Остров

Это было, это было в те года, От которых не осталось и следа. Это было, это было в той стране, О которой не загрезишь и во сне… Не всегда удивительные события и великие драмы происходят в необыкновенных местах, порой сценой для них оказывается убогая рыбацкая деревня, и разыгрываются они на глазах у нескольких десятков рыбаков. Но от этого драма не перестает быть великой, а события — удивительными. Кажется, не было на земле более угрюмого и неприветливого места, чем маленькая рыбацкая деревушка, прижимающаяся к самому краю суши. Каменистая пустошь, насквозь продуваемая злыми солеными ветрами, полого спускалась к морю, чтобы вдруг оборваться крутым откосом, а у его подножия шумели волны, бились о черные скалы, ворочали тяжелые камни, заглушая человеческие голоса. Правда, весной на откосах расцветал алыми цветами шиповник, а летом море становилось спокойным и ласковым, отражая розовые закаты и золотистые рассветы… Но лето в этих краях коротко, а весна и того короче — зато осенним ветрам и зимним бурям, кажется, нет конца. И жизнь у рыбаков так же уныла и безрадостна — тяжелый однообразный труд, постоянные опасности и бедность. Одна была радость у людей в здешних краях — посидеть вечером в таверне, согреться у огня, разогнать скуку интересным разговором, заглушить тоску разгульными песнями и забыться в хмельном дурмане… А верховодил в таверне Дик — Черный Дик, как прозвали его в деревне то ли за гриву жестких черных волос, то ли за черную как смоль душу. Не было ему равных ни в пляске, ни в пьянке, ни в драке! И даже те, кто в глубине души пугался его богохульных шуток или осуждал его злые забавы — даже они радовались, когда он появлялся в таверне, и подпевали его песням, и пили вместе с ним. Потому что был Черный Дик на фоне серых и тоскливых будней — словно яркий узор на грязной холстине, словно праздничный фейерверк в унылые сумерки. И что с того, что дым от фейерверка пахнет серой, а узор складывается в зловещий рисунок? Так было до тех пор, пока в деревне не появился Шарль. Был он чужаком в здешних краях, и никто не знал, где прошла его юность, чем он занимался прежде, почему он решил поселиться здесь, на краю земли — был он молчалив и о себе ничего не рассказывал. Даже возраста его никто не знал. Волосы его были белыми, но ведь не всегда седина приходит со старостью, иногда горе или страх и молодого заставляют поседеть за один миг. И лицо его покрывало немало морщин — но рыбаки знали, что такие морщины оставляет бьющий в лицо ветер да слепящее солнце, а не прожитые годы. А спину Шарль всегда держал прямо, и сила в руках у него была немалая — когда однажды в таверне несколько подвыпивших парней стали задирать его, он раскидал их как щенков, разом отбив охоту нарываться на новую драку. Скоро люди заметили, что Шарль был человеком необычным, со странностями. Весной он карабкался по крутым скалам, чтобы полюбоваться цветами дикого шиповника, а летом подолгу стоял на обрыве и смотрел на золотисто-розовое от заката море, и по ночам он приходил на берег, чтобы увидеть серебристую лунную дорожку, протянувшуюся по черной воде… Впрочем, приходил Шарль порой и в таверну, особенно осенью, в непогоду, в дождь и холод. Тогда он сидел у огня с одной-единственной кружкой вина и со странной, задумчивой улыбкой на лице, сидел и молчал. Он не вступал в общий разговор, ни с кем не спорил и не ссорился, не подхватывал песен. А порой он вдруг начинал рассказывать — не о себе, а о разных необычных местах, где ему случалось побывать, и о разных удивительных людях, зданиях, животных, которые ему случалось видеть. И хотя говорил он совсем негромко, всем казалось, что его голос заглушает обычный пьяный шум. А может, просто все замолкали, когда он начинал