Второй закон Чизхолма: Когда дела идут хорошо, что-то должно случиться в самом ближайшем будущем.
Что может быть тише и спокойнее урока истории в старшей школе? Монотонный голос учителя, сообщавший невероятно актуальную информацию, навевал сонливость на большую часть класса. Цвела сакура — слишком рано в этом году, — а это значило, что Хибари-сан в школе отсутствовал. Светило солнце, и никто ни в кого не стрелял. Благодать, подумал Цуна и выписал в помятую тетрадь очередную дату. …15 сентября 1600 года Токугава Иэясу окончательно разгромил противостоящих ему даймё… По крайней мере, сейчас в Японии всё спокойно: ни переделов власти, ни сражений. Никаких «расширений владений» и «создания могучей военной базы». Ни одного повода для беспокойства. И всё равно тревога Цуну не отпускала, а значит, скоро что-то должно произойти. И это «что-то» Цуне не понравится. За соседней партой сидел Гокудера, как всегда закинув ноги на парту и созерцая потолок. Это было нормально и уже давно привычно, а значит, не могло быть причиной для беспокойства. На ряд позади сидел Ямамото и сосредоточенно хмурился, вглядываясь в конспект. Тут тоже ничего нового — скоро экзамены, а он опять уделял больше внимания спорту, чем учёбе, и теперь пытался наверстать. «Минус три» — мысленно отметил Цуна. Сасагава-семпай встречается с Курокавой, и они до сих пор ни разу не поссорились. Цуна покосился на спокойно конспектирующую девушку. В самом крайнем случае, она беременна, но Курокава слишком умна и уравновешена для того, чтобы не предусмотреть всех вариантов. Значит, минус пять. Мама взяла детей и вместе с Бьянки уехала на отдых, это уже минус десять. Остаются Реборн и Мукуро со своей компанией: пять возможностей для неприятностей. …В 1636 году под страхом смертной казни японцам было запрещено покидать территорию своей страны, а также строить корабли, способные на дальние плавания… Старательно записал за учителем Цуна и понял, что кое-чего не учёл. Например, что проблемы могут случиться не в Японии. А на экране мобильного, предусмотрительно поставленного на беззвучный режим, он прочитал приговор своей спокойной жизни. В очередной раз. [«Токио, аэропорт Нарита, терминал 1, отправление в 21:55 Прибытие: Париж, Франция — Шарль Де Голль, терминал 2E Париж, Франция — Орли, терминал W, отправление в 07:35 (время местное) Прибытие: Милан, Италия — Линате, терминал A Милан, Италия — Линате, отправление в 11:45 (время местное) Прибытие: Палермо, Италия — Пунта Райзи Электронные билеты у тебя на почте, не забудь распечатать и взять паспорта. И не задавай глупых вопросов. Всё ещё твой репетитор»] Тяжко вздохнув, Цуна торопливо записал за учителем очередную фразу, пока тот не заметил его манипуляции с телефоном. …Формально передав титул сёгуна сыну, Токугава Иэясу организовал составление «Букэ сё хатто»[1], определявшего нормы поведения самурая на службе и в личной жизни… Удивительно, за последние несколько сотен лет жизнь ничуть не изменилась: всегда найдётся тот, кто диктует тебе правила. А когда наступает твой черёд, ты лишь подтверждаешь старинные традиции, ведь гораздо проще управлять людьми, когда они ведут себя одинаково. Выдрав из тетради чистый лист, Цуна оторвал от него клочок и накарябал записку для Гокудеры, ни на секунду не задумываясь кого взять с собой в Палермо. И, если честно, ему было почти наплевать, что именно случилось на Сицилии: Занзас, конкуренты или какая другая чума. Потому что думать об этом было бы слишком неприятно для его и без того травмированной психики. Да и толку-то гадать, всё равно скажут, даже если он слушать не захочет, хоть уши затыкай. За последние пару лет он всё же научился самому важному — не волноваться, пока не разобрался. Воистину, сильно-могучая магия, куда уж там особым пулям и старинной бижутерии. Вспомнив о пулях, Цуна машинально потёр челюсть. Год назад туда, под самое основание, Реборн, по своей привычке ничего не объяснив, загнал ещё парочку