ничего сказать. Никогда никого не предаст. Потому что давно мертва, и я — тому причина. Так почему же она снова здесь, в нашем доме над обрывом? ...Меня потрепали за щеку настойчивее, еще и еще. Пришло время просыпаться. Сквозь сонную пелену перед глазами я увидел лицо Душечки — она склонилась надо мной и взволнованно жестикулировала. Светлые волосы, коротко остриженные, создавали вокруг ее обеспокоенного личика светящийся ореол. «Я не могла тебя добудиться. Ты стонал во сне». — Все в порядке, — ответил я вслух, зная, что она легко прочтет это по губам. — Просто дрянной сон. «Других у меня уже давно не водится», — это я добавил уже про себя. Не стоило волновать ее лишний раз. Я уселся на немудреной лежанке — несколько вытертых шкур, брошенных прямо на растрескавшийся деревянный пол, и растер руками лицо. Из щелей в стенах лачуги, которая так удачно подвернулась нам на пути, свистел ветер. Кости уже привычно ныли. Холод, долгие дни в дороге и сон, где придется, не оставляли телу других вариантов. Впрочем, я уже, пожалуй что, привык. Хотя когда-то это доставляло неудобства. В дни, когда все началось. В дни, когда я умер. Конечно, формально я оставался в живых. Дышал, ел и пил, чувствовал жару и мороз, боль в натруженных ногах, но в душе был мертвее даже Взятых, когда они все еще смиренно лежали в своих могилах. Утренняя Звезда убила меня, а потом я убил ее. Но это не помогло. Смерть смертью не вылечишь. Как-то раз я сказал Костоправу, что его вдохновенное чтение Анналов Отряда заставило меня почувствовать себя снова живым. Частью чего-то важного, большого, имеющего смысл. Я не солгал, мне и впрямь на мгновение почудилось, что все эти люди вокруг — моя новая семья. Мне необходимо было куда-то бросить новый якорь, чтобы море не разбило меня в щепки о скалы, как брошенный командой корабль. Поначалу мне казалось, что месть поможет разгулявшемуся шторму, наконец, прекратиться. Я ошибался. Даже стрелы, выпущенные в Хромого, не справились. Мое нутро оставалось мертвым и холодным. Только Душечка снова заставила меня дышать и чувствовать, как сердце флегматично перегоняет кровь. Заставляет до сих пор. Я часто раздумывал о том, почему это случилось именно со мной. Глупо верить в сказки про предназначение, судьбу и рождение ради свершения великой цели, но для меня все выглядит именно так. Я ее спас от озверевшей толпы. Я помог ей поправиться. Я первым узнал о том, кто она есть на самом деле. Считать это благословением или проклятием? Я не знаю, правда. Мы бежим уже, кажется, целую вечность, все круче и круче забирая к северу. К счастью, таких, как мы, теперь на дорогах много. Многие спасаются от войны, а потому человек с ребенком, погоняющий своих отощавших коней по краю большака, ни у кого не вызывает вопросов. И если даже не посчастливится напороться на имперский разъезд, в дело вступает Душечка. Она умеет сделать так, чтобы солдатня в серой форме отправилась восвояси, напрочь забыв о том, что видела нас. Порой я чувствую себя бесполезным паразитом, а вовсе не ее защитником. Там, где я справлюсь, только имея за спиной полный колчан, она решит дело миром. С улыбкой и присущей только ей легкостью. Она сможет перевернуть этот мир вверх тормашками, если вдруг захочет, и именно поэтому мы бежим. Я знаю, что нас ищут. Ищет Госпожа. Ищут мятежники, все еще уповая на явление кометы. Ищет Отряд, который ненадолго стал нам с Душечкой домом. Домом, из которого пришлось делать ноги, пока никто не начал догадываться о том, что вскормил под собственным крылом смерть для своей обожаемой нанимательницы. Странности начались еще до того, как Отряд достиг Облачного Леса. Я