Северное сияние

Был поздний вечер. Под сиянием загадочных и далёких звёзд искрился снег. Светились высокие холмы, потонувшие в сугробах, светилось небо, утопающее в мириадах белых огоньков, светились окна в редких домах. Романовск готовился к необычайному событию — северному сиянию. И несмотря на то, что сорокаградусный мороз щипал за лицо и драл кожу сквозь несколько слоёв одежды, на улицу то и дело выходили люди. Одиноко на рельсах стоял механический поезд. Его постоянные обитатели — машинист и два пассажира — покинули его и ушли на холмы любоваться разноцветными волнами (правда, седовласый старичок, Ганс Форальберг, решил, что подниматься на такую высоту ему уже не под силу, и поэтому он спустился в нижнюю часть города — к Цукерману). Оскар, машинист-автомат, поначалу тоже не возжелал идти неведомо куда, ночью, в такой лютый и кусачий мороз и только для того, чтобы насладиться зрелищем ионизации воздуха. Но он не мог устоять перед печальными умоляющими глазами мисс Уолкер. — Не так уж на улице и холодно! — заверила Оскара Кейт, выстукивая зубами какую-то невероятно ритмичную мелодию. — Ну да. По вам заметно, — скептическим тоном сказал машинист. — Главное, что твои механизмы при такой температуре могут работать, — улыбнулась женщина. — Без тебя я бы не пошла никуда. Вместе они взобрались на невысокий холм, оставляя на девственном снегу глубокие следы. Романовск остался где-то там, внизу, со всеми своими сонными и неповоротливыми жителями. А здесь, повыше, среди чёрных, как смоль, елей, устремлённых к звёздам, среди искрящихся сугробов и под северными небесами, было тихо, спокойно, безмолвно… Ни звука. Даже полярные совы решили молчать в эту ночь. И тут вспыхнули над головами изумрудные полосы света. — Оскар, смотри… — с придыханием шепнула Кейт, задрав голову. — Это полярное сияние, — проинформировал её автомат. Полосы извивались на небе плоскими змеями, изгибались, а затем поплыли волнами мерно, плавно, неторопливо… Такое чудо… И оно совсем рядом… Кажется, стоит только протянуть руку, и ты коснёшься сказки. Волшебство… Настоящие чары, настоящее колдовство добрых северных духов, очаровательная прелесть природы… И громко побоишься сказать, а то спугнёшь тишину, такую хрупкую, звенящую, хрустальную… — Это магия… — Кейт Уолкер! — также глядя в небо, сказал Оскар. — Спешу сообщить, что это не «магия», а взаимодействие заряженных частиц с магнитным полем Земли. — Не занудствуй, — тихо и ласково шепнула Кейт. Сегодня она чувствовала себя как никогда хорошо. Она стояла на вершине холма с механическим другом и наблюдала одно из самых красивейших явлений природы. Хорошо… А вот Оскару сейчас было почему-то не по себе. Внутри как будто вышла из строя шестерёнка… Мысли его были тревожные… К зелёным волнам на небесах присоединились две красненькие ниточки, тянущиеся будто бы от одного края земли до другого. И будто исполняли тоскливую немую песнь — северное сияние и звёзды, безразлично смотрящие вниз. Песнь о дальних странствиях, о дружбе, о мечте, о детских грёзах и древних легендах — о прекрасном. О прекрасном… Кейт осторожно коснулась рукою кисти спутника. Она была, как всегда, холодна. Если бы автоматы умели вздрагивать, то Оскар бы от неожиданности вздрогнул. Подумать только… Ради этих механических лапок юрист рисковала собственной жизнью… А он? Что толкового сделал он за всё время их опасного путешествия? Вёл поезд. Вот и всё. От Валадилены и до Романовска все проблемы решала она, та, кто стоит сейчас так близко, кто держит так нежно его руку, кто так шумно выдыхает лёгкие клубы пара, и в чьих глазах так ясно виден настойчивый, упорный огонь борьбы. Кто она? Она человек… Она — та, которой автомат должен служить. А в итоге всё с точностью наоборот… Билеты, заводные механизмы, баржа, равнодушные ректоры, амерзонские кукушки, совиньон, стена, виза, похищенные руки, гигантские заводы, шахты, депрессивная певичка, обман, дирижабль, алкоголики и бесконечная усталость… Всё решает она — человек. Баррокштадт… Сыро и влажно… Комсомольск… Пыльно и грязно… А в поезде отсиживается он — автомат. Как будто они поменялись