говорить… Однажды, когда Шарль спокойно сидел в уголке, к нему подошел Черный Дик и крикнул дерзко и требовательно, как он всегда разговаривал с другими людьми: — Эй, угости-ка меня вином! — Мое имя не Эй, и я угощаю своих друзей, а не каждого наглеца, который этого требует, — спокойно ответил Шарль. В таверне наступила тишина. Все ждали, что сейчас будет скандал, а то и драка. Но Дик молчал, словно не мог понять того, что услышал, а потом вдруг засмеялся и протянул Шарлю руку. — Ты храбрый парень и мне по душе, — весело сказал он, — мы можем быть друзьями! — Я давно уже не парень, — ответил Шарль все так же спокойно, — и я слишком много слышал о тебе, Дик, чтобы когда-нибудь назвать тебя другом. Рука Дика осталась висеть в воздухе. Теперь-то уж точно должна была случиться драка. Но вместо этого Дик разразился длинным и страшным ругательством и вернулся на свое место, и весь вечер был особенно зол и мрачен. С того дня Дик затаил ненависть к Шарлю — а сам Шарль, как всегда, молчал. Как-то Шарль услышал, как два рыбака спорили о чем-то, и один из них в качестве последнего аргумента крикнул: — Да чтоб меня на остров занесло, если я вру! Эта странная клятва удивила Шарля. Вблизи деревни был только один остров, маленький, скалистый и почти бесплодный, и на нем жила рыжеволосая девочка, немая и слабоумная, которую все считали дочерью местной сумасшедшей. Ничего зловещего в том острове не было, и нередко рыбаки, проплывая мимо, причаливали к берегу, чтобы оставить маленькой дурочке краюху хлеба или старую куртку — но чаще девочка бродила полуголой, ловила прямо руками рыбу и выкапывала из земли корни. А никаких других островов поблизости не было. Напрасно пытался Шарль расспрашивать односельчан — никто не хотел и слова сказать про остров, включая того самого спорщика, когда он протрезвел. Наконец нашелся старый рыбак, который не стал шарахаться прочь от вопросов Шарля. — Остров, — старик помолчал, словно собираясь с духом, — он там, в той стороне. Шарль отследил взглядом движение руки и покачал головой. — Там нет острова. — Есть. — Нет, и ты это видишь так же ясно, как и я. Ты видишь, что волны идут с той стороны так же свободно, как и с любой другой, ничто не мешает их ходу, и птицы летят в ту сторону не чаще, чем в другую… И в конце концов, я не раз там рыбачил! — А ты не замечал ли, что там рыбачишь только ты? Остров… да, его нет, но он есть. Не всегда. И не для всех. И не в одном и том же месте. Старик замолчал. Шарль ждал продолжения, пока не понял, что больше ничего не услышит. — Ты еще не сказал мне ничего страшного! — Я сказал достаточно. А больше этого тебе никто не расскажет. Надо ли говорить, что с того дня Шарль каждый раз направлял свою лодку только туда, куда указал старик, туда, куда не заплывал никто в округе, разве что случайно. Иногда ему казалось, что он видит на горизонте что-то неясное, смутное… какое-то туманное пятно… И наконец настал день, когда он смог подплыть к острову. В этих местах скалистые берега круто обрываются к воде, и море неистово и неустанно бьется о камни. А здесь было иначе — волны ласкали узкую полоску желтого песка, а за ней стеной возвышался лес, густой и темный, с листвой странного, оранжево-красного цвета, словно там, на острове, уже была осень. И на нетронутом песке отчетливо виднелся отпечаток человеческой руки с шестью пальцами. Шарль, секунду поколебавшись, спрыгнул на песок, вытащил лодку подальше на берег и вошел в лес. Несколько часов бродил он по тропинкам, невесть кем проложенным под пологом огненно-красной листвы, пробирался между белесыми стволами деревьев, разглядывал на влажной земле странные следы, не похожие ни на звериные, ни на человеческие… И все время ему казалось, что чьи-то глаза