Fly on!

Тодд дарит Дирку крылья. На самом деле это действительно глупо. У него нет четкой мотивации для такого поступка, нет объяснений. Всему виной наваждение, которое охватывает Тодда, когда он видит их на витрине. Или стаканчик пива, пропущенный в баре во время того, как Тодд следит за клиентом. Возможно. Оправдания, они, в общем-то, конек Тодда. Они помогали ему сберечь в безопасности совесть, пока он обманывал друзей и сестру. Право, Тодд съел собаку на оправданиях. Но теперь такового у него нет. Он просто таращится на витрину, прежде чем зайти в магазин. Лупящий по его затылку дождь остужает хмельную голову (минус один в списке возможных причин). Крылья на витрине прекрасны настолько же, насколько бессмысленны как приобретение. Это почти вводит Тодда в когнитивный диссонанс. Когда он наконец решается толкнуть двери, его кеды успевают порядком набрать воды — это причина тех луж, которые он всюду оставляет за собой на паркете. Крылья на выбор ему предоставляют разные — голубые, розовые, серебристые и те жутко дорогие крылышки, перья которых окантованы золотом по краям. Тодд выбирает самые белые. Белоснежные, из качественно сделанных пластиковых перьев, они крепятся к золотым ремешкам. Тодд представляет, как они будут смотреться на Дирке поверх куртки или голой спины, и ему нравится образ, который он видит. Может быть, это и есть причина. Или причина в том, как, Тодд думает, должно вытянуться лицо Дирка, когда он принесет ему их — упакованные в прозрачный чехол, словно дорогой костюм. Это эксперимент. Дирк, конечно, смотрит на него так, будто Тодд спятил. Ну, может, чуть мягче. День за днем учась преодолевать свою неуверенность, Тодд научился распознавать нежность. Но это не значит, что он чувствует себя комфортно. Среди них двоих совершать импульсивные глупости скорее прерогатива Дирка. Это не накладывает какие-то определенные запреты на право-совершать-глупости. Правда в том, что вариантов глупостей слишком много, чтобы Дирк мог заявить о нарушении авторских прав, когда Тодд совершает нечто подобное. Просто… Он чувствует, будто отбирает у Дирка его хлеб. Даже если это неправда. Дирк, он, конечно, всегда говорит, что порой вещи случаются потому, что случаются. И это, пожалуй, впервые, когда Тодд рад, что существует подобное оправдание. Но эти крылья… На самом деле они действительно не самое практичное вложение капитала, когда ты замешан в опасном расследовании и к тому же в бегах. Ведь перья такие нежные. Они могут помяться в чемодане. Тодд спешно объясняет: — Они застегиваются на плечах, и когда ты сводишь вместе лопатки, а потом, наоборот, разводишь, когда двигаешь плечами вот так… Тодд демонстрирует. Дирк дублирует его жест. Со стороны они, вероятно, выглядят глупо. Тодд говорит: — Они, ну… Как бы работают. Как бы делают «мах-мах». Дирк не отвечает. Только, нахмурившись, рассматривает подарок, вертит его в руках. Обычно Дирк так многоречив. Его безмолвие, вероятно, означает, что он в недоумении или не хочет ничего говорить, чтобы не обидеть Тодда. И Тодд сомневается. Само собой, проблема сугубо в нем, в его самооценке, которая за время знакомства с Дирком едва ли из отрицательных значений приблизилась к нулю. Тодд, вроде как, в курсе, откуда растут ноги всех его неудач и страхов. Они с Дирком не раз говорили об этом. О том, что Тодд заслуживает куда большего, чем сам себе воображает. О том, что ошибки свойственны всем людям. О том, что их совершение не должно отталкивать людей, которым ты действительно нравишься. Но это не значит, что отринуть сомнения становится проще. Вот, например, сейчас: Дирк просто молчит, но Тодду уже успевает прийти в голову, что он совершил глупость. Это, скорее всего, не так, но Тодд ни в чем не уверен. Действовать необдуманно, а потом быть ни в чем не уверенным — это его вторая фишка. Дирк — тот, кто умеет видеть причины, ориентируясь, шагая по результатам, Тодд же — человек, который создает причины, не задумываясь о последствиях. Поэтому все, что ему остается — это молчание. У Тодда нет оправданий, а мотивы его поступка слишком личные, чтобы он мог признаться в них даже самому себе. Дирк тоже молчит, и градус неловкости между ними почти достигает точки кипения… Но тут Дирк кивает каким-то своим мыслям и, стянув куртку, начинает бороться с застежками. Он не выглядит расстроенным или обиженным. Разочарованным Дирк, кстати, тоже не выглядит, что, в общем-то, должно обнадеживать. Все его лицо и поза выражают сосредоточенность. Распутывая ремешки, Дирк говорит: — Разве эти крылья… Они не для девочек? Тодд моргает и не отвечает. Дирк сноровисто напяливает крылья прямо на рубашку, под ремешками на плечах комкается ткань. Увлеченный «переодеванием», Дирк говорит: — Знаешь, для таких случаев, когда они надевают платьица с пышными юбками. Кажется, эти наряды подходят для какого-нибудь торжества. Типа свадьбы. Тодд сглатывает. Окна мотеля выходят прямо на неоновую вывеску у входа. Когда Тодд пытался запахнуть шторы, он случайно сорвал их с пары крючков. Теперь, когда свет сменяется, цветные пятна проникают в их комнату. Красный, синий, белый и желтый. Они падают Дирку на лицо, когда он выпрямляется с торжествующим видом, сводит лопатки. Крылья подпрыгивают за его спиной. Делают мах-мах. Мах-мах-мах. Словно прислушавшись к ощущениям, Дирк говорит: — Это немного странно на самом деле. Зачем ты их приобрел? И смотрит на Тодда с таким подозрением, словно… Словно на его лице есть зацепка. Дирк даже вопросительно приподнимает одну бровь. Дирк говорит: — И почему ты приобрел именно их? Его слова, на самом деле, они — ловушка. Вот вам причина, по которой Тодд лжет. Лгать Дирку совсем неудобно. Тодд пытается протолкнуть через горло кусок наждачки, когда говорит: — Это вышло случайно. И, о, разумеется, это не так. Это было весьма осознанное и преднамеренное действие. Он хотел ввергнуть Дирка в какое-то подобие неловкости, впечатленности и смущения. Но вот теперь Дирк стоит в центре комнаты, на нем крылья, но сконфуженным почему-то выглядит Тодд. Дирк говорит: — Что ж, в целом, по-моему, вышло весьма здорово. Они вполне в моем стиле. И, красуясь, вертится перед Тоддом, песок на полу мотеля скрипит под его каблуком. Дирк сводит лопатки. Разводит. Крылья трепещут. Сердце Тодда разрывается, наполняется каким-то темным, тяжелым чувством, как воздухом, и раздувается, словно парус. От этого оно враз начинает занимать больше места в груди, но ребра явно мешают. Дирк говорит: — Хорошо, что ремешки регулируются. С платьем, конечно, было бы сложнее. Сердце Тодда взбухает во все свободные полости. Он находит его биение под кадыком. Дирк говорит: — Но я доволен. Спасибо. Его глаза от доброты и какой-то необъятной тоски — темные. Лицо Дирка красное, синее, белое, желтое. Оно выражает решительность. Тодд понимает. Он выпутывается из майки, пока пальцы Дирка сноровисто перебирают пуговицы на рубашке, ткань распахивается и оголяет его грудь. Ремешки существенно осложняют задачу в освобождении от одежды, сбившаяся ткань остается висеть на плечах. Между ног Тодда прогибается матрас, лишь только Дирк опирается на него коленом. Когда Тодд притягивает Дирка к себе за бедра, край рубашки очерчивает линию вдоль выступающей вены на его руке, и на предплечьях мгновенно вздыбливаются волоски. Они смотрят друг на друга какое-то время, словно ведут немой диалог, хотя на самом деле в такие мгновения Тодд не думает ни о чем. Ему просто нравится Дирк, нравится смотреть на Дирка — в этом свободно висящем на шее галстуке и ремнях, перетянувших грудь. Это не тот эффект, к которому Тодд стремился, когда покупал эти крылья. Он даже не видит их теперь, он пялится на Дирка снизу вверх, и его плечи, его лицо затмевает собой целый мир, но Тодд все равно ощущает себя правильно. Затем Дирк склоняется к нему, они целуются, и мир круговертится. Как мало, оказывается, нужно, чтобы развеять тревогу. Губы Дирка где-то у линии его челюсти, на шее, где тонкими толчками стреляет пульс. Над солнечным сплетением. На пути к уязвимому животу. Пыльное покрывало на скрипучей кровати спутывается под ними в комья. Тодд ловко сбрасывает с ног кеды, кое-как избавляется от штанов и носков. На его трусах остается влажное пятно после того, как Дирк втягивает в рот ткань у самой головки его члена. Тодд дергает бедрами, и Дирк подбирается выше. Они трутся друг о друга, скользят друг по другу, по влажной горячей коже, сталкиваются костяшками пальцев, срывают дыхание у виска. А потом, когда Тодд кончает, когда они вместе кончают, когда они замирают, скованные на мгновение, Тодд замечает, как неоновый свет в прорехе штор сменяется. Крылья за спиной Дирка становятся красными. Синими. Белыми. С золотой каемочкой по краям. Дирк ведет плечами, сводит лопатки и расслабляет мышцы спины. Крылья подчиняются. Делают мах. Мах-мах-мах.