Нарушение этики

Здравствуйте, я Айрис Уэст. Журналистка, сделавшая карьеру от заштатного Пикчер Ньюс до столичного Дэйли плэнет. Вы должны знать меня по громким статьям о суперзлодеях – биография Дэсстроука, история Аполло и Миднайтера, регулярные эксклюзивы от Капитана Холода. И да, я с ним сплю, смиритесь уже. Долг журналиста призывает запечатлевать историю, которую творят другие. Происходящую на моих глазах, ведь я всегда так стремлюсь быть в гуще событий. Как будто меня не касающуюся, я всегда позволяла ей происходить. Больше так не будет. Писать о преступлениях бывает сложно, о войне – безумно тяжело. Однако возможно, если сообщать деталь за деталью максимально безлично. Как описать акт любви, увиденный со стороны, и от этого словно пережитый? О беспристрастности уже не может быть и речи. Каждый раз закрывая глаза, я снова вижу этих двоих перед собой. Такая обсессия даже пугает. Побуждает написать, и этим выразить случившееся. Первый и второй Робин. Не говорите, что их больше нет, пропали без вести, ушли, умерли. Они ближе, чем вы думаете. И я все еще нахожу их черты в тех, кем они стали. Как и то немногое, что они пронесли сквозь время. Немногое, но самое важное… Я не имею права рассказывать, но время их потрепало, родных нам с детства Робинов. Я должна бы промолчать, как жизнь была немилосердна в своих худших проявлениях. Побывав в аду, нельзя остаться прежним, и ад у каждого был одиночный. Многолетний срок, кошмар, они проснулись только снова встретившись. Сталкиваясь при не лучших обстоятельствах, бывает трудно преодолеть враждебность, привычку к агрессии. Трудно поверить в хорошее, в саму его возможность. Столкнувшись впервые за годы, Робины разошлись в вихре осколков. Мне посчастливилось видеть тот взрыв своими глазами. Бой, драматический как сцена из Шекспира. Автоматическое насилие, свинец заместо слов и кровь взамен эмоций. Старые раны и застарелое упрямство. Тогда я еще смотрела на все с любопытством. С возбуждением стремилась зафиксировать на запись. Испытывала восторг от шанса снять жизнь такой, какой ее почти никто не видит. В итоге получала удовольствие, глядя на жестокость. Раскрою страшный репортерский секрет – мы любим ваш кошмар. С восхищением запечатлеем его, хотите вы или нет, и, стоя над трупами, поблагодарим за материал. Отчасти поэтому я выбираю суперзлодеев темой для статей, ведь они для репортера как редкие бриллианты. Я не сразу научилась видеть в них живых людей. Но позвольте, какое отношение к злодеям имеют Робины, спросите вы? Юноши взрослеют. Взросление в окружении преступлений, пусть даже и на «правильной стороне силы», накладывает отпечаток. Согласятся со мной или нет, я виню Бэтмена. Негодная ролевая модель. Ночь, смерти, одиночество – типичная судьба героя. Подростков на нее подписывать нельзя. Они вырастут и вернут то, чему научились. Но сквозь любой кошмар и время тянется светлая нить. Кто имеет память, носит в себе и хорошие воспоминания. Это сокровище ведет, тянет в правильном направлении. Робины снова встретились. Не зная, как вести себя, не желая больше сражаться, но кажется, больше ничего не умея. Они вновь подрались, сцепились, не успела я достать камеру. На этот раз иначе, как мальчики дерутся в детстве. Как, должно быть, делали в прошлом тысячу раз. Дурачились, катались по земле со смехом и азартом. Тренированные, смертоносные мальчики. Столкнувшись так тесно, замерев в объятии-захвате, они все про себя понимали. Что уже не дети, что хотят другого. Им бы объясниться, но как? Не сказать ни слова, от чувства перехватывает горло. Найтвинг, ответственный, взрослый, молчал. Робин, взрослый по-своему, перешел сразу к делу. Он бросился снимать одежду с Найтвинга на своих коленях. Решительно, как всегда в своей жизни. Сквозь неловкость, с дрожащими пальцами. С заботой, не требующей иного выражения, кроме как действием. И пораженный, Найтвинг не сопротивлялся. Руки Робина бережно, словно