Зимние изломы по живому

Сон, бред? Невелика разница. В этом старом парке ветер свистит между умирающими на зиму деревьями, а мертвые статуи отбрасывают живые тени. Крылатые девы с кошачьими головами, с рыбьими хвостами, просто крылатые… Красиво и страшно при лунном свете. Гравий дорожки колет мои босые ноги, и каждый этот камушек кричит, что мне не место здесь. Но я – здесь. Коричневое, черное, серебряное. По опавшей листве идти легче, но она уже мертва, уже потеряла свою золотую легкость, и разлагающаяся влажность вызывает дрожь отвращения. Стоило бы чаще ходить без обуви… Пятна теней колышутся, наклоняясь друг к другу, и сплетничают. Может быть – обо мне. Сами статуи неподвижны, как насмешливые улыбки. Кажется, они шевелятся у меня за спиной – неуловимое движение на краю зрения. Но оборачиваться незачем – все равно будет лишь белокаменная застылость под луной. Плеск воды – живой звук среди умирающего парка, только где же она? Фонтан или запруда… Кольцо крылатых статуй над каменной чашей. Звук живой, а камень кажется мертвой костью, и зачерпнуть воды – боязно. Не мое, не мое, чужое, чужачка… «Крррууу?!» - огромный ворон на дорожке. Поблескивает гравий, поблескивают птичьи глаза, отсвечивают перья. Он тоже недоумевает. Но он тоже живой. С ним не очень страшно. Страшно? Нет, не совсем подходит слово. Чувства словно отделены невидимой стеной, долетая из-за нее всплесками. Неприятно, зато думать не мешает. Но о чем думать здесь? О колючих камушках? Топот, вскрики, кажется, выстрел – все вроде бы недалеко, а еле доносится, будто звук прикрутили. Пробежало – и нету. Только мерный перестук копыт на соседней дорожке парка, и проплывающий силуэт лошади в стороне. Хорошо хоть – в стороне. Странная, неправильная тень у статуи – не то слишком неподвижная, не то слишком большая. Нет, не тень, это пятно. Просто темное пятно у постамента. Просто темное… Нет, зашевелилось, все же – тень? Прочие тени отшатываются, изрытый ногами гравий высвечивается луной в мельчайших, ненужных подробностях. Человек у постамента. Снова плеск и легкий стук, странный жест руки над кувшином. Глядя мимо меня, мальчишка протягивает кубок в пустоту, наливает еще один – и с радостной обреченностью пьет тягуче-черную жидкость большими глотками. Я прирастаю к месту. Дурак, это же нельзя пить! Это отрава! Не видит, не слышит. Чуть иные движения, но все повторяется: протянутый в пустоту кубок, нелепая улыбка и большие глотки невообразимой жидкости. - Эй, ты!! Не слышит… Полупрозрачное лицо, не живого человека – изображения, кино, голограммы, тонущей в тенях. - Куда?- рявкнули сбоку. Нет, и кто сказал, что изображение не живо? То же самое лицо, но сколько жизни в глупой улыбке над кубком отравы, и сколько могильной надменности в двойнике, перегородившем путь. - Кто пропустил?? Убирайся! Кто только не шляется здесь по ночам! - Ты что, ослеп? Не видишь, что творится? – я указываю на постамент, двойник передергивается в непонятной досаде. - Где? Это не тень, это просто кровь. - Там человек, - повторяю я терпеливо, как капризному ребенку. - Там ничего нет! – вскидывается он. – Эй, кто-нибудь, уберите эту босоту из парка! Он кричит, обернувшись к воротам, в ответ на призыв выезжает – стражник? Нет, одет богаче… Ну и кляча у него. В катафалк и то краше запрягают. Всадник в надвинутой на лицо шляпе молча теснит меня в сторону, и я отхожу, боясь не сколько человека, сколько лошади. Я не лошадник, горожанка с ног до головы, меня всегда умиляли даже пузатые деревенские лошадки, но почему так противно это четвероногое мертво-лунного цвета в пятнах, подобных лужам на камне? - Эй ты, с кубком! – кричу я, но меня, конечно, не слышат. Еще один повтор, кубок в пустоту, кубок – себе и пить с жадным отчаянием. – Дурак, ты что делаешь?? Я задеваю лошадиное плечо, остается ощущение чего-то теплого и склизского – отшатываюсь, больно наступив на сучок. Больно… Кто-то довольно фыркнул, то ли всадник, то ли лошадь. Не могу сойти с дорожки, а меня оттесняют все дальше. Самодовольный и несокрушимо-материальный мальчишка посреди аллеи смотрит вслед с удовлетворением. Тот, кто прикован тенями к постаменту, не смотрит вообще. Еще один кубок выпит. - Мать твою, кретин, ты что творишь? Поднырнуть под лошадиное брюхо и бегом к статуе. Парень номер два снова загораживает мне дорогу, хватается за шпагу… идиотка здесь я, это же дворянин, их тут учат всех… Не убил, но и не подпускает, а сзади всхрапывает прямо над ухом совершенно жутко лошадь, я вообще их боюсь, большие они и зубы у них, между прочим, как клавиши! И трогать ее еще раз… Разворачиваюсь и бью клячу по ушам чем под руку подвернулось. Деревянный вакидзаси, сделанный своими руками к ролевушке. Ну может ли быть что-то смешнее? А лошадь все же пугается, нервные они, я читала… - Эй ты, с кубком!! Оглох, что ли?? Оглох, его здесь вообще нету! Он весь там, в своем деле, безумно важном, наконец-то важном, каким бывает последнее в жизни. А тот, который здесь, заступает дорогу и хлещет шпагой, как плетью, наотмашь. Боль такая же приглушенная, как и чувства. Он быстрый, скотина, а деревяшка, хоть и удобная, годится только чтобы парировать, и долго не продержится… или продержится, это яблоня, я сама ее пилила, старую изогнутую ветку… Перезвон в ушах. Кровь стучит, или где-то правда звон металла? Не деревянный же меч звенит. - Парень, остановись! Брось! За плечом надменного - жадные глотки, вздрагивающее бесплотное горло. Вот-вот растает. - Ты еще посмела на меня руку поднять! Ты умрешь! - А ты уже умер! – огрызаюсь я – и понимаю, что сказала. – Это он еще живой! - Сумасшедшая! Я не умею драться. Это он растерялся. А я просто прыгнула вперед, всей тяжестью толкая его к постаменту. Второй пролетел сквозь первого – и закричал раньше, чем ударился о камень затылком. Что я наделала… Первый вздрогнул, словно очнувшись, не успев сделать глоток, тяжелый кубок выскользнул из рук и разбился. Темное черно-блестящее хлынуло на дорожку, словно не кубок, а бочку разбили, брызги запятнали постамент, смешиваясь с размазанным влажным следом от удара… Второй – неподвижный на земле. Первый – стоит и смотрит на свои руки, словно силясь наконец понять, что делает. А темное блестящее течет и течет. По дорожке, лезвию шпаги… Лезвию. Это от меня добавка. Он же фехтовальщик, он успел. Я плюхаюсь на дорожку в теплую лужу – скорее от растерянности, чем от слабости. Неподвижное тело у постамента бледнеет и теряет плотность. - Эй, ты… Брось эту дрянь, не валяй дурака! Вздрагивает, движение сбивается, кувшин летит с постамента на землю. Новая лужа. Живое недоуменное лицо. Сколько лет мальчишке? Ну чистый старшеклассник… Он смотрит на свои руки – и его накрывает ужас. Вырывается криком. Кого зовет, зачем? Но от невнятного испуганного крика разлетается постамент, отшатывается кляча, трескается стена фонтана. Вода выхлестывает потоком – холодным, чистым, который смывает, наконец, эту красную липкую дрянь, где кровь мешается с отравой, и накрывает меня с головой, унося очень далеко. Мне все реже бывает по-настоящему страшно во сне. Хорошо, если это кому-то пригодилось…