***
- Я болен, - как-то раз сказал Ньют, явно не требуя взамен ответа. Задумчиво гладя в пол поверх сплетенных воедино пальцев, он словно произнес это для себя, чтобы распробовать реальность проблемы. И все же, Ньют говорил с Томасом, но Томас продолжал упорно молчать. В этом чертовом мире есть только одна серьезная болезнь, и только о ней могут сказать в таком тоне, с таким взглядом. Но чаще - не говорят вовсе. Потому что бессмысленно. Окажись они в другой ситуации, то соврать о возможном выздоровлении не стоило бы и труда, так даже легче. Но нет других ситуаций, есть только одна, и она происходит здесь и сейчас. «Пауза затянулась», - думает Томас, но так и не открывает рта. Он еще не сумел подобрать нужных, правильных слов. Где-то за дверью слышится топот чьих-то тяжелых шагов, и когда шум достигает пика, кто-то останавливается у закрытых дверей, немного пережидает, а после давит на ручку. У Галли спокойный, уверенный голос для человека, чье присутствие вызывает одну лишь ненависть. - Вас уже заждались, ребята. Томас давит в себе порыв плюнуть ядом, но потом понимает - ему незачем сдерживаться. - Проваливай Галли, пока я снова не врезал тебе, - и шипение это встречает ухмылку. У Томаса лицо перекосило от прилива злости, и руки сжались в кулаки. Он никогда не перестанет презирать того, кто забрал жизнь Чака. Жизнь мальчишки, мечтающего больше остальных о родителях. Жизнь Чака, которому Томас обещал то, что, по сути, не мог выполнить, но дико того желал. И неважно, что пуля принадлежала ему, а пухленькое тело приняло удар на себя. Ничто из этого не имеет значения, пока очевиден факт - Галли целился в своего. - Мы сейчас придем, - произносит Ньют, так вовремя оказавшийся рядом. Его ладонь уже сжимает плечо Томаса, предотвращая лишние движения. Тот не дурак, чтобы не понять немого приказа перетерпеть. И Томас ждет, правда, совсем недолго: Галли, кивнув, уходит как можно скорее. - Пошли, - хлопает Ньют по спине друга и покидает комнату первым. На «я болен», так и не получив должного ответа.***
Можно пытаться быть героем и нахватать кучу синяков, но так никого не спасти. А можно притормозить и принять действительность: время для пустых геройств давно прошло. Хоть задницу надорви - все равно кого-то да потеряешь. Страшно только, что этого «кого-то» ты называешь семьей. Смерть родных имеет отдельный привкус боли. И приходится смаковать ее на протяжении многих лет, если не до конца жизни. И, главное, здесь нет места слову «забыл». Такое не забывают, и время не лечит. Кто вообще придумал эту чушь со временем? Люди годами помнят маленькую оплошность. Они делают это не специально, просто сознание выдает воспоминание разом, и брови незаметно морщатся, а смятение сбивает с толку. А тут лицо дорогого тебе человека, пусть и меркнет с каждым днем - это неизбежно, - но мелькает в голове, не прекращая. Самое ужасное в том, что ты думаешь «могло быть..» и отчаянно не принимаешь, что быть уже ничего не может. Создаешь мир, в котором «кто-то» жив, счастлив, и он с тобой. А потом гонишь от себя все мысли, образы, потому что, черт возьми, все это так по-идиотски. Мучить себя, вспоминать. Эта боль вечно сопутствует тебе, то стихая на неопределенный срок, то в момент вспыхивая. И сжирая всего тебя, оставляя после себя лишь ошметки. Врач поставит диагноз «депрессия», а тебе наплевать. Безразличие один из побочных эффектов потери. И страх, что все повторится с кем-то другим, не менее значимым для тебя, - тоже. Томас не был готов к этому. Он продолжал бороться за собственные желания и мечты; за свободу, не столько свою, сколько друзей. Но сомнения потихоньку затесались в мозгу, день за днем укрепляя позиции. Мир, лишенный героев, приобретал нового. Но разве герои целятся в горло товарища, даже если это единственный выход? Разве герои губят одного за другим, не в силах помочь никому? Разве герои приносят бессмысленные жертвы? Мир, лишенный героев, нового не приобрел. Если было бы такое возможно, он бы ушел в минус. Зато Томас в минус ушел. Да так, что сам в это не смог поверить. И пуля, просекающая воздух, не должна была задеть, ведь он не смотрел, ведь рука дрогнула. И глаза напротив, полные решительности, глядели твердо, от этого хотелось только кричать. И пусть рука дрогнула, пусть Томас не смотрел, выстрел был точным. Прямо в череп. Ньют упал невообразимо громко. Так, что заложило уши, и пропустило удар сердце. Так, что в глазах поплыло. Томас не смог обернуться. Он крепко зажмурил глаза, ощущая, как жгучие слезы бегут по щекам. А рука так и повисла в воздухе, не опустилась. - Я болен, - однажды признался Ньют. Эти слова задели жестко. Они ножом встали у горла, а сейчас прошлись по нему. Томас вспомнил, как не ответил, кажется, потому что не мог, как следует вдохнуть. Легкие не пропускали воздух, а теперь отказывались выпускать. Он стоял, дрожа от ужаса, сдерживая дыхание, зажмурившись невыносимо крепко, и вспоминал, что так и не обмолвился с Ньютом об этом, о неизбежном. И если бы ему дали шанс, произнести хотя бы слово, он бы вновь смолчал, но в этот раз обняв друга. Обняв особенно сильно, с любовью, поддержкой, мол «я здесь, и я понял тебя, но я по-прежнему здесь, с тобой, и буду до конца». Мол «чтобы ни случилось, я не отпущу тебя». Не смогу. И вот оно. Человек, никогда не подумавший о том, что мог бы убить кого-то, кем дорожит всем сердцем, роняет пистолет, которым забрал жизнь. Жизнь, за которую был готов разорвать любого. И если это не величайшее безумие, то что тогда? Воздух со свистом вырывается изо рта, рука, налившаяся свинцом, тяжелея, виснет вдоль туловища, а глаза все так же закрыты. А потом появляется человек. Появляются люди. И все они одним пятном, на одно лицо. Все они - громкие, звенящие, прыгающие из стороны в сторону - теряют значимость. - Идем, Томас, - шепчут в самое ухо, приводя горячим дыханием в чувство лишь на мгновение. - Идем. И толкают в спину. - Минхо.. Так больно еще никогда не было. - ..я.. ты знаешь, я.. Конечно. Конечно, Минхо знает. Он все знает, видит и сдерживается. Невыносимо. - ..я убил его. Этого достаточно, чтобы лишиться иллюзий. Чтобы теперь наверняка понимать, что произошло. - Идем. Уже грубо, с яростью. - Ты, блять, знал, на что шел. Да... Он знал. Томас оборачивается, бросая последний взгляд на неживое тело. У него больше нет оправданий.