Напарник

У Дафны тонкие руки, словно веточки молодого лавра, алебастровая кожа и глаза — янтарь в серебре. У неё мягкая поступь и тихий голос, вкрадчивый, словно мурчание дикой кошки, — резкое движение, шаг в сторону, и ты уже лежишь на земле с перегрызенной глоткой, а она вытирает остатки крови с губ белым шёлковым платочком. У Дафны острый ум и колкий язычок, хитрый прищур и сердце, закованное в броню. Она не лезет на рожон и всегда просчитывает обходные пути — её так учили, это у неё в крови. Поэтому когда Гермиона с присущей ей простотой зовёт Дафну за свой столик, — ведь обедать лучше в компании, правда? — у той в голове проносится как минимум три подходящих причины отказать. Но Грейнджер решительно смотрит прямо в глаза, протягивая раскрытые ладони, и Дафна, с удивлением для себя, соглашается. Да и что тут такого? Они ведь коллеги. Грейнджер приподнимает брови, прося разрешения, и Дафна опускает щиты. Колдомедики не смогли сохранить Гермионе голос, и теперь она использует легилименцию. Не самое приятное из ощущений, но Дафне не сложно, — она должна Грейнджер по гроб жизни, и это меньшее, что может дать в ответ. — Извини, — Грейнджер всегда начинает разговор с этого. — И спасибо, что впускаешь. Голос у неё непривычно звонкий и ясный, совершенно не похож на тот охрипший рык, который Дафна слышала в последний раз. — Проходи, не стесняйся. У меня правда беспорядок, — она отвечает мысленно и чуть улыбается краешком губ. — Ничего, это ты ещё у меня не бывала, — Грейнджер хмыкает. — Не рискну. Меня придавит книгами для лёгкого чтения. — Гринграсс. — Грейнджер. — Я по делу, вообще-то, — она поджимает губы и складывает руки в замок. Дафна напрягается больше по привычке, но на всякий случай выставляет Заглушающее. — В чём дело? — Мой напарник... — Какой из? Я потеряла им счёт на двенадцатом, кажется. Грейнджер укоризненно смотрит на неё, хмуря брови, и Дафна позволяет себе улыбнуться. В такие моменты, как этот, она до боли напоминает себя прошлую, отчего Дафне становится одновременно радостно и неловко. — В общем, мой напарник снова от меня отказался, — Грейнджер машет рукой, мол, не спрашивай. — И я хотела... Не знаю. Может быть... У тебя же вроде тоже сейчас нет пары? На последнем слове тишина в куполе Заглушающего становится почти осязаемой и закладывает уши от прилившей к голове крови. Дафна шумно сглатывает в попытке взять себя в руки, потому что Грейнджер всё ещё ждёт ответ, а она молчит, будто ищет повод отказать. — Нет. В смысле, да. То есть... Ох, Мерлин! — Так есть или нет? — Грейнджер, по-видимому, не замечает её временного ступора. — Нет, я одна. Ей кажется, или Грейнджер облегчённо выдыхает? — Отлично, прекрасно. Просто... Ох, слушай, а что если... — Да, — Дафна выпаливает ответ раньше, чем успевает подумать, и заливается краской до кончиков ушей. Чёрт бы побрал эту бледную кожу, вот глянуть на Грейнджер — та если и захочет покраснеть, ничего не получится. — Да? — Почему такое удивлённое лицо? — Да, — уже спокойней отвечает Дафна и кивает в подтверждение своим словам. — Можем прямо сейчас к Дженкинсу пойти, написать рапорт. Грейнджер закусывает губу и буквально на секунду опускает взгляд в свою чашку. Когда она поднимает голову, Дафне кажется, что карие вишни в её глазах искрятся чем-то огненно-золотым, почти неземным, всеми оттенками меди и охры. — Спасибо, Гринграсс, — она ещё раз кивает и протягивает руку. — И тебе, Грейнджер, — Дафна пожимает её ладонь. — И тебе. Ладонь у Грейнджер сухая, с тёмной родинкой в основании большого пальца, испещрённая мелкими шрамами, как морщинками. Дафна знает, чего стоит свести хотя бы один шрам, и не осуждает — в конце концов, Грейнджер выжила после схватки с оборотнем и не превратилась. А шрамы... Шрамы она давно не прячет, ей так проще. Да и кто будет обращать внимание на эти мелкие белесоватые полоски на руках, когда на шее Грейнджер красуется огромный сливовый рубец от когтей того чудовища? Иногда Дафне кажется, что она и не знала её без этого шрама. Иногда Дафне кажется, что у них не было жизни до Аврората. Какие-то размытые неясные образы, чьи-то детские голоса, кляксы солнечного света и запах библиотечной пыли, — всё это будто приснилось, заволокло пеленой тумана, кануло в Лету, оставив после себя едва ощутимый привкус сожаления и тоски. Но вот Грейнджер улыбается, чуть показывая зубы, прищуриваясь и закусывая губу, — и Дафна будто снова в Хогвартсе, сидит за своим факультетским столом и пытается сосредоточиться, заканчивая эссе. А напротив — паршивые упрямые гриффиндорцы, вечно орущие и шумные недотёпы, из-за которых она уже дважды переписывала чистовик. Чуть правее наискосок — сосредоточенные рейвенкловцы, выпавшие из реальности со своими книжками, а сзади — блаженные хаффлпаффцы, рассматривающие потолок с завидным любопытством. И запах ели, пряников и тыквенного сока, свежей постели, морозного утра и счастья. Щемящее чувство счастья от осознания, что всё ещё только начинается, и впереди — большой мир и долгая интересная жизнь. — Эй, Гринграсс, — кто-то щёлкает перед носом пальцами, и Дафна возвращается в реальность. — Ты доедай спокойно, а я пока пойду доложу начальству, ну что мы... В паре. — А, — Дафне едва удаётся собраться с мыслями. — Да, хорошо, конечно. Я чуть позже подойду. Грейнджер хмыкает в кулак и встаёт из-за стола. — До встречи, — и выходит из кафетерия, махнув на прощание рукой. Дафна провожает её взглядом и возвращается к своему обеду: опустевшей тарелке салата, трём имбирным пряникам и стакану тыквенного сока. Дафна переводит взгляд на календарь на стене: двадцать пятое декабря. Смех разбирает изнутри, и ей становится до неприличия хорошо.