следят за ним сквозь листву, чьи-то легкие шаги следуют за ним по пятам. Но страха он не чувствовал — наоборот, на душе у него было спокойно и легко. А когда он решил, что пора возвращаться назад, то тропинка сама вывела его к оставленной на берегу лодке. С тех пор Шарль попадал на остров все чаще и чаще. Он видел птиц, похожих на цветы, и цветы, похожие на птиц, вдыхал влажный лесной воздух, наполненный дурманящими ароматами, слышал откуда-то из зарослей то звериный рев, то нежную песню без слов… Однажды он вышел к ручью. Серебристый поток струился среди белых берегов, словно светящихся в вечных сумерках леса. Шарль присел у воды, присмотрелся и без особого удивления понял, что под ногами у него жемчуг, мелкий, но удивительно чистый и ровный. Долго сидел он на одном месте, пересыпая жемчуг в руках и любуясь, как играет и перекатывается он в струях ручья. Но ни одной жемчужины не взял он с собой, уходя. В следующий раз, едва он вошел в лес, навстречу ему вышла женщина — так, словно ждала его появления. Женщина была высокой и стройной, облаченная в легкие, словно струящиеся, одежды из странной ткани, серебристой и блестящей, словно вода в ручье, а вместо лица у нее была кошачья морда, и короткий рыжий мех покрывал ее голову. Некоторое время Шарль и женщина молча разглядывали друг друга — с интересом, но без страха. Потом женщина сказала задумчиво: — Так вот ты какой, человек, который не испугался моего леса! — Я не увидел здесь ничего такого, чего стоило бы бояться, — ответил Шарль обычным своим ровным и спокойным тоном. — Я увидел красоту, и тайну, и чудо, разве этого можно испугаться? — Многие боятся, — ответила женщина, пожав плечами. — А почему ты не взял себе жемчуг? — Зачем? — О, так ты аскет, бессребреник? — в голосе женщины послышалась насмешка. — Вроде святого отшельника? Ты умеешь довольствоваться тем, что имеешь, и не мечтаешь о лишнем, и тебе не нужны деньги, не так ли? Шарль засмеялся. — Вот уж чего нет, того нет! Я не аскет и не отшельник, мне нужен новый парус, и мне хотелось бы не думать, потратить ли деньги на новую куртку или сапоги. Но ведь жемчуг — не сапоги, не парус и даже не деньги. Я не могу расплатиться в таверне за стакан вина жемчужиной, которая стоит дороже всей этой таверны. Мне пришлось бы искать, кому их продать, пришлось бы иметь дело с дурными людьми, и скорее всего меня в лучшем случае обманули бы. А самое главное — если бы я взял хоть одну жемчужину, ты бы больше не пустила меня на остров. А этого оно точно не стоило! Женщина кивнула. — Ты честен и неглуп, это хорошо. Можешь приплывать на остров всегда, когда захочешь, от тебя он больше не будет скрываться. С того дня Шарль бывал на острове раз или два в неделю, и порой он вовсе не встречал женщину с кошачьей головой, порой она выходила к нему лишь на миг, чтобы поздороваться и переброситься парой слов, а иной раз они подолгу беседовали о разных вещах. Как-то женщина спросила, прищурив кошачьи глаза с узкой щелкой зрачка: — Ты всякий раз так радуешься нашим встречам, уж не влюбился ли ты в меня? Шарль покачал головой. — Я не в том возрасте, когда теряют голову от красивой женской фигуры. Ты красива, и на тебя приятно и радостно смотреть — как на цветок, как на птицу, как на радугу… — Не так уж ты и стар, — возразила та. — Должно быть, дело в том, что в твоей душе до сих пор живет другая женщина, до сих пор живут тоска и боль. Словно тень легла на лицо Шарля. Он помолчал, прикусив губу, а потом сказал очень медленно, словно через силу. — У каждого из нас есть свои тайны. Я не взял твоего жемчуга, а ты не трогай мою душу, хорошо? Женщина с кошачьей головой мягким, кошачьим движением коснулась его плеча. — Не сердись! Я ведь кошка, а натуру не переделаешь. Но