подарок принимали в объятия. Так, как если б только он во всем мире знал, что Найтвинг за человек на самом деле. Тот отзывался, с дрожью припадал к лицу напротив и долго целовал. Так долго, погружаясь в поцелуй, в новую реальность, где желанное стало возможным. Когда видишь такую искренность, она пригвождает к месту. Я осталась стоять, раскрыв рот, рядом с ними. Найтвинг наградил меня лишь парой отрешенных взглядов. Все, кроме Робина, ему стало не важно. В сравнении со взглядами, которыми обменивались эти двое, и тысяча слов ничего не стоят. Они понимали друг друга без слов, вопреки словам друг в друга верили. Когда видишь такую страсть, запредельное смущение переходит в иное качество. Робин и вовсе забыл обо мне. Он с такой силой сжал тело Найтвинга, словно рвался к этому всю жизнь. Получив, стал алчным, испытующим, грубым. Когда смущение становится слишком сильным, оно перестает восприниматься. Тот стон, что вырвался у Найтвинга, мог опьянить одним звуком. Мог как оружие лишить сознания и как наркотик изменить жизнь. Пальцы Найтвинга раз за разом сжимали плечи Робина, литые каменные мышцы. Руки Робина с силой сжимали тому бедра, до боли, едва ли ощутимой сквозь возбуждение. Их руки сплетались, мешали друг другу, и Робин завернул их Найтвингу. Завел за спину, прижался с потеплевшим взглядом. Опустил руки по спине ниже. Найтвинг закрыл глаза, отдаваясь ощущениям, как звери без сомнений отдаются природе. Соприкасание тел, прикосновения рук, внутри, снаружи, чуткие, бережные. Робин смотрел, упрямо стиснув губы, будто что-то тому доказывал. Что-то из старого неразрешенного спора. И Найтвинг расслабился, будто в жизни нет ничего проще, чем довериться. Пить воду, делая вид, что не вышел только из пустыни. Поджигать фитиль, как не зная, что его уже будет не потушить. Найтвинг с закрытыми глазами улыбнулся. Этой улыбкой со всем согласился, в настойчивых руках что-то признал. Робин выиграл старый спор, но ему этого было не достаточно. Робину нужно заставить пропасть, поразить до глубины, получить без остатка. Найтвинг дрожал от напряжения, опускаясь, от еле выносимого удовольствия. Опуская глаза, видел идеальные мужские формы и запрокидывал голову, словно не мог вынести еще больше стимуляции. Не мог остановиться, взвыл бы, если б его вынудили. И Робин упивался, этим, ликовал. Смотрел на Найтвинга, не отрываясь, пожирал взглядом исподлобья. От этого взгляда внутри все горело. Его глаза говорили, признавались в любви, ласкали, ловили каждое выражение. Его словно замкнуло на другом человеке, беззвучно стонавшем на нем. Беззвучно не от стеснения, просто закричи Найтвинг в голос – и не выдержит, сорвется, бог знает на что. Они контролировали себя, они получали друг друга. В тихом шепоте жаркого дыхания, шелковом шелесте рук по голой коже. В неподвластной никакой науке химической страсти, первопричине жизни, ее определяющей силе. Даже менее пристойные звуки казались музыкой, эхом благодати, доказательством любви. Последние следы сознания испарялись с лиц, заменялись экстазом. Глаза устремлялись вверх, будто в наркотическом дурмане, озарялись улыбкой. Затем все повторялось, сколько хватало сил, сколько можно было вынести. Под закрытыми веками, в дрожи ресниц было столько блаженства. В сплетенности тел упоения, искренности до конца. Дай бог вам так любить, как эти двое. Дай бог мне пережить то, во что я окунулась, наблюдая. В Дэйли блог этому посту вряд ли обрадуются, вы понимаете. Я готова отказаться от аккредитации, чтобы высказать свое мнение. Чтоб отступить от долга невмешательства и пригрозить. Кто против их любви, знайте – встанете на ее пути и будете уничтожены, а я своим пером помогу добить. Таково мое обязательство, мое новое понимание долга. Постскриптум. Да, я знаю тайну их личностей. Удачи выведать ее у меня, если хочется потом иметь дело с Капитаном Холодом. Или Миднайтером. Или Дэсстроуком, уж кто первый доберется. Бэтс, оно тебе надо?