пуль. Разумеется, не простых, а с секретом. Они заметно облегчили ему жизнь, разве что на уроках английского было очень сложно строить из себя конченого идиота: особые пули для иностранных языков. С тех пор английский и итальянский, со всякими диалектами, засели в его голове так прочно, что выбить их оттуда можно было бы только вместе с мозгами. Всё, что Цуна мог бы сказать по этому поводу: «Высокоразвитая технология практически неотличима от магии». Так что одна из самых главных проблем путешественников — языковой барьер — им не угрожала. Оставалась только самая насущная для школьников — экзамены, причём в этом году они оканчивают школу... Вот не мог, что ли, Реборн немного подождать! А то учишься, непонятно зачем в школе штаны просиживаешь целыми днями, запихиваешь в голову кучу совершенно ненужной информации много лет подряд. Чтобы теперь какая-то скотина помешала получить диплом? За последние несколько лет с помощью Гокудеры, Бьянки и Реборна в качестве безотказного пинка под зад, Цуна поправил основные проблемы с учёбой и имел полное право рассчитывать на вполне сносные оценки. А теперь будет у Вонголы босс без аттестата о среднем образовании. Засмеют ведь, хотя куда уж хуже: мать японка, хранители почти все японцы, никаких связей и только восемнадцать лет. Смысла оставаться на следующие уроки уже не было, а когда на выходе из школы их попытался остановить Кусакабе, Цуна спросил, привезти ли Хибари-сану с Сицилии магнитиков. Ответа на этот, казалось бы, простой вопрос он так и не дождался. Дома, покидав в спортивную сумку бельё, полотенце, запасную рубашку и кое-какие мелочи, Цуна возблагодарил богов за наличие бумаги в принтере и краски в картриджах, которой хватило на билеты и ровно половину схемы проезда от аэропорта Шарль Де Голль до Орли. Кое-как перерисовав оставшуюся часть схемы, он проверил, закрыты ли все окна, перекрыл газ и принялся за пытку под названием «завяжи себе галстук». Строгий костюм так и не стал для него привычной одеждой, но, как говорится, положение обязывало. Вряд ли его, пусть и внезапный визит на его вроде как родину, окажется неофициальным. Распихав по карманам телефон, документы и билеты, Цуна тщательно запер дверь и уставился на кольца. Если Натса ещё можно было принять за обычное украшение, то надпись «VONGOLA» на кольце Неба была совершенно недвусмысленна. Почему-то таможенники, особенно в Палермо, не представлялись ему совсем уж глупыми людьми, а значит, с уликами надо что-то делать. Прикинув оставшееся до вылета время, он написал короткую СМС и отправился в «Такесуши». Гокудера уже был на месте и даже успел забить крохотную пепельницу окурками. Ямамото возился на кухне с рыбиной, решив угостить их на дорожку чем-то особенным. Ямамото был тем, на кого Цуна мог положиться и знать, что всё будет в порядке, но это здесь, в Японии. Первый раз отправляясь на Сицилию, причём явно сразу же по серьёзному делу, он хотел видеть рядом с собой Гокудеру. Только его, и никого больше. Реборн наверняка знал, он всегда всё про него знал, поэтому и купил им только два билета. Через полчаса, когда несчастный тунец был безжалостно уничтожен клиентами, в ресторанчик пришла Хром, к счастью, одна, без «группы поддержки» в лице Кена и Чикусы. Немного «поколдовав» над кольцами и динамитными шашками Гокудеры, которые тот наотрез отказался оставлять здесь, она едва слышно пожелала им удачи и убежала до того, как Цуёши-сан успел предложить ей попробовать свои фирменные суши. А зря, пока Цуна её ждал, успел оценить их по достоинству. Иллюзий должно было хватить часов на шестнадцать, и Цуна надеялся, что никаких задержек по пути не произойдёт.Пятый закон ненадёжности: Ошибаться человеку свойственно, но по-настоящему всё запутать может только компьютер.