ты прав, мне не нужна твоя душа. И понемногу между Шарлем и женщиной с кошачьей головой завязалась дружба. Все чаще они вместе просиживали весь день на прибрежном песке, любуясь тем, как играют на морской глади солнечные лучи, и неспешно беседуя о разных вещах, или вместе бродили по лесным тропинкам, спугивая птиц. Иногда Шарль рассказывал ей о разных удивительных местах, где ему приходилось бывать. Рыбаки в таверне любили слушать про львов и удавов, про развалины странных, словно нечеловеческих, построек, про песчаные бури и дымящиеся жерла вулканов. А женщине с кошачьей головой было интереснее узнать про странный цветок под названием пустынная роза, удивительной красоты цветок, который распускается на кривом и уродливом, похожем на старый пень, стволе. И про маленьких ночных обезьянок с огромными, как у сов, глазами, которые днем прячутся в дуплах деревьев. И про белых от старости кобр, которые живут между камней древних храмов, и старики кормят их молоком диких буйволиц. А иногда они просто молчали, и каждый думал о своем, не тяготясь чужим присутствием и не испытывая неловкости от молчания. Между тем жизнь в деревне шла своей чередой. Так же рыбаки сидели по вечерам в таверне, пили вино и обсуждали всякую всячину. Как-то разговор зашел о разных чудовищах. Вспомнили, разумеется, и морского змея, и Великого Кракена, кто-то рассказал о черной собаке с болот… Вступил в беседу и Шарль. — Это было в самом сердце Африки, — он рассказывал не спеша, и давние события словно вставали перед глазами слушателей. — Так вышло, что я не успевал вернуться в лагерь до темноты. Ночевать посреди саванны — дело рискованное, в высокой траве даже лев может подкрасться незамеченным. Но мне повезло, у реки я наткнулся на какое-то странное нагромождение камней. Пожалуй, это были развалины какого-то строения, должно быть, очень древнего — иначе откуда бы взяться этим валунам? Но для меня главным было то, что среди них я мог более-менее безопасно провести ночь. Луна светила ярко, и четко ложились длинные тени. Было уже, пожалуй, за полночь, когда я вдруг услышал жуткий скрежет и увидел, как скала смещается в сторону, открываясь, словно дверь. И из открывшейся щели показалось существо, подобного которому я никогда не видел. Оно было выше слона, но движениями напоминало скорее льва. И когда оно повернуло голову, в свете луны я четко увидел кошачью морду, а над ней — круто изогнутые рога. — Заткнись! — вдруг прервал его яростный вопль Дика. — Замолчи, хватит говорить об этой твари! В таверне наступила тишина. Все, даже самые преданные дружки Дика, смотрели на него с изумлением. — Что с тобой, Дик? — наконец спросил кто-то. — Он же интересно рассказывает. — Я не желаю слушать о всякой мерзости, — прорычал Дик. Шарль ответил спокойно: — Не желаешь — не слушай, твое дело. Дверь прямо позади тебя, не ошибешься. И опять все ждали, что Дик кинется в драку. Но вместо этого он действительно вышел вон, бормоча на ходу ругательства. И те, кто близко видел его лицо, говорили потом, что был он не столько разгневан, сколько испуган — а до сих пор еще никто не видел Черного Дика испуганным. А Шарль продолжил рассказывать о том, как стонал и выл зверь, поднимая морду к луне, как он спустился к реке и долго лакал воду, как он снова ушел куда-то между камней, и скала закрылась за ним… — А наутро я пытался найти на влажной земле у реки его следы. И нашел несколько следов, которые по размеру могли бы подойти зверю — только это были отпечатки козьих копыт и когтистых птичьих лап. И кто это был, я так и не узнал, — закончил Шарль свой рассказ. Когда Шарль в следующий раз попал на остров, женщина с кошачьей головой спросила: — Так ты правда видел Рогатого? Правда? Расскажи! Шарль не