ролями… Нет… Так нельзя. Почему же он настолько бесполезен? Нет… Слишком стыдно находиться рядом с ней. Это он должен был делать всё то, что делала она. Так нельзя… Оскар сделал неуклюжую попытку вырвать свою железную руку из руки Кейт, но ничего не вышло. Крепко она держала. Чёртовы шестерёнки… Они идут рвано, дёргано, отчаянно, как-то неестественно, будто ещё чуть-чуть, и они сломаются. Но отчего так? Неужели их так сводят с ума тревожные мысли? Нет, конечно, Оскар и раньше мог чувствовать что-то вроде волнения… Или лёгких уколов совести… Совести? Совесть у автомата? Но это же… Вероятно, какой-то сбой в программе! Сбой… Сбой в программе… С самого момента появления на свет машинист знал, что главный — человек, он всегда стоит намного выше него, и вправе приказывать, повелевать, просить, требовать, желать, хотеть… И вести себя с автоматом, как с прислугой. … А Кейт Уолкер уверенно ломала эту программу. Она не была такой, каким, по заложенным представлениям Оскара, должен быть человек. Она не кричала на него, не ругала, она была честна и откровенна. Эта удивительная, бескорыстная, щедрая женщина вела себя с ним… как с другом… Как с другом с тем, кому положено выполнять приказы… Это непостижимо… От всех этих мыслей в голове Оскара сейчас могла бы взорваться Вселенная. Нет, так нельзя… Он определённо не достоин стоять рядом с ней. Слишком уж он жалок. В глубине несчастный, а снаружи, как всегда, холодный, Оскар сделал ещё одну попытку освободиться от цепкой лапки Кейт. Он хотел уйти. — Оскар? Что случилось? — от юриста не скрылся весьма мрачный настрой автомата. — Тебе холодно? — Всё в порядке, — ответил машинист, а внутри скрежетали шестерёнки, и дрожали пружины. — Кейт Уолкер, пойдёмте отсюда, пожалуйста, холодно не мне, холодно вам. Вы простудитесь. Он отвернулся. Больно было смотреть на того, кто переживает за него больше, чем за себя. — Ради такой красоты можно и потерпеть… Оскар, милый, мне кажется, что-то с тобой не так… Что стряслось? Тот не ответил, промолчал… Он поднял голову наверх. Северное сияние… Такое далёкое, но одновременно такое близкое! Тишина. — Оскар? И тогда он повернулся. — Кейт Уолкер… Я… Я хочу… чтобы вы были счастливы… Равномерный, скрипучий, дребезжащий голос машины, но Кейт уловила в этой фразе столько горечи, что по телу пробежал холодок. — Просто… счастливы. Вы… вы этого заслуживаете. Никогда прежде мисс Уолкер не видела друга (?) таким расстроенным. Он, что, действительно в депрессии?.. Срочно нужно что-то делать! — Я счастлива, Оскар. Счастлива, когда вместе с тобой, — тихо, почти беззвучно произнесла она. Автомат мог бы вздрогнуть во второй раз. Бежать. Бежать… — А если вздумаешь уйти, я тебя толкну, ты упадёшь в сугроб и не сможешь шелохнуться, и тогда мы точно будем вместе лежать в снегу и смотреть на небо. Она ещё и шутит… Ну почему, почему она так за него беспокоится? — Кейт Уолкер… Почему вы переживаете за меня? Я ведь просто машинист. — Оскар… Переживаю… Может, потому что ты дорог мне? А если ты мне дорог, то значит, ты не просто машинист… И… Не уходи, пожалуйста. Не оставляй меня. Северное сияние. Ночь. Звёзды. Поднимается ветер… — Как же, чёрт возьми, я люблю тебя, невероятное ты чудо техники… Ветер… Неси эти слова за тридевять земель, да пусть останутся они в добрых легендах. Пусть останется в сказке эта короткая история… Фраза звенела в воздухе, и словно тишина разбилась в тысячи осколков, зашептались звёзды, зашумели ели, загудели ветры, буря мыслей, вихрь эмоций, и снова белое безмолвие… — Как же… Кейт… Уолкер… Вы дороги мне… Чёрт возьми. Снег, снег, снег… Холодный, холодный, холодный… А на душе Оскара тепло… Так тепло… Вот-вот железо плавиться начнёт. Ну и что, что автомат? Он же тоже может… любить… А может, он пока только учится? Северное сияние… И пусть вокруг суровая русская зима, холод и темнота. Ведь можно скрыться в объятиях, таких светлых, таких особенных! И ни один человек в мире не сможет подарить такие! Сорокаградусный мороз, а на душе тепло. Ну не волшебство ли? — Это магия… — шепчет Кейт откуда-то из глубин клетчатой кофты. — Да, Кейт Уолкер. Это магия.