стал видеть сны, которым по первости не придавал особого значения. Я видел белого коня и белое знамя, видел алую розу, вышитую на полотнище, видел смерть и кровь, видел Душечку, окруженную куполом странного спокойствия — комья огня, брошенные в ее сторону, рассыпались от прикосновения к куполу в пыль и труху. Видел, как комета многозначительно подмигивает мне, готовая навсегда закатиться за горизонт. Если бы все оставалось лишь сном, я списал бы эти видения на игрища утомленного разума, но потом случилось нечто действительно удивительное. Гоблин и Одноглазый тогда затеяли привычную свару у вечернего костра. Мне всегда казалось, что они это делают специально, чтобы развлечь измотанных братьев, подарив им несколько минут беззаботного хохота. Возможно, я был прав. Они-то никогда в этом не признаются, предпочитая, чтобы их считали заклятыми друзьями, готовыми при любом удобном случае вцепиться друг другу в глотки. Гоблин с гиканьем и хохотом выпустил в Одноглазого полчище разноцветных светлячков, каждый из которых был вооружен маленьким мечом и сидел на маленьком скакуне. Во главе импровизированного клина виднелась уродливая фигурка, ковылявшая наутек, — определить сходство с Одноглазым не представляло труда. Над волшебной армией реяли яркие стяги, на каждом из которых было написано цветистое оскорбление. Одноглазый фыркнул — в сравнении с некоторыми другими гоблиновыми фейерверками этот был, прямо скажем, детской забавой. Он просто выставил вперед руку, и строй, столкнувшись с невидимым щитом, распался на множество огненных брызг. Несколько огоньков улетели в нашу с Душечкой сторону. Мы сидели поодаль, почти скрытые от посторонних взглядов густым кустарником. Душечка хихикнула и протянула к светлячку свою маленькую ладошку. Едва заметное свечение окутало ее пальцы, и светлячки исчезли, едва коснувшись его. Я даже не успел ее одернуть, слова «Осторожно, обожжешься!» застряли в глотке. Заметив мой ошарашенный взгляд, Душечка лучезарно улыбнулась и спрятала ладони между коленей. К счастью, никто не заметил этого фокуса — все были слишком увлечены поединком отрядных колдунов и поеданием нехитрого ужина. Когда она спасла меня от убийцы, пробравшегося ночью в палатку, я уже почти не удивился. Я стал фанатично искать подтверждение — или опровержение — своей безумной теории. Я задавал осторожные вопросы и читал старые книги о предыдущем восстании, попадавшиеся мне на глаза. Ни у кого это не вызывало лишних подозрений — то, что солдат желает знать врага получше, казалось вполне закономерным. Я вспоминал легенды, которые слышал много лет назад, но не придавал им значения. И каждая новая толика сведений, попавшая в глубины моего воспаленного сознания, убеждала меня все больше и больше в том, что я понял все верно. И от этого знания мне впервые за последнее время стало по-настоящему страшно. Увы, впрямую нигде так и не было написано, что предыдущая Белая Роза умела подавлять колдовство. Но что-то подсказывало мне, что я догадался правильно. Душечка сбежала от меня в разгар битвы за Чары. Я покинул свой пост и бросился ее искать, даже не думая о том, получу я за это справедливое наказание или нет. Мне было уже все равно, если честно. Отряд к тому времени стал для меня чем-то иным, вовсе не семьей или братством. Чем-то, слишком обращенным ко злу. Слишком преданным тем, кто потом с легкостью предаст их самих. Еще в Форсберге я говорил Капитану, что работать на Взятых — слишком большой риск, и в стычках между собой они рано или поздно могут разменять Отряд, как монетку на рынке. Но у Капитана на это сотрудничество были свои причины. Мои доводы не возымели