Love said no

Все пошло не так с самого начала; наверное, иначе и быть не могло, но им сперва казалось, что они в безопасности. Враг твоего врага – не обязательно твой друг, нет, но можно надеяться на то, что хотя бы какое-то время вы будете сражаться на одной стороне. И они надеялись. И даже не стали в итоге врагами, но… Вот она, первая ночь, первая встреча: доки, запах крови и гниющих водорослей, запах отчаяния и страха. Они оба крадутся – к одной цели, к одной группе людей, оба бесшумные, оба смертоносные, но он никогда не убивает, а на ее руках уже очень много крови. И когда начинается бой, ее меч отнимает одну жизнь за другой, а он старается оставлять противников в живых, хотя они наверняка ничего ему не расскажут. Ниндзя из клана Руки не выдают тайны Якудза даже под пытками, нечего даже надеяться, что он разговорит их. Тем более что он знает по-японски от силы три десятка слов, этого мало, этого слишком мало, чтобы понять то, что он хочет узнать. Позже мужчина в костюме дьявола говорит, что его называют Сорвиголовой, и женщина отвечает ему, что ее зовут так же, как ее меч – Катана. Все начинается очень просто: в ее мече, Похитителе Душ, заточены души всех, кто был им убит, и она может говорить с ними; она допрашивает души убитых сегодня ниндзя. Обещая, что позволит им упокоиться, и они рассказывают все, что знают. Не так уж много, к сожалению. Но теперь они знают, что клан Руки похищает и куда-то увозит людей, которых затем собираются принести в жертву. В благодарность он предлагает Катане перевязать ее рану, и они идут к нему домой. Там они называют друг другу свои имена, пытаются говорить о чем-то, пока он оказывает ей помощь. Пустой разговор, из которого понятно, что они оба калеки, хотя только Мэтт слепой, а с Татцу все в порядке. Нет они оба калеки, они оба уроды, потому что прошлое оставило им такие шрамы, что странно, что они оба до сих пор живы и не свихнулись. Впрочем, об этом нельзя говорить с уверенностью, потому что она одержима местью, а он раздавлен чувством вины. С тех пор они видятся каждый день. Пытаются собирать информацию, сражаются вместе, прикрывают друг другу спину, но это уже другое, это почти сразу другое. Она уже не враг его врага, она становится кем-то большим, и ее вины в этом куда меньше, чем его. Говорят, что бывает так, что одна ночь решает все; так и случилось, и это была странная, больная, безумная ночь. Они ложатся в одну постель – и спят рядом до самого утра, это не страсть, после которой легко исчезнуть и сделать вид, будто ничего не было, все намного, намного хуже. Заснув один раз в его руках, она уже не может сбежать, приходит снова и снова, и он целует ее нежно и долго-долго. Мэтт знает, что она хотела бы уйти, но не может, чувствует это с самого начала, и все-таки каждый раз делает все, чтобы она осталась. Татцу его за это ненавидит – и за это же любит, хотя была уверена, что уже никого не сможет полюбить. Она думает, что и он не сможет ее полюбить, потому что он потерял женщину, которая была для него всем, потому что он до сих пор не может о ней говорить, потому что она слишком хорошо понимает, каково это, ведь она потеряла мужа, которого любила больше жизни. В итоге получается черт знает что: они то изображают пару на людях – для отвода глаз, чтобы слишком самостоятельный слепой не привлекал слишком много внимания, то целуются – по-настоящему, потому что чувствуют, что им это необходимо, а по утрам она готовит ему завтрак, как будто бы они давным-давно встречаются, и ночевать у него нормально и привычно. А потом они вдруг понимают, что просто засыпать рядом – это уже не то, этого мало, и все становится еще сложнее. Они узнают, что клан Руки готовит ритуал, страшный ритуал, при помощи которого можно вернуть к жизни мертвеца; они все еще не знают, кого они хотят воскресить, но делают все, чтобы помешать этому. Они сражаются и с другими кланами Якудза. Конечно же, они противостоят и клану Ножей, американской ветвью которого с недавних пор руководит убийца мужа Татцу – Такео Ямаширо, его брат-близнец, его темный двойник. Каждая их встреча – кошмар наяву, каждый их поединок – испытание воли, ведь видеть его невыносимо, как невыносимо и знать о том, что он все еще ее любит, что он все еще верит, что она могла бы его простить. Но простить такое невозможно. Ей до сих пор снится ее дом, объятый пламенем, в котором заживо горят ее сыновья. Такое невозможно забыть, такое не стирается из памяти, не заживает, даже не превращается в шрам – это вечно открытая рана. Катана теперь рада, что не ушла тогда, что Сорвиголова рядом, что они сражаются рядом и спят рядом – с ним это все-таки не так невыносимо, с ним она может продержаться подольше. Но с самого начала ее преследует ощущение, что этот человек ее погубит, что эта привязанность выпьет все ее силы и разобьет ей сердце, и оно с каждым днем все сильнее. Не зря Стик твердил Мэтту снова и снова, что воин должен быть один; Татцу всегда знала об этом, и она тоже ему об этом говорила, и каждый день напоминала об этом самой себе, но в итоге они оба нарушили это правило. Совершили ошибку, которой, наверное, и невозможно было избежать, шагнули в эту ловушку с открытыми глазами. Даже Такео – и тот говорит им, что они сами себе роют могилу, но его тем более никто не слушает. Сложно сказать, кто на кого охотится: Катана приехала, чтобы найти и победить его, а в итоге сама от него прячется, потому что он для нее все еще слишком силен – и слишком во многом прав, слишком много знает и понимает, слишком часто швыряет ей правду в лицо. Он ведь с самого начала говорил ей, что Масео не понял бы ее жажды мести, что он проклял бы ее за эту бесконечную резню – и он ведь так и сделал, но она не слушала, потом не хотела верить, умоляла душу ее мужа остаться с ней, но все было напрасно. Когда это случилось, она хотела умереть, и только из-за Такео решила жить дальше, только из-за его насмешек, только из-за того, что когда он ранил ее, ей страшно стало умереть. Глупая, бессмысленная жизнь. Пустая война, которой не будет конца: она выбрала благую цель, но ей никогда не победить, противостоять всей японской мафии в одиночку – самоубийство, просто чуть более медленное, чем когда перерезаешь себе горло ножом. Она была права. Она всегда знала, что Сорвиголова станет причиной ее смерти – и ей не страшно смотреть этой правде в глаза. И не страшно держать в руках кайкэн, не страшно знать, что совсем скоро холодная сталь коснется кожи на ее шее, которой несколько ночей назад так горячо касались губы Мэтта, не страшно знать, что она сама оборвет свою жизнь. Она готова. Она связала лодыжки своим красным поясом, чтобы совершить дзигай как полагается, чтобы и после смерти выглядеть пристойно. И все-таки, Татцу все еще слишком сложно поверить, что все произошло так, как произошло, что он предал и ее, и все, во что верил, что он так легко перечеркнул все, за что сражался. Им ведь удалось выяснить, кого клан Руки собирался воскресить. Они были там. Они могли бы сорвать ритуал, они могли бы помешать, они могли бы, в конце концов, вернуть воскресшего мертвеца обратно в могилу. Но нет, нет, он все сам испортил, он не позволил, он оглушил ее, он готов, кажется, был даже убить ее. Потому что там, внизу, в этом море крови лежала та, кого он безумно любил, та, ради кого он был готов на все. Электра Начиос. Он слушал, как одного за другим пленников приносят в жертву, чувствовал, как останавливаются их сердца – и терпел, и ждал, и вмешался только в самом конце, чтобы ее не увели, чтобы забрать воскресшую женщину с собой. Он отнес Катану к своей знакомой медсестре, чтобы та наложила швы – он ударил ее слишком сильно, он действительно мог убить ее, мог проломить ей череп. И он ушел с той женщиной, ушел и остался с ней, она потом видела их на улицах. Они сражались вместе. Как будто ее никогда не было в его жизни. Как будто бы женщина, которую он сам привел в свою жизнь, просто не существовала. Он не искал ее. Сперва – не искал, но когда понял, что на улицах Адской Кухни больше не слышит ее шагов, все-таки забеспокоился, не поверил, что она просто уехала, бросив все, что она оставила свою войну и ушла сражаться в каком-то другом месте. Мэтт нашел ее в ее убежище – она же сама показала ему, только он никогда не приходил, всегда звал ее к себе. Нашел в луже давно засохшей крови, задохнулся от тошнотворно-сладковатого запаха разлагающегося тела, метался из угла в угол, не понимая, почему так случилось, действительно не понимая. Пытался разжать мертвые пальцы и вытащить окровавленный кайкэн, которым она перерезала себе горло, пытался найти что-нибудь вроде предсмертной записки, хоть какое-то объяснение – и нашел, нащупал вырезанное на ее руке слово, единственное слово. Поражение. Она не зря учила его японскому, он легко смог его прочитать. Поражение. Полное поражение. Безнадежнее самой смерти. Это словно в бреду: он идет по ночным улицам, несет ее на руках, как когда-то нес в свою спальню, но она мертвая, мертвая, мертвая, она не слышит, что он снова и снова повторяет ее имя, и он тоже не слышит ничего, кроме собственного голоса. Сорвиголова и чувство вины неразлучны, только раньше он винил себя за то, что не смог защитить Электру, а теперь казнит себя за то, что Татцу выбрала смерть – из-за него, конечно, из-за него, в ее жизни и так почти не было смысла, а он разрушил то немногое, ради чего ей еще хотелось жить. Она так хотела верить, что вместе они смогут выиграть хотя бы несколько сражений в их бесконечной войне, что вместе они сильнее, но он предал и ее, и себя, и Адскую Кухню. Обманул тех, кого поклялся защищать. Променял все на возможность снова любить женщину, которая даже не уверена, что хочет быть рядом с ним, которая не знает, сможет ли она его принять таким. Он приходит в доки, где они впервые встретились с Катаной, садится на бетонные плиты у самой воды, устраивает ее мертвое тело так, чтобы ее голова лежала у него на коленях, перебирает ее волосы и снова твердит ее имя. Он не слышит, что за ним давно уже следует тот, кого он не раз пытался поймать, кого он пытался вместе с ней одолеть. Он не помнит, что в убежище Татцу были катана и вакидзаси, но не было меча, которым она всегда сражалась. Теперь Похититель Душ вернулся к своему прежнему хозяину, и когда Мэтт слышит, как клинок покидает ножны, уже слишком поздно уворачиваться – сталь в лунном свете кажется серебром, и это его последняя мысль, меч разрубает его тело от ключицы до пояса. Прежде, чем его душа оказывается заточенной в проклятом клинке, он успевает услышать, как Такео клянется, что это лишь начало его мести, и что все мучения еще впереди. В Адской Кухне теперь новый дьявол. Настоящий дьявол, не пытающийся быть святым, не кающийся в грехах, не старающийся сохранить руки чистыми. Он убивает, когда нужно убивать, выгоняет тех, кого можно прогнать, наводит порядок железной рукой. Противостоит клану Руки, как и Сорвиголова, но это не бессмысленное противостояние, это настоящая война, в которой сражается весь клан Ножей, и в которой Дьявол побеждает. Преступники трясутся от страха, когда слышат его имя, которое он и не пытается скрывать – напротив, он всем швыряет его в лицо, все знают, что его зовут Такео Ямаширо. Несколько раз его пытаются арестовать, но очень скоро полиция понимает, что им выгоднее, чтобы он оставался на свободе и контролировал этот цирк уродов. Преступность в Адской Кухне теперь действительно организованная – клан Ножей всем сумел навязать свои правила, и те, кто их не соблюдает, долго не живут. Полиция даже трупов не находит. Каждое воскресенье Такео приходит на кладбище и приносит на могилу Татцу цветы. Единственное, чего ему так и не удалось добиться, так это перезахоронения Мэтта, который лежит в соседней могиле. На его могиле – темно-красные розы, на ее – белые хризантемы, пахнущие осенью, дымом и смертью. Такео всегда приходит надолго, говорит с женщиной, которая, наверное, и на том свете его продолжает ненавидеть, говорит, зная, что она его точно не слышит; потом он достает Похититель Душ, призывает душу Сорвиголовы и рассказывает обо всем, что произошло в Адской Кухне за неделю, это его своеобразный дневник Дьявола, это еще одна пытка – говорить о том, что у него получается все, что не удалось сделать Мэтту. Потом он исчезает. И на могилу Сорвиголовы тоже перестают приносить розы. Когда он появляется через месяц, он сильно хромает, и у него на лице свежий шрам – безобразный, такой уже никогда не получится свести, никакие чудеса современной хирургии не помогут. Ему наверняка еще больно улыбаться, но Такео улыбается и опускает на могилу Татцу целый ворох хризантем, ярких, золотых, словно солнце. Когда призрак Мэтта видит все это, он понимает, что произошло что-то ужасное, что-то непоправимое – слишком жуткое выражение застыло в черных глазах нового Дьявола Адской Кухни. «Я убил ту женщину», - говорит он и смеется, долго смеется, смеется страшно и безумно, - «Убил Электру Начиос. Другим мечом. Ты никогда больше не увидишь ее. Ваши души будут разлучены навеки. Но я, может быть, еще увижу Татцу. Скоро. Уже скоро».