Мама, знакомься

Виктор Никифоров, звезда российского спорта, четырехкратный чемпион мира в мужском фигурном катании, а также негласный секс-символ этого столетия, покачивался с пятки на носок, стоя у края пропасти. Пропасть носила название «Кризис среднего возраста» и была похожа на венерину-мухоловку, в которую залетела беспечная, жизнерадостная мушка по имени Витя. Золотые медали на шее казались гирями, привязанными к ногам и тянущими на самое дно. Мысли Виктора были пропитаны жалостью к себе настолько, что ему хотелось блевануть. В стареньких наушниках слышны были завывания Лепса, заглушающие радостный лай Маккачина, который носился вокруг застывшего Виктора и то и дело нырял в кучи собранных недавно листьев. Промозглый, сырой питерский ветер швырял пожухлую листву прямо ему в лицо и трепал волосы некрасивого мышиного оттенка, путая их так, что, наверное, он был похож на чучело. Мужчина вздохнул и набросил на голову капюшон толстовки, немного линялой и с отпечатками лап Маккачина прямо посередине груди, но очень уютной и теплой. Видели бы сейчас его фанаты и папарацци, за глаза и в лицо именующие «секс-символом», ха-ха… Порывшись в карманах джинс, Никифоров вытащил смятую пачку «Мальборо», в которой оказалось лишь несколько сигарет и, к счастью, зажигалка. Безрезультатно чиркнув пару раз, он сгорбился над нею, как смог прикрыв руками неохотный огонек, чуть что гаснувший под порывами ветра. Затянувшись, он выдохнул дым колечком, а затем еще раз. В его возрасте, на закате карьеры, ни к чему было уже вести здоровый образ жизни, к которому он привык еще в детстве. Фигурное катание было его смыслом столько лет, и сейчас, когда весь смысл словно утекал сквозь пальцы, он был до странного опустошен и ни в чем себе не отказывал, пытаясь выгнать из себя неприятную пустоту — вкусной едой, алкоголем, сексом или, как сейчас, сигаретным дымом. Лепс сменился каким-то ненавязчивым битом, который Виктор не стал дослушивать, а просто свернул наушники и положил в карман толстовки, к телефону. Подозвав Макку, фигурист прицепил к ошейнику поводок и побрел в направлении дома, рассчитывая погулять еще около часа, ну, или пока не замерзнет. Двадцать два года. Вот сколько он катается. Не просто большую часть, а практически всю жизнь лед был его домом. А теперь Виктор — птенец, выпорхнувший из гнезда, и понятия не имеющий, что же делать дальше. Он закрыл глаза, воскрешая в памяти смутные ощущения материнских ладоней, крепко держащих его за руки, когда он впервые ступил на лед во время массовых катаний. И пропал, конечно же. Все завертелось: тренироваться он начал еще раньше, чем пошел в школу, с раннего утра он видел только каток, а вечером — уставшую мать, которая, как она говорила, любила его, но на деле он ощущал лишь безразличие к его внутреннему миру и достижениям. Впрочем, сейчас его это ничуть не удивляло — трудоголизм он унаследовал от нее, это точно. В школе друзей у него особо не было, потому что после занятий он бежал в ледовый дворец и возвращался затемно, тут же падая в кровать. Сейчас он не мог вспомнить ни одного одноклассника, с кем бы он хоть раз за все годы обучения ходил в кино или просто погулять. Только после выпуска он понял, как это его тяготило — выйдя во взрослую жизнь твердым среднячком, Виктор наконец посвятил всего себя катанию, не просиживая больше по восемь часов в день за партой и оставив синий аттестат пылиться на полке, рядом с медалями. Наверное, только из-за их наличия мама так и не смогла уговорить сына пойти в университет, как все нормальные люди, и он, окрыленный, продолжил сиять на верхних ступенях пьедесталов. Вспышки фотокамер, отражаясь в его больших голубых глазах, казались ему звездами, до которых он играючи доставал рукой. Спустя восемь лет вспышки его лишь раздражали, а глаза — посеревшие, словно выцветшие — быстро уставали от линз, которые приходилось носить постоянно. Людям нравились его глаза. Яркие, широко глядящие на этот мир с восхищением, того чистого голубого оттенка, какое приобретает небо в погожий день. Виктор не мог расстаться с этим образом, не хотел, поэтому, когда зрение стало терять свою остроту, а радужка — тот небесный цвет, он просто-напросто купил оттеночные линзы. Виктор Никифоров от и до был фальшивкой. Казалось, весь он состоял из счастливых улыбок на камеру, вдохновляющих, победных программ, постоянного флирта и лучистых синих глаз, но в реальности его ждали лишь сигареты в карманах, в кровь натертые коньками ступни, одинокая постель дома и неказистые очки с диоптриями на минус два. Он знал, конечно, он знал, каким видят его люди — прекрасным, идеальным, сиятельным. Золотым медалистом, ледяным королем. Но ничто из этого не приносило удовлетворения, только сильнее давило на плечи, заставляя Виктора поддерживать придуманный кем-то образ. Даже если приходилось раньше вставать и делать укладку и замазывать синяки под глазами. Даже если приходилось отказываться от жареных пельменей и хрустеть вечером салатом, а в пять утра идти на пробежку. Даже если приходилось проводить на катке по шестнадцать часов в сутки. Все ради победы. Виктор продал свою душу льду, и тело все эти годы было не так