никакого действия. Я нашел Душечку в гуще схватки, и то, что я увидел, заставило желудок подобраться прямо к глотке. Вокруг нее свистели стрелы, сталь ломалась о сталь, раненые кричали, отдавая душу вечности, а она стояла, глядя в задымленное небо, и около нее царила тишина. Безвременье. Я мог поклясться, что любая шутка Взятых, реши они свершить таковую здесь и сейчас, растворилась бы, едва коснувшись звенящего воздуха над головой Душечки. К счастью, ступор охватил меня лишь на какое-то короткое мгновение, а потом я схватил ее в охапку и потащил прочь, на мгновение оглохнув от той тишины, которая сконцентрировалась вокруг ее маленького худого тельца. Пока никто не увидел. Пока никто не догадался. А потом мы сбежали. Я сказал Капитану, что ухожу. Из всего Отряда я верил только ему, но даже ему не смог рассказать все до конца. Он не был против, как ни странно. Я видел в его усталых глазах смятение и вину — он понимал, с кем связался, но не мог разорвать договор. В отличие от многих других, Костоправа, например. Тот, похоже, искренне поверил, что Госпожа, кто бы не плясал теперь у ее прелестных ножек, — это то, что нужно. Меня от этого тошнило. И Костоправ был тем, кого я меньше всего желал увидеть на проселочной дороге, ведущей от Чар к Морю. Пора было уже понять, как дьявольски хреново я разбираюсь в людях. Нам пригодились и кони, которых они с Молчуном привели, и деньги — часть награбленного в Розах. Гордость гордостью, но без этой помощи нам пришлось бы гораздо труднее. С тех пор почти каждый день мы идем, стараясь нигде не задерживаться дольше, чем на несколько суток. В ином случае Душечка начнет заводить друзей — она это делает тоже с легкостью. А кому, как не мне, знать, что именно друзья предают больнее всего. Не все, к счастью. Я надеюсь, что для Душечки я являюсь именно таким другом. Я улыбнулся ей. Как мог. Вроде она никогда не пугалась моей улыбки. «Ты поела?» — показал я. «Да, — она чуть недовольно поморщила носик. — Почему люди должны все время есть? Почему никто не придумает, как сделать так, чтобы не нужно было есть и искать еду? Никакой чародей?» Я пожал плечами. Никогда не задавался подобным вопросом. «Тогда в мире бы не осталось голодных, — показала Душечка. — Наверное, просто кому-то нужно, чтобы голодные все-таки были?» Я молча ее обнял. Нельзя в настолько юном возрасте так много понимать. Конечно, вся дрянь, происходящая в мире, кому-то да на руку. Даже то, что люди до сих пор не научились обходиться без еды. Душечка вывернулась из моих объятий, залезла почти с головой в мой дорожный мешок и достала оттуда остатки вяленой рыбы и подсохший хлеб. «Это тебе». Я благодарно кивнул и принялся за еду. По моим расчетам, к концу дня мы должны были добраться до небольшой деревушки, где можно будет докупить провизии, так что не было смысла попусту экономить — голодное брюхо в дороге не лучший спутник. Впрочем, осторожность никогда не оказывалась лишней, поэтому несколько полосок рыбы я все-таки оставил и вернул в сверток на дне мешка. Мы готовы были идти дальше. Избушка, в которой мы заночевали, осталась последней более-менее целой среди развалин небольшого хуторка у границы леса. У нее остались на месте крыша и стены, в углу даже нашлось несколько шкур — поистине королевские условия, не каждый день получается заночевать в относительных тепле и тишине. Я почти с сожалением закрыл за собой скрипучую дверь. Увы, осесть где-нибудь, растить брюкву и ждать старости мне вряд ли доведется. Наши кони тоже успели передохнуть. Жаль, что пришлось запрячь отменных скакунов в старенький фургон, они не рождались для подобной унылой работы. Но нам