До Токио они добрались без происшествий, да и какие проблемы могут быть, когда тут всего сорок минут на синкансене. Цуна бессмысленно пялился в окно, гадая, допустят ли их теперь к экзаменам, а Гокудера отпугивал грозным видом других пассажиров. Цуна ещё порадовался, что надел любимые раздолбанные кроссовки: новые ботинки ему нещадно натирали, а переобуться можно будет уже на месте. Всё лучше, чем страдать без цели и смысла. Добраться до аэропорта оказалось уже чуть сложнее, но с этим они тоже справились, ведь Гокудере уже доводилось здесь бывать, поэтому, зарегистрировавшись и сдав багаж, они без проблем прошли паспортный контроль. До начала посадки оставалось ещё около часа, утомлённый бесконечными очередями Цуна купил себе томик манги и забился в неудобное металлическое кресло в зале ожидания, а Гокудера забежал в Duty Free и вернулся с двумя блоками сигарет. Первый перелёт они проспали, хотя это оказалось непросто. Гокудера не мог успокоиться, потому что считал своим долгом охранять покой босса, Цуне мешал свет, и у него постоянно затекала спина. В Париж они прибыли в четыре часа утра, Цуну мутило от недосыпа, а ведь ещё надо было получить багаж и ехать в другой аэропорт. Но вот тут-то и начались проблемы — спортивную сумку, в которую он напихал вещи и проклятые ботинки, о которых он не мог вспоминать без содрогания, где-то потеряли. Не то чтобы там было что-то очень важное, но сам факт! Да и простояли они у ленты транспортёра прилично, так что едва не опоздали на пересадку, и Цуне пришлось долго объяснять, что да, багажа у него нет, да, подозрительно, но он не виноват, что компьютер дал сбой, распечатывая штрих-код для его сумки, и вместо Парижа она улетела в Нью-Йорк. Впрочем, и на этот раз компьютеры его не взлюбили, напечатав посадочный талон на место, которого в самолёте не было. Гокудера порывался взорвать весь аэропорт вместе с уродскими компами и неторопливыми служащими, и полусонному, усталому и недовольному Цуне было очень непросто его от этого удержать. На какую-то крохотную секунду он даже подумал: «А зачем его останавливать? Пусть, может, тогда ошибок меньше будут делать». Бортпроводницы держались подальше от них весь полёт, к счастью, совсем не долгий в сравнении с предыдущим. У молоденькой девушки, наливающей Цуне минералку, отчаянно дрожали руки, а уж когда Гокудера заявил, что ему принесли дерьмовый кофе… Вторая пересадка была проще, по крайней мере, им не требовалось ехать на другой конец города, так что, быстренько зарегистрировавшись, отправились в Duty Free за новой зубной щёткой, сумкой и ботинками, которые он там нашёл с большим трудом. Свежую рубашку Цуна одолжил у Гокудеры, она была ему немного велика, пришлось закатать рукава, радуясь, что под пиджаком не видно. Тяжело вздохнув, он позвонил отцу, узнать, будет ли хоть кто-нибудь их встречать. Новости его не порадовали. До прихода Гокудеры, застрявшего в курилке, Цуна просидел, забравшись с ногами на холодную пластиковую скамью в зале ожидания, и смотрел на погасший экран телефона. Детство давно уже кончилось, начиналась работа, а он всё никак не мог отпустить прошлое, привычные принципы и образ мыслей. Но сейчас он почему-то совсем не думал, что надо отказаться, как-то отвертеться и свалить всё на кого-то другого. Он прикидывал, что экзамены он уже точно не сдаст, по крайней мере, в Японии, и придётся заново отучиваться здесь последний год. Вспоминал, что ему говорил Реборн о том, что итальянский паспорт ему будут оформлять уже на другую фамилию, да и всем ребятам, кроме Гокудеры, тоже нужно будет гражданство. Он думал о фальшивом паспорте Хром, и о том, что Мукуро надо бы вытащить из его проклятой колбы и тоже делать ему документы. Он вспоминал всю насильно впихнутую в его голову информацию о кланах, входящих в Альянс, о раскладе сил, и даже пытался моделировать их реакцию на произошедшее. И когда вернулся Гокудера и ободряюще улыбнулся ему, хотя в глазах у него от напряжения и недосыпа сосуды полопались, Цуна подумал, что всё он делает правильно. Хотя бы ради одного Гокудеры стоило попытаться. На Сицилии другой климат и другие люди: молчаливые, подозрительно смотрящие на каждого