Хорошие времена на плохих людей

      — Ненавижу свою работу.       Ангел устало крутил в руках сорванный одуванчик, который уже начинал увядать. Жизненная сила быстро покидала цветок, и стебелек стал покрываться мокрыми прожилками, а его пушистая желтая головка постепенно скручивалась и рассыпалась.       Совсем на чуть-чуть ангел присел на крышу полуразвалившейся многоэтажки и черными бездонными глазами всматривался в даль, где в глубине серого, покрытого густой дымкой неба, пробивался ярко-белый огонек. Эта точка была его единственной связью со своим миром.       — Бездельничаем? — услышал он сзади голос своего соратника.       Абсолютно идентичный внешне ангел подошел к своему сидящему товарищу и устроился рядом, поставив между ними едва теплившийся фонарик.       — Нет, Десятый, — ангел еще раз рассмотрел умерший цветок и сбросил его с крыши вниз. — Я уже достаточно сегодня поработал.       — Ну, знаешь, дел непочатый край. Вон, смотри! — Десятый указал длинным костлявым пальцем куда-то вдаль.       На крыше дома напротив стоял человек. Куртка его развевалась на ветру так сильно, что воротник бил его по щекам, а расстегнутая молния - по животу и бокам. Расставив руки, он повернулся спиной на парапете к обрыву и, на секунду задумавшись, сделал шаг назад.       — Типичный случай, — сказал Десятый, — спорим, через сколько минут приедет скорая и полиция?       — Лучше поспорим на то, как быстро фотографии его размозженной об металлическую трубу головы разойдутся по Интернету.       — Кто-то уже подбежал, — даже несколько повеселев, сказал ангел, — сначала фотографирует, потом звонит в скорую. Прелесть!       — Мерзость.       — Если будешь так все переживать, то скоро совсем в страшилище превратишься, Седьмой.       — Ты себя в зеркало видел?       Десятый обиженно замолчал и посмотрел на свои руки. Изрезанные шрамами и морщинами, остроконечные пальцы были похожи на ветки засохшего дерева, ноги и руки больше походили на тонкие железные прутья, обтянутые серой кожей, на которой славно прижились выпуклые пятна, бородавки и шишки.       — Да, ты прав. Чем больше я занимаюсь всеми этими никчемными людишками, тем больше сам похожу на жертву каких-то экспериментов.       Напарники замолчали, и каждый из них задумался о чем-то своем. Их внешность, совершенно не походившая на человеческую, могла испугать любое живое существо: лысая голова, сильно вытянутое лицо, увенчанное острым носом, и огромные черные глазницы. Когда-то у Седьмого и Десятого были обычные глаза, с белой оболочкой и цветным хрусталиком, но сотни лет работы проводниками душ превратили их ангельские лица в готовый реквизит для фильмов ужасов, которыми так любят щекотать себе нервишки подростки. Тела же ангелов распухли и округлились, от чего оба напарника постоянно горбились, и лишь тонюсенькие конечности выдавали, что они не страдают от ожирения, а поражены куда более страшным недугом.       — Плохо так думать и говорить, — разорвал тишину Седьмой, — но я завидую «новеньким». Они такие красивые. Эти смеющиеся глаза, развевающиеся локоны и белые одежды, скрывающие прелестную юную кожу. Я мечтаю просто прикоснуться к их нежным рукам, ощутить тепло и хоть немного очиститься от скверны.       — Нам нельзя с ними общаться, ты же знаешь, — грустно подхватил Десятый. — Если они проникнутся к нам состраданием, их святая сущность может пошатнуться, и они не смогут провожать души хороших людей в рай.       — Еще хуже мне от мысли, что они когда-нибудь тоже станут такими, как мы. Ведь число так называемых «хороших» людей снижается с каждым десятилетием, нет, даже годом.       — Если не с каждым днем…       Десятый и Седьмой снова замолчали. Десятый с высоты наблюдал, как врач скорой помощи ходит около трупа, а стоящий рядом полицейский заполняет какие-то бумаги. Вокруг трутся и трутся любители острых ощущений, глазеющие на лужу крови и остатки размозженной головы на асфальте.       — Хочешь расскажу, с кем мне сегодня пришлось столкнуться? — начал Седьмой.       — Давай, все равно делать пока нечего.       — Сначала я попал в крохотную квартирку. Там ужасно воняло мочой и протухшими продуктами. Мой, как сейчас модно говорить, клиент находился на последнем издыхании: обычный мужчина лет пятидесяти, давно не брившийся, и, судя по раскиданным бутылкам алкоголя, давно не просыхающий. Схватило у него сердце. Ну, говорю ему, мол, жить тебе осталось минуту, не больше, исповедуйся, и тогда, возможно, у тебя будет шанс переродиться. Он на меня смотрел с таким ужасом, будто галлюцинацию увидел, но они всегда так смотрят. Потом начал рассказывать. И, хотя говорить нормально, как живые люди, он не мог, я отчетливо слышал поток его мыслей, врать же он не может передо мной. Я увидел его жизнь, полную страха и нелюбви. Он всегда был жестоким, нетерпеливым, алчным и безразличным. Он ненавидел своих родителей, потому что они не дали ему достаточно внимания, он ненавидел своих подруг, потому что они не дали ему достаточно свободы, он ненавидел своих детей, потому что ничего не мог сам им предложить.       — Получается, что он не попадет в рай из-за своей озлобленности на весь мир?       — Жизнь алкоголика и маргинала его устраивала. На многочисленные просьбы измениться и попытки помощи он плевал. Родители его прозябают в нищете, жена давно ушла к другому, а дети боятся даже приблизиться, потому что он вечно пьян.       — Может, родись он в более приятных условиях, все сложилось бы лучше, — перебил напарника Десятый.       — Я бы не стал делать такой вывод. После я попал в задворки какого-то наркопритона и наблюдал, как парень, ему едва исполнилось двадцать, посреди мусорных баков насиловал свою подругу. Когда он закончил и отпустил ее, она вытащила из ботинка раскладной нож и пырнула его в шею. Остатки моего старого сердца разрывались на части, когда я видел, как она с размазанной по лицу тушью и слезами пробегает мимо меня, а парень падает на мокрую от нечистот землю и смотрит на стекающие по нему потоки крови с таким удивлением, будто это не с ним происходит, а якобы это виртуальная реальность.       — Смешно, — сказал Десятый.       — Я подошел к нему, сказал, сколько ему осталось, и принялся слушать его исповедь. Как оказалось, пареньку всего хватало: хорошо воспитан, мама и папа на месте, денег уйма, образование — самое лучшее, даже девушка была, почти что невеста.       — Чего ж он тогда так?       — Сказал, что захотелось вдруг чего-то новенького. Родители раздражают, богатство не радует, невеста надоела, а вот подруга со школы ему всегда нравилась, но он не решался с ней начать отношения. Додумался, так сказать, действовать силой.       — Дурачок сгинет из-за того, что поддался низменным инстинктам. А как же девушка? Она ведь убила человека, пускай и ради мести.       — Ей еще предстоит дожить свой век, и принимать ее душу буду уже не я, — Десятый сделал паузу и вдохнул загазованный воздух.       — А кто же?       — Тот ангел, что сейчас приходит к благочестивым отцам и матерям, национальным героям, филантропам и младенцам и просто к тем, кто прожил жизнь, сохранив хоть толику света в своей душе. Это будет тот ангел, который еще не изуродовал свое сердце и тело общением с черными, прогнившими душами.       — Не совсем тебя понимаю.       — Пока эта девушка состарится и по какой-то причине умрет, в мире уже не останется этих самых «хороших» людей, и каждому прекрасному ангелу придется опустится в грязь, познать унижение и скорбь. Они превратятся в нас с тобой, уродливых мусорщиков.       Пустыми черными глазницами ангелы проводили машину скорой помощи, которая с мигалкой на крыше пустилась вниз по улице и растворилась в смердящем тумане города. Десятый взял свой фонарик, греющий из последних сил, и они вместе с Седьмым, чуть-чуть подпрыгнув, направились по воздуху к единственной двери, ведущей в их не такой уж прекрасный ангельский мир.