порой приходилось двигаться день и ночь, и Душечке нужно было спать. В особенно неудачные дни фургон плоховато, но спасал нас от снега и холода, а в его двойном днище я хранил свой главный секрет. Козырь, который я достану, только если дела окончательно покатятся под откос. Я был уверен, что кое-кто успел прознать, что я забрал эти бумаги из тайника. И, возможно, именно поэтому Отряд будет искать нас с особым тщанием. Душечка взобралась на козлы рядом со мной и наградила меня улыбкой. На душе у меня немного посветлело. Я щелкнул поводьями, и кони потащили наш фургончик дальше, по разбитой лесной дороге, прорезанной глубокой колеей. — Кто тут вообще ездит? — пробормотал я. Душечка посмотрела на меня с недоумением. Я отмахнулся — дескать, ничего важного. Вскоре разграбленный хутор, приютивший нас минувшей ночью, остался позади. По обеим сторонам дорогу обступал густой лес. Остановив повозку, я достал замызганную карту, которую сумел добыть в одном из городков, через которые лежал наш путь, и сверился с ней. Если картограф не был мертвецки пьян, вымеряя масштаб, то до границ деревни нам оставалось несколько часов неспешным шагом. Душечка тоже наклонилась над картой и что-то с интересом рассматривала, то и дело морща нос. «А что вот здесь?» — показала она и ткнула пальцем в левый край карты. «Море, — ответил я. — А за морем — какие-то острова или даже целый материк. Никто толком не знает, что именно». «А откуда ты знаешь?» Я усмехнулся. «И я не знаю точно. Слышал. И читал кое-что». «А если построить мост, туда можно будет попасть?» Я покачал головой. «Это очень далеко. Никто не сможет построить такой длинный мост». «Даже Взятые?» Я вздрогнул. Одно упоминание Взятых – и у меня по хребту разбежались нехорошие мурашки. «Даже они». Поминать Взятых — не к добру. Не прошло и получаса, как небо скрылось за сизой тяжестью туч, а поднявшийся ветер не оставлял сомнений — сейчас разверзнется. Тучи двигались настолько быстро, что я не удивился бы, если бы в голове их неумолимой колонны летела сама Зовущая Бурю, злобно хохоча. «Полезай в фургон», — показал я Душечке. Она недовольно хмыкнула — зрелище надвигающейся бури завораживало ее. Тем не менее она послушно залезла внутрь, а я пустил коней побыстрее. Возможно, фронт был не слишком широким, и мы бы успели проехать через него, если бы поторопились. Стена дождя, накрывшая нас через минуту, порушила все мои планы. Дорога раскисала настолько быстро, что я понял только одно — если пущу фургон по этой глиняной каше, мы вскоре неминуемо завязнем намертво. Нужно было где-то переждать непогоду. Я осторожно направил коней за обочину. По капюшону моего плаща текла вода, крупные капли громко барабанили по крыше навеса, будто пытаясь пробить ее насквозь. Душечка высунулась наружу, глаза ее смотрели испуганно. «Там течет», — показала она, и я выругался. Конечно, на выручку из Роз я мог купить золоченую карету, но она привлекла бы слишком много внимания. А старые крестьянские фургоны имеют склонность неожиданно давать течь. Я спрыгнул с козел, привязал лошадей к стволу дерева и, хлюпая сапогами по размокшей грязи, обошел фургон сзади и влез внутрь. Действительно, натянутая сверху промасленная ткань прохудилась на углах, и через разреженные волокна щедро сочилась вода. — Да, долго мы здесь не просидим, — проворчал я. Душечка поймала мой мрачный взгляд и закуталась в пока еще сухие тряпки. Я выбрался наружу. Черный полог, закрывший небо, не предвещал ничего хорошего. Я вспомнил, что случайные сотрапезники в оставленном позади городе что-то говорили о наступлении сезона затяжных ливней, который вскоре сменится резким