удивился ее вопросу. На острове было много чудес, и он уже устал им удивляться. И он повторил свой рассказ, а женщина слушала, порой переспрашивая о какой-то детали. — А ведь ты похожа на него! — вдруг заметил Шарль. Женщина раздраженно дернула ухом. — Не говори глупости! У меня кошачья голова, и у него тоже — вот и все. — Разве я мало кошек видел в жизни? — возразил Шарль. — Они все разные, как и люди. Говорю же, вы похожи! Женщина помолчала, сердито топорща кошачьи усы, потом тихо сказала: — Помнишь, ты один раз попросил меня не трогать твою душу? Ну так и ты… не говори больше того, что сказал сейчас! Наступила осень — самое угрюмое время. Зима, даже самая холодная и ветреная, все же живет надеждой на скорую весну, осень же безнадежна. С каждым днем все темнее становятся вечера, все длиннее ложатся тени, и все чаще кажется, что никогда уже не будет ничего другого, что вся жизнь впереди — только этот ветер, дождь и темнота. В такую пору странная тоска сдавливает душу, и даже доброму человеку хочется вдруг сделать что-нибудь злое, такое, чтобы оно было под стать холодному хлесткому ветру и черным тучам над головой. Вот в такую пору и затеял Черный Дик, раззадоренный суровыми упреками молодого пастора, поймать немую дурочку, привезти ее в деревню и позабавиться над ней со своими дружками. Трудно сказать, как далеко он собирался зайти в своем жестоком веселье, но в любом случае ничего хорошего не ждало несчастную девочку. Если бы Шарль в тот вечер был в таверне и услышал разговор Дика с его дружками — наверное, все вышло бы иначе. Наверное, он сумел бы остановить если не самого Дика, то по крайней мере кое-кого из его товарищей — а там, глядишь, и сам Дик передумал бы. Впрочем, если бы Шарль был в таверне, Дик скорее всего и не стал бы при нем затевать злое дело. Но вышло то, что вышло. Шарля рядом не оказалось, пастор, пытаясь урезонить Дика, только больше раздразнил его, а больше и некому было вступиться за слабоумного ребенка. Одна только жена трактирщика попыталась остановить буйную компанию, но ее уж точно никто не стал слушать. Поймать дурочку оказалось не так-то просто, как думалось хмельным парням. Она убегала от них по всему островку, прыгая по камням, где ее преследователи ежеминутно боялись переломать ноги, спускаясь по крутым склонам и перескакивая через расщелины. Наконец охотники смогли окружить ее и прижать к скале, и Дик схватил ее и сгреб в охапку. Бедная девочка рвалась, царапалась и кусалась, но от этого Черного Дика только сильнее охватывала какая-то буйная радость. Пьяные гуляки вернулись в деревню, и Дик, перекинув свою пленницу через плечо, потащил ее в дом, а за ним с криками, песнями и хохотом последовали все его товарищи. Девочка не переставала брыкаться и рваться, и наконец ей улыбнулась удача. Чтобы отпереть дверь дома, Дику пришлось на миг ослабить хватку, и девочка сумела вырваться. Тотчас она бросилась бежать, быстрая и легкая, как тень, и длинные рыжие волосы развевались на ветру. Дик взревел, словно зверь, у которого отнимают добычу, и кинулся следом. Пьяные крики и смех не были такой уж редкостью в деревне, чтобы встревожить Шарля, и вряд ли из-за них он вышел бы из дома. Но трактирщица, видя, что несчастному ребенку неоткуда ждать спасения, что ее собственный муж не собирается ничего делать, а пастор не посмеет сделать больше, чем сделал, поспешила к Шарлю, справедливо считая, что он — единственный в деревне, кто сможет и захочет заступить дорогу Черному Дику. Не дослушав ее сбивчивый, невнятный рассказ, Шарль кинулся наперерез шумной орде. Обычный ребенок, выросший среди людей, у людей бы искал помощи, но юная дикарка стремилась прочь от деревни, к берегу моря, и шум прибоя подсказывал ей дорогу. Дик гнался