важно, оно было сильно, выносливо, грациозно. Но сейчас, с течением времени, он сдавал. Не хотелось побед, а хотелось пельменей. И спать хотелось до полудня, а не спешить на тренировку. Витя вздохнул. Как же он был жалок. Иногда он думал: а пошло оно все. Пойду прямо так, растрепанный и в очках этих кривых. Или вообще не пойду, а закажу пиццу и буду в постели есть. А потом вставал, волосы выпрямлял, давился овсянкой на завтрак, Маккачина брал на поводок и шел бегать. Пропитываясь при этом насквозь мерзким дождичком, который моросил всю ночь, и тухлым отвращением к самому себе. На лице — улыбка сердечком, а в душе потемки. Мимо них проехала машина, и Виктора обдало водяной пылью из лужи, заставив сморщить нос и притянуть рвущегося вдогонку пса к себе. — Тише, Маккачин, тише, — ласково произнес Никифоров и потянулся потрепать пса по голове. Краем глаза он заметил мимо проходящего человека и машинально повернул голову, кидая взгляд на чужое лицо. Красивый. Молодой парень прошел мимо, и Виктор грустно усмехнулся, глубже зарываясь носом в теплый шарф, обмотанный вокруг шеи. Последние отношения фигуриста были как раз с мужчиной. Ничего сверхдраматичного: обычные свидания, наполненные слащавой романтикой, и встречи в отелях, когда томное «твой акцент очарователен, Витья» заставляет все его тело дрожать, и уютные прогулки со сцепленными ладонями по вечерам, которыми он так пренебрегал в молодости, а сейчас никак не мог насытиться ощущениями. Для своих двадцати шести Виктор бывал в отношениях не слишком часто, каким бы ловеласом его не считали СМИ, и потому любой подобный момент для него был подобен крохотному чуду, которое греет сердце даже спустя годы. Подумать только, Алекс даже не увлекался фигурным катанием, и все же поддерживал его на последних соревнованиях, держал трепетно за руку, слушая музыку в одних на двоих наушниках, разминал сильными движениями плечи после тяжелых тренировок… Они встречались два месяца и неделю, и никто даже не догадывался об этом. Понимание этого факта давило на плечи виной, и, хоть Виктор никогда не скрывал свою ориентацию, он вдруг пожалел, что так и не сделал ни единой совместной фотографии с Сашей для инстаграма. Опасался, что может узнать мама… смешно. Для своих двадцати шести Виктор слишком уж переживал, что может подумать его мать. «Мама, знакомься, это Катя» — «Ох, какая чудесная девушка, Витя. Как тебе повезло!». У Кати нежная улыбка и белоснежные, мягкие руки. Катя в гневе называет Виктора «пидорасом» и хлопает за собой дверью. «Мама, это Энджела, мы встречаемся» — «Ах, Витенька, это просто чудесно». Энджела свое имя не оправдывает и похожа, скорее, на маленького чертенка — темненькая, смешливая, горячая. Энджела плачет крокодильими слезами, прикрывается чужой рубашкой, и дверь за собой закрывает уже Виктор. «Мама, это Оливия…» — «Ну не стойте же в дверях, проходите…». Оливию он больше обнимает, чем целует, и однажды слышит «Давай останемся друзьями», чему даже не удивляется. Но никогда «Мама, это Игорь» или «Мама, это Алекс». Даже если Игорь носит его на руках и заставляет смеяться, а от Саши у него по спине бегут мурашки. Не то чтобы отношения с мужчинами давались ему легче или не били расставанием по сердцу, как ножом. Просто… Виктор прикрыл глаза, пытаясь разобраться в том, что именно он чувствовал. Почему-то отношения с людьми, которых он не представил матери, казались ему ненастоящими. Словно сон, протяни руку — и он исчезнет. Витя чувствовал себя паршиво, думая так, но это было правдой, и он мог признаться в этом хотя бы самому себе. Живя в России, он привык прятать ото всех свои настоящие чувства, и, наверное, всегда был слишком мягкотелым, чтобы идти наперекор обществу. Виктор Никифоров — самый настоящий трус и лицемер, играющий с сердцами людей так, как ему было угодно, лишь бы не выставлять свое на обозрение. И только на льду он мог быть искренен с самим собой и другими. «Я не гей, мам, что ты» — Витя всегда улыбается матери легко, с чувствами за каждым движением мускулов, а в душе у него искрит и ломается. И даже не лжет — бисексуальность ведь совсем другая ориентация. Может, если бы он рискнул, если бы был смелее, он сказал бы ей правду. Может, она даже поняла бы его. Может быть. А может и нет. Виктор был слаб и рисковать в личной жизни не любил. На льду — сколько угодно, но не тогда, когда на кону стоят его чувства. Он продолжал улыбаться и лгать в лицо, как ни в чем не бывало. А потом выходить на лед и беззвучно кричать, не словами — жестами и движениями выражая то, что не в силах был сказать вслух. Не его проблемы, что все, кто смотрят на него, видят лишь красивый танец, а не крик души. (Возможно, ему самую чуточку хотелось найти того, кто понимать будет каждое слово. На его горе, все вокруг были одинаковыми, разливаясь соловьями о том, как его катание «прекрасно», «изумительно», «вдохновляюще». Виктор растягивал губы в ничего не значащей улыбке и говорил пустые слова благодарности). До нового сезона было подать рукой, а Виктор чувствовал под ногами крошащийся край обрыва, кусочек за кусочком опадающий в пропасть. И, впервые за много лет, он даже не пытался что-либо с этим сделать.