похолоданием, знаменующим приход зимы — еще одной зимы в пути. Я поежился. Серое полотно дождя отрезало нас от дороги. Я понимал, что вскоре в фургоне не останется ничего сухого, а коней, мокрых и замерзших, было откровенно жаль. Возможно, внутри леса получится хотя бы частично скрыться от непрерывной воды с небес. Я вытащил скатку с палаткой, вещевой мешок и указал Душечке на выход. Она поежилась, но послушалась. Коней я тоже повел с собой, с досадой взглянув на фургон, который пришлось оставить у обочины. К счастью, на первый взгляд, там не было ничего ценного — а то, что я считал ценным, было надежно упрятано. Уводить же фургон целиком по раскисшей дороге никто бы не решился. Узкая тропинка уводила нас в чащу, и с каждым пройденным десятком шагов капель сверху становилось все меньше. Заскорузлые ветви сплетались высоко над головой в подобие плотной крыши, между ветвей еще оставались торчать желтые и бурые листья, которые уже оторвались от черешков, но застряли среди переплетений. Лес был стар, лес казался усталым. В нем не было ровным счетом ничего пугающего или настораживающего. Все пугающее и настораживающее осталось на востоке вместе с Госпожой и ее прихвостнями. И я надеялся, что больше никогда туда не попаду. Мы нашли небольшую площадку, усыпанную мелкими ветками, пригодную для того, чтобы поставить палатку. Лес был тих, не волновались даже кони. Привязывая их к выпирающему из-под земли толстому корневищу, я чувствовал себя почти виноватым. Трава здесь была желтой и сухой. Впрочем, и нам с Душечкой придется затянуть пояса, пока не распогодится. Я все-таки рассчитывал заночевать в деревне. Вдруг один из коней нервно запрядал ушами, через мгновение к нему присоединился и второй. Я насторожился. Где-то среди деревьев хрустнула ветка. Я схватился за нож. — Ш-ш-ш, — сказал кто-то у меня за спиной, и я почувствовал, как в затылок упирается что-то острое. Душечка смотрела на меня широко раскрытыми глазами. — Не делайте резких движений. Я не желаю вам ничего дурного. — Придется поверить вам на слово, — прорычал я, до скрипа сжимая рукоять ножа. — Придется, — ответили мне. — Моя стрела уже нюхает ваш затылок. Но я готов опустить лук, если вы пообещаете не делать ничего, о чем потом пожалеете. Я усмехнулся. Пожалею… С тех пор, как Отряд гостил у меня в Опале, я не жалел почти ни о чем. И не собирался делать исключений для какого-то лесного разбойника. Но тут мой собеседник действительно опустил лук. Холодное предощущение смерти покинуло мой затылок. Душечка вздохнула и сделала пару шагов вперед. Я протянул к ней руку и быстро подтащил к себе. Стрелок вышел на свет. На вид ему было немало лет, но глаза под белыми бровями смотрели по-молодому остро. Одежда его состояла из множества кусков ткани, замысловато обернутых вокруг тела и закрепленных ремнями из сыромятной кожи. Лук в его руках мне и понравился, и нет. Это было отменное оружие. Отменно пригодное для убийства. — Вы не отсюда, — сказал он. — Говор южный. Дочь? — Нет. — Я не видел смысла скрывать правду. — Отбил у подонков в разграбленной деревне. Человек хмыкнул. — В одиночку? — Почти. — Я тебе верю. Лес подтверждает, — человек обвел рукой вокруг себя. — Лес? — переспросил я. — Я живу здесь почти всю жизнь, — пожал плечами человек. — Я научился читать его знаки. Как ты научился читать ее, — он кивнул в сторону Душечки. — Ладно. Идите за мной. Ливень закончится до утра, но здесь вам оставаться нельзя. — Мне нечем тебе заплатить, — солгал я. Человек пожал плечами, повернулся и жестом пригласил нас следовать за ним. Я держал кинжал поближе, пока мы шли по лесной тропинке, следуя за неожиданным провожатым. Усердно пытался запомнить, куда мы идем, но потом расслабился — тропа была одной-единственной и никуда не сворачивала. Похоже, по этой чащобе не принято было прогуливаться. — Как тебя зовут? — спросил я. Человек обернулся. — Я давно забыл свое имя. Люди снаружи зовут меня Сычом. Сам понимаешь, почему, или объяснить? — Нет, — понимающе ответил я. — Не нужно. Мне, если честно, было попросту плевать. Когда вокруг нас начал сгущаться странный туман, я забеспокоился. Сыч будто бы почуял мое недовольство и поспешил ответить на незаданный вопрос: — Не нужно бояться. Вам ничего не угрожает. Я навидался такого дерьма в Облачном Лесу. Мне стало не по себе. — Я сказал, ничего, — повторил Сыч, будто прочитав мои мысли. — Мы уже близко. Перебирая ногами по пояс в тумане, мы, наконец, вышли к вросшему в невысокий холм домишке. Деревья вокруг него расступались кольцом, а потому стена дождя, о которой мы уже почти успели забыть, накрыла нас в тот же момент, как мы вышли из-под спасительного покрова ветвей. — Привяжи коней под навесом, — кивнул в сторону Сыч, накидывая капюшон. — Я пока провожу девочку в дом. Не бойся. Пока ты не достанешь нож, никто вас не тронет. «Никто». Тут что, есть кто-то кроме него? — Многие, — кивнул Сыч, и меня передернуло. — Лучше бы тебе с ними не знакомиться. — Прекрати копаться у меня в голове! — вскипел я. — Это не я, это лес, — невозмутимо пожал плечами Сыч и, открыв дверь в свое жилище, позволил Душечке шмыгнуть внутрь. Я вошел за ними, разобравшись с лошадьми. Они снова выглядели совершенно спокойными. — Я живу в этом лесу почти всю жизнь, странник, — сказал Сыч, когда мы с Душечкой уселись на низкую скамью около уютно гудящей печи и протянули к теплу промокшие ноги. — Он рассказал о тебе столько, что я даже не буду спрашивать твоего имени. Или ее, — он посмотрел на Душечку с доброй полуулыбкой. — Я не буду спрашивать, куда вы бежите. Но если хочешь узнать, куда вам лучше бежать, — я могу поделиться. — За плату? — мрачно спросил я. Душечка, блаженно закатив глаза, пила горячий травяной отвар из глиняной кружки. Казалось, странный разговор между мной и хозяином леса ее нисколько не занимал. Свет в комнате, порождаемый несколькими оплывшими свечами, становился все отчетливее — за окном медленно, но верно сгущалась ночь. — Мне ничего от тебя не нужно, — махнул рукой Сыч и подвинул мне похожую кружку и корзину с какими-то кореньями и ягодами. — Ты пришел в лес, чтобы попросить помощи. Лес разрешил мне вам помочь. — Я ни у кого ничего не просил, — процедил я. Горячий отвар приятно провалился в желудок, тут же напомнивший о себе голодным нытьем. Странные корни же оказались на удивление вкусными. — Слова не важны, важно намерение, — ответил Сыч. — Например, твое намерение помочь девочке гораздо важнее очень многих вещей, случившихся в твоей жизни. Даже тех, что еще не случились. Душечка сонно подползла ко мне поближе, положила голову на колени и моментально уснула. Я готов был последовать ее примеру, но странный хозяин, изображавший из себя едва ли не второго Властелина, не вызывал у меня доверия. Никогда не любил подобных выкрутасов. — Брось, — отмахнулся Сыч. — Мне нет дела ни до имперцев, ни до повстанцев. Ни до тебя с твоим ножом. В этом мире слишком много того, что не объять обычным умом. Жаль, что вы об этом забываете, стоит поманить вас иллюзией власти. — Скажите это Госпоже, — фыркнул я. — Она это и так знает, — улыбнулся он. Мне страшно захотелось вычистить из-под ногтей все, что туда забилось. Но на моих коленях сладко спала Душечка. Ублюдку с фокусами повезло. — Ты не сможешь ее спрятать, — сказал Сыч. — Белые Розы лучше всего растут на могилах врагов. Им нужна кровь, чтобы укрепить корни. — Время еще не пришло, — тихо ответил я. Тихо, чтобы Душечка не проснулась. — Знаю, — кивнул он. — Когда доберешься до Котлов, сверни налево. Через несколько дней пути увидишь отроги Воландерских гор. Перевал лучше пройти до того, как внизу ляжет снег. Вверху тогда станет невозможно проехать. — А что за горами? — Арча, — ответил Сыч. — Город, где мертвые ждут переправы. Там ты сможешь затеряться. Но ненадолго. — Арча… — я стал смутно припоминать что-то из давным-давно прочитанного. — Там есть порт. И суда уходят на запад. — Не получится, — усмехнулся Сыч. — Но ты ведь все равно попробуешь, верно? Я не успел ему возразить. Наверное, этого он и добивался? Я не понял, как уснул. Возможно, это был отвар, возможно — какая-то волшба. Наутро, когда мы с Душечкой проснулись, наш хозяин все так же сидел на своем стуле, укрытом звериной шкурой, будто не шелохнулся всю ночь. — Буря прошла, — сообщил он. — Вам пора. Душечка нехотя села на скамье и протерла глаза. Весь ее вид кричал о том, что она хочет поспать еще пару часов. Я понимал ее. Ночь, проведенная в тепле, и меня заставила размякнуть. Сыч вывел нас к давешней полянке, дал с собой полотняный мешок, полный какой-то снеди. Потрепал Душечку по голове, и она разве что не замурлыкала, как довольная кошка. Стоит ли говорить, что мне это не понравилось? Потом он снял с плеча свой лук, сбросил колчан и протянул мне. — Тебе пригодится, — сказал он с прежней всезнающей ухмылкой. Я попробовал натяжение. Это было и впрямь превосходное оружие. Кое-где за него дали бы целую жменю золотом. — А теперь делай, что хотел, и идите. Новая буря начнется уже к вечеру. Вам нужно успеть добраться до Котлов, — сказал он. Я криво усмехнулся и взял стрелу из колчана. Душечка посмотрела на меня глазами, полными ужаса. — Так надо, — бросил я, решительно наложил стрелу, прицелился и отпустил тетиву. Я не услышал свиста от выстрела. Все было будто бы не взаправду. Он упал беззвучно, будто ничего не весил. Душечка так же беззвучно кричала, закрыв руками лицо. Мне пришлось силой схватить ее на руки и понести. Кони шли за мной, как привязанные, будто им кто-то приказал так сделать. Кровь стучала у меня в затылке, будто я долго бежал без остановки. Но я не сожалел ни о чем. Когда мы покинули лес, я вздохнул спокойно. Фургон наш стоял у обочины, совершенно никому не нужный. И мое сокровище тоже было на месте, в тайнике под днищем — я проверил. Душечка не разговаривала со мной несколько дней. Потом скупо показала: «Он был хорошим». «Да, — кивнул я. — Но он узнал нас». «Он никому бы не сказал». «На каждую силу найдется другая, — пояснил я. — Еще мощнее. Его просто еще не пытали Взятые». Через несколько дней, ночуя в очередном селении, я услыхал, что кусок леса около Котлов внезапно запылал и выгорел почти без остатка, чудом не перебросив огонь на деревню. Местные жители не слишком-то сокрушались — в этот лес давно никто не решался просто так заходить. Об охотнике по кличке Сыч никто даже и не вспомнил. Я правил коней к северу и надеялся, что в Арче нас никто не ждет. Несколько раз мне казалось, что я вижу его лицо в толпе. В памяти всплывали обрывки давно прочитанного — будто бы некоторые колдуны на Севере не могли просто уйти из мира, пока кто-нибудь не освободит их дух от тела. Возможно, судьба, о которой говорил Сыч, сведя нас той дождливой ночью, помогала не только нам с Душечкой, но и ему тоже? Возможно, он ждал того, чья рука не дрогнет, отпуская его душу на свободу? В конце концов, я решил больше об этом не думать. Тени мало-помалу начинали сгущаться.