за ней, спьяну спотыкаясь и бранясь в полный голос, а за ним бежал Шарль, бежал молча, чтобы не тратить зря силы и дыхание. И вслед за ними обоими спешили дружки Дика, и многие из них, должно быть, сами не знали, хотят ли они поддержать Дика или остановить его. Не зная здешнего берега, ничего не различая в лунном свете, обезумев от страха, девочка бежала прямо к обрыву. Совсем немного оставалось до несчастья, когда Шарль настиг Дика и схватил его за плечо. С рычанием, в котором было мало человеческого, Дик обернулся и кинулся в драку. Они дрались яростно, вкладывая в удары всю накопившуюся между ними ненависть. Наконец Дик сумел отшвырнуть Шарля с такой силой, что тот остался лежать на камнях, и снова кинулся в погоню. Но этой небольшой задержки девочке хватило, чтобы опомниться, оглядеться и найти узкую и крутую тропинку, ведущую к воде. Ежесекундно рискуя свернуть себе шею, оскальзываясь на мокрых камнях и хватаясь руками за ветки кустов, она спустилась вниз. Как ни пьян был Дик, ему хватило здравомыслия не пытаться пройти тем же путем. Безопасный и пологий спуск был немного в стороне, но Дик не боялся упустить свою добычу — каменистый пляж, на котором стояла сейчас девочка, с обеих сторон ограничивали отвесные скалы. Не сразу сумел Шарль встать на ноги. По лицу у него текла кровь, и одна рука беспомощно повисла, но он упрямо устремился вперед, прихрамывая на ходу. У него оставался единственный шанс опередить Дика — спуститься по тропинке вслед за девочкой. Этот путь не был безопасен даже при свете дня, а в неверном свете луны, да еще для хромого, это было почти самоубийство. Каким-то чудом Шарлю все же удалось спуститься невредимым. Девочка бросилась к нему и доверчиво схватила за руку. Голова у Шарля кружилась, кровь заливала лицо, и он с трудом стоял на ногах. А Дик уже подходил к ним. Отступать Шарлю было некуда. Здоровой рукой он поднял увесистый камень и встал поустойчивее, готовясь к последнему бою. Но девочка тянула и дергала его за рукав, показывая на бушующие волны. Выросшая у самой воды, она не боялась моря и верила ему. Шарлю было нечего терять, на суше их обоих ждала верная гибель. Он бросил камень в лицо Дику, сбив его с ног, подхватил девочку, прижал к себе и кинулся в воду. Дружки Дика, спешащие за своим вожаком, еще успели увидеть, как среди волн, в белой пене мелькают, то пропадая, то появляясь вновь, две головы — седая и рыжая. А на берегу металось на четвереньках, подвывая, чудовище. С ужасом рыбаки увидели оскаленные клыки на кошачьей морде и круто изогнутые козлиные рога. Тварь вскинула морду к небу, и страшный рев заглушил шум прибоя. Тогда, словно по команде, толпа кинулась вперед, размахивая баграми и швыряя камни… Когда они расступились, у воды осталось лежать изуродованное тело, в котором не было уже ничего человеческого. И только одежда на нем была той самой одеждой, в которой совсем недавно все видели Черного Дика… Ни Шарль, ни немая девочка так и не вернулись на берег. Справиться с холодным и бурным осенним морем непросто самому лучшему пловцу, а тем более испуганному ребенку и человеку со сломанной рукой. Поначалу люди ждали, что море выбросит их тела, но и этого не случилось. И понемногу все постарались забыть и про Черного Дика, и про Шарля, и про дурочку… Год спустя один рыбак заплутал в тумане, а когда туман вдруг рассеялся, оказалось, что совсем рядом с ним тот самый остров. Безмятежно сияло солнце, и огненно-алая листва деревьев трепетала на ветру, и у самого берега плескалась и играла с волнами, мурлыча какую-то песенку без слов, рыжая девочка. А чуть в стороне стояли, держась за руки и улыбаясь, Шарль и женщина с кошачьей головой… Но когда рыбак рассказал об этом в деревне, ему никто не поверил.