чужака. Местные сильно выделялись на фоне несмолкающих пёстрых толп туристов. Их последний рейс был внутренним, проходить таможню не пришлось, но они всё равно немного задержались, чтобы Цуна успел переобуться. Старые кроссовки полетели в урну, а случайно купленные ботинки оказались гораздо удобнее тех, что достанутся кому-то из Нью-Йорка, потому что Цуна не собирался тратить время и нервы, возвращая себе старую спортивную сумку. Пусть они подавятся его зубной щёткой и тремя парами носков, пусть забирают его рубашки, уже не жалко. Их встречала Орегано из CEDEF, хотя Цуна предпочёл бы увидеть Базиля, просто ради того, чтобы встретить знакомое лицо. Проводив их до машины, Орегано села рядом с водителем и подняла перегородку, создавая иллюзию уединения. Ещё одна задержка — Орегано выходила в магазин, купить для Цуны рубашку по размеру, сама, не пустив Цуну, который не хотел напрягать её своими проблемами. «Я отвечаю за вашу безопасность», — сказала она ему, и он послушно остался в машине, мысленно говоря себе, что теперь так будет всегда. Цуне казалось, что было жарко и душно, становилось не по себе от каждой мелочи. Неудобно в наглухо застёгнутом костюме, туго затянутом галстуке, на заднем сидении шикарной машины, он к такому совершенно не привык. В салоне пахло натуральной кожей обивки, машинным маслом. От сидящего рядом Гокудеры тянуло крепким табаком и одеколоном. По крайней мере, рядом с ним он ни на секунду не забывал, что не одинок. Один он бы давно запаниковал и вряд ли бы долетел до места назначения. Один он вообще не видел смысла куда-то лететь. Цуна как никогда чувствовал себя слабым и беспомощным, даже в будущем было проще, может быть от того, что они не покидали Японию. А сейчас, после четырнадцати часов перелёта, гудела голова и наваливалась апатия. Да ещё и эта безумная жара, от которой в голову лезли странные мысли. Цуна раздражённо подёргал галстук, но не стал развязывать. За окном клубилась пыль, они уже давно выехали из города, и теперь мимо проплывали редкие рощицы, виноградники и целые океаны выгоравшей на солнце до желтизны травы. А ещё здесь были горы, дорога поднималась всё выше и выше, будто они хотели уехать прямо на небо. Цуна думал, что лучше бы не спрашивал, зачем их позвали сюда так срочно, когда разговаривал с отцом во время той пересадки в Милане. А теперь в голове навязчивым речитативом крутилось: «У Девятого инсульт, поэтому ты нужен здесь как можно скорее». Инсульт, такое страшное слово… У дона Тимотео парализованы ноги и почти вся левая сторона тела, ему тяжело находиться в сознании, и врачи не могут сказать, сколько он ещё протянет. «Этого не может быть! — хотелось возразить Цуне. — Там, в десятилетнем будущем, он был жив, хоть и отошёл от дел, он просто не может умереть так рано!» Но Цуна знал: мало того, что будущее изменчиво и пластично, любая мелочь может кардинально всё изменить, так ещё и десятилетняя базука перемещает тебя в какой-то другой мир, очень похожий, но не твой, иначе нарушается какой-то зубодробительный закон, он в этом не сильно разбирался. Иначе тому, кто старше на десять лет, будет некуда возвращаться, потому что невозможно замкнуть петлю идеально. Цуне не хотелось смотреть в окно, всё равно он понятия не имел, где они, и не смог бы сориентироваться. Он сидел ссутулившись, зажав ладони между колен и бессмысленно уставившись на перегородку, отделяющую водителя и Орегано от пассажиров. Машина шла тяжело, неповоротливо, и он уже знал, что бронированный автомобиль ощущается именно так. Справа от него Гокудера нервно ёрзал, теребил браслеты и периодически тянулся к карману за мятой сигаретной пачкой, а потом вспоминал, что окна бронированного гроба не открываются. Позади осталась крохотная церквушка — единственное строение недалеко от дороги, было пустынно и безлюдно, никаких других машин или пешеходов. Цуна старался не смотреть в окно, он радовался, что не один здесь, но ему становилось не по себе от того, что он потащил Гокудеру в дом умирающего старика. — Тяжело дышать, — Цуна не выдержал всеобщего молчания. Пусть в машине работал кондиционер, Цуна этого почти не замечал. Ему казалось, что бронированный и тонированный монстр, в котором они ехали, притягивал солнце и жару. Раскалённый гроб на колёсах, мчащийся по просёлочной дороге. От жутковатых ассоциаций по спине полз холодный пот. На самом деле, наверняка ему только мерещилась жара, и кольцо не жгло разогревающим металлом. Ему просто не хотелось здесь быть. Гокудера тяжело воспринял возвращение туда, откуда он когда-то сбежал, то и дело прикасался к кольцу Урагана, как бы напоминая себе, что теперь всё совсем иначе. Цуна ещё не сказал ему, зачем они здесь, не та тема, чтобы обсуждать вслух. Но Гокудера видел, что ему тяжело, он всегда всё видел, слишком хорошо они друг друга успели изучить. Вновь достав и убрав сигареты, он зацепился взглядом за встроенный бар и решительно открыл дверцу. Остановил руку, потянувшуюся было к бутылке вина, и достал минеральную воду для Цуны. Тот посмотрел на него с благодарностью и попытался улыбнуться. Они ехали в резиденцию Вонголы всё в том же молчании, но теперь передавая друг другу бутылку воды. Против них может ополчиться весь мир, но пока они вместе, никто ничего не сможет с ними сделать.Теорема Гинсберга: Ты не можешь выиграть, ты не можешь сыграть вничью, ты не можешь даже выйти из игры.
Цуна сидел рядом с Тимотео и не чувствовал ничего. Ни сочувствия к умирающему, ни страха перед будущим. Человек, сломавший его, да и десятки других жизней, ни в чём из содеянного не раскаивался перед смертью. Он, как и многие до него, как придётся самому Цуне, как тем, кто придёт им на смену... Как любой из Людей Чести, дон Тимотео считал себя вправе распоряжаться чужими жизнями по своему усмотрению, уверенный, что никто не справится лучше него. Как будто у них всех есть свыше дарованная привилегия, на века вперёд выписанная индульгенция. Кровь Вонголы, обязывающая жить и умирать по иным законам, сила, лишившая их права на Рай и Ад. Душа, отданная во имя первородного греха, который Цуна уже принял на себя. У него было такое чувство, будто он знал всё это ещё до своего рождения, всегда знал, а потом почему-то забыл. Замотался в повседневной рутине, забил голову глупостями и потерял самое важное. А сейчас — вспомнил. Дон Тимотео смотрел на удивление ясным взглядом. Несмотря на то, что умирал, что практически не мог двигаться и даже говорил с трудом, он всё ещё был боссом одной из сильнейших в мире мафиозных Семей, всё ещё был законом на этой иссушенной и выжженной земле. Цуна на секунду прикрыл глаза, и ему примерещилась ободряющая улыбка Джотто Вонголы. Решение надо было принимать именно сейчас, в эту самую минуту, и придерживаться его всю оставшуюся, возможно недолгую, жизнь. Когда он задыхался в колючей сфере, созданной взрослым Хибари-саном, все прежние боссы приняли его решимость. На последних остатках кислорода он кричал: «Я уничтожу Вонголу!», и Примо улыбался точно так же. Десятки лет назад он создал эту организацию для защиты мирных жителей от произвола властей. Второй и последующие боссы исковеркали и извратили его идеи, поддавшись жажде власти... И Цуна также, как и все они, был искренне уверен, что знает, что и как нужно делать. Знает, что никто другой этого сделать не сможет. Он открыл глаза и взял дона Тимотео за руку. Они оба прокляты от рожденья, по их венам течёт отравленная кровь, дарующая им сводящую с ума Гипер-интуицию. Поэтому Цуне нельзя было ошибиться. — Я сделаю всё, что должен, — спокойно, твёрдо и уверенно сказал Цуна и ободряюще сжал пальцы старческой ладони. Дон Тимотео слабо улыбнулся и устало закрыл глаза. Он получил именно тот ответ, на который рассчитывал. Цуна сказал ровно то, что имел в виду. Похороны прошли через две недели, старый босс так и не узнал, что Цуна не намерен отказываться от своей решимости, что полученный им ответ был озвучен не до конца. «Я сделаю всё, что должен. Я уничтожу Вонголу, какой сделали её вы, и воссоздам то, о чём мечтал Джотто. В этот раз мы не совершим ошибок». Больше не ощущалось страха, потому, что он заканчивается там, где начинается неизбежное. Больше не было сопротивления, оно только что лишилось всякого смысла. Глупо сопротивляться тому, что уже произошло. Он ведь принял это решение ещё несколько лет назад. Хранители дона Тимотео несли на плечах его гроб, Цуна шёл следом за ними с застывшей на лице торжественной и скорбной миной. Толпы журналистов пытались прорваться за ворота кладбища, но территорию полностью оцепили рядовые Варии. Цуна принимал соболезнования, был со всеми вежлив, вёл себя сдержанно и уважительно, Гокудера застыл за его спиной, и его молчаливая поддержка помогала Цуне держать себя в руках. Людей оказалось много, очень много, помимо солдат Семьи здесь были и простые люди, которым Тимотео никогда не отказывал в помощи. Здесь находились и представители других семей, пришедшие отдать последний долг человеку, которого они уважали. И с каждым новым гостем улыбка Цуны делалась всё натянутей, и с каждым словом становилось всё труднее говорить. Эти похороны дались ему очень тяжело, даже Бьякурана убивать было проще.Законы Мерфи о ведении боевых действий: Если вы берёте на себя больше, чем вам положено, придётся выполнить больше, чем вы можете.
Занзас стоял, прислонившись к стене за поворотом, поэтому Цуна заметил его не сразу. Он был хмур, и, хотя он практически всегда так выглядел, Цуна понял, что ему тяжело. Это казалось странным и нелепым: в конце концов, именно Занзас виноват в том, что здоровье дона Тимотео в последние годы было настолько плохо, именно Занзас дважды пытался его убить, а теперь, кажется, переживал гораздо сильнее Цуны. — Старик не должен был подохнуть так, — сказал Занзас. — Этот козёл должен был сдохнуть от моей руки, от твоей, от пули снайпера или от цикуты в кофе, неважно. Но не так. Занзас был в большей степени мафиозо, чем Цуна когда-либо станет. Он впитал в себя весь жар, всё безумие этой иссушенной земли, все неписаные законы, исторические традиции. В его рассуждениях таилась какая-то безумная логика, которая вечно ускользала от понимания Цуны, сколько бы он ни бился. — Это хорошо, что так… мирно, — возразил он. — Только слишком рано. Занзас рассмеялся, хрипло, надтреснуто, от этого звука Цуна почувствовал, что волосы встают дыбом, хотя любой сказал бы, что они у него всегда так. — Ты дурак и не лечишься, — заявил Занзас, отсмеявшись, и это было почему-то совсем не обидно. Цуна хотел бы согласиться, что да, дурак, потому что не понимает, чем болезнь хуже яда и пули, но промолчал, просто смотрел Занзасу в глаза и силился догадаться, о чём он думает, что чувствует, как собирается поступить. — Ты просто малолетний идиот, — продолжил Занзас, спокойно и почти равнодушно, забывая, что из-за Колыбели старше его только на два года. — Если из-за твоего сраного дебилизма Семья потеряет своё положение, я лично разнесу твою гнилую черепушку. Цуна кивнул, соглашаясь не только со сказанным вслух, но и с тем, что ему удалось прочитать своей Интуицией. — Хорошо, — спокойно, почти равнодушно сказал он. — Договорились.Правило точности Рэя: Измеряй микрометром. Отмечай мелом. Отрубай топором.
Гокудере подходила Сицилия, он вписывался в неё, как недостающая деталь пазла. Ему шли костюмы, он умел их носить, умел держать себя и разговаривать так, как тут было принято. Ему подходила его должность: Цуна назвал его своей правой рукой, и ни у кого не возникло больше никаких вопросов. Впервые сам назвал его так, и почти физически ощутил, как полыхнуло радостным удовлетворением. Гокудера был уместен здесь, а Цуна — нет. Он чувствовал себя случайно забредшим на съёмочную площадку двойником известного актёра. И вот уже работает камера, а он-то роли не знает! Глупо, конечно, столько времени держаться, уверять, пусть и самого себя, что придумал отличный выход, а потом расклеиться и опустить руки. Как же он ненавидел принимать решения! Выбирать, зная, что последствия коснутся не только его, но и десятков, сотен людей, и при этом совершенно не понимать, каким именно образом — невыносимо. Они договаривались с доном Тимотео — как только Цуна окончит школу, то переедет сюда и начнёт перенимать бесценный опыт управления Семьёй. Бизнес: какой легальный, какой уже нет, и какой на сколько, что с чем связано, сложносочинённая структура зарегистрированных официально контор и фирм. Люди: кто кому что должен, от кого что ждать, кого имеет смысл потом повышать, а кто достиг своего потолка. Другие Семьи, запутанные связи бизнеса, родства, обязательств. Цуна хотел изменить Вонголу: уничтожить, сжечь и возродить из пепла заново. Но как, если он даже элементарно не понимал, к каким последствиям может привести самое незначительное решение? Что изменят его действия? Что изменится, если он не сделает ничего? Что будет, если… Гокудера помогал ему не сойти с ума. Он выбирал ему галстук каждое утро, помнил наизусть сотни цифр и имён, заботился о каждой мелочи. Например, первым же делом попросил разрешения сменить обслугу, особенно поваров и тех горничных, что убирались на их этаже. Цуна даже не сразу понял, зачем. Ему была непривычна огромная спальня, дом с десятками комнат, назначение половины из которых от него ускользало, все эти люди вокруг… Посторонние люди, чужие. Только Гокудера был свой. Свой, незаменимый, да. Но, кажется, принадлежащий этому месту сильнее, чем самому Цуне. Эгоистично и неправильно было так думать, люди ведь не вещи, чтобы кому-то принадлежать. Но Цуне так хотелось знать, что Гокудера только его, что он будет на его стороне всегда, что бы Цуна ни задумал. — Если вы скажете, чего именно хотите добиться, мне будет проще подобрать для вас оптимальные варианты и схемы, — будто уловив его мысль, сказал Гокудера. Как всегда теперь безупречная предупредительность, вежливость и спокойствие, которого не было до неожиданного переезда. Хоть что-то хорошее от всей этой истории: убедившись, что на его должность никто больше не претендует, получив официальное подтверждение, Гокудера перестал тратить свои силы и нервы Цуны на бессмысленные демонстрации собственной крутости и незаменимости. — Честно говоря, больше всего я хочу заснуть, а потом проснуться и увидеть, что всё как-то наладилось само, — признался Цуна. — Вымотался жутко, хотя, конечно, не так как ты. Ты хоть спать-то ложился, Гокудера-кун? — Я рад хоть чем-то помочь вам, Десятый, — ушёл от ответа Гокудера. Но Цуна отлично видел — часов двенадцать сна и ему бы не помешали. Иногда Цуне казалось, что Гокудера делает всё, вообще всё, а Цуна только подписывается в нужных местах. Это Гокудера всё анализирует, решает и преподносит на блюдечке, разве что не разжевав. А Цуна… — Нам нужен перерыв, — решил он, прогоняя всякую чушь, лезущую в голову. — Завтра с утра ведь никаких встреч не запланировано? Поспим хоть денёк нормально, и ты тоже, обязательно, обещаешь? Гокудера кивнул и нахмурился одновременно. Мол, сделаю, как вы сказали, но только потому, что вы тут босс. Но когда Цуна уже выбрался из-за стола, он снова спросил: — Чего вы хотите добиться в итоге? Цуна сжал пальцами его предплечье, собираясь с мыслями. Не мог же он и впрямь сказать ему: «Пожалуйста, только будь на моей стороне». Прозвучало бы как шантаж. Вместо этого он неловко улыбнулся и спросил: — Чтобы что-то сломать, надо сначала разобраться в том, как оно работает. Глаза Гокудеры расширились в удивлении, а потом он вдруг улыбнулся в ответ, как будто ему снова четырнадцать, и они смотрят фейерверки на фестивале. И спросил в ответ: — Особенно тщательно надо изучить, если надо сломать так, чтобы никто и не заметил, да? И Цуна понял, что зря он всякие глупости себе думал. Они с Гокудерой отлично понимали друг друга, о чём бы ни шла речь. _______________________________ [1